![[Обложка]](IzBu_Oblojka-Pered_440x752.jpg "Автор, название и фото — подпёртая ладонью «морда лица»; всё вместе 110х188мм.")
В И К Т О Р ШЕНДЕРОВИЧ ШЕНДЕРОВИЧ ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ ИЗ БУЛКИ ________
![[Задняя обложка]](IzBu_Oblojka-Zad_448x720.jpg "Фото и текст; 111x180мм. Автор (во весь рост), ухмыляясь показывает пальчиком на то, что надо прочитать.")
Прежде чем покупать эту книжку, внимательно прочтите инструкцию!
КАК ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ
ИНСТРУКЦИЯ ПО ПОЛЬЗОВАНИЮ
Книга «Изюм из булки» является сборником записей мемуарного характера. Записи связаны хронологией и логикой рассказа — при этом почти каждая пригодна для отдельного прочтения и существует сама по себе как факт жизни и/или литературы. Чтобы понять, подходит ли вам данная книга, откройте ее наугад на любом месте и попробуйте прочесть любую главку. Если вам стало неинтересно, немедленно закройте книгу, откройте наугад еще раз и начните читать снова. Если вы открыли книгу наугад три раза и вам стало неинтересно, значит, вы ошиблись автором. Ни в коем случае не покупайте эту книгу!
[1] [К содержанию >>] ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ ЗАХАРОВ [2] [3] В И К Т О Р ШЕНДЕРОВИЧ И З Ю М ИЗ БУЛКИ ЗАХАРОВ • МОСКВА [4] УДК 882-94 ТБК 104 Ш 47 Ш 47 Шендерович В. Изюм из булки. — М.: Захаров, 2005. — 352 с.
|
ISBN 5-8159-0516-X | УДК 882-94 |
| © Виктор Шендерович, 2005 | ТБК 104 |
| © Игорь Захаров, издатель, 2005 |
![[Текст и фото]](IzBu_005_388x674.jpg "Автор (в полный рост) показывает раскрытые ладони.")
ПРЕД
УВЕДОМЛЕНИЕ
УВЕДОМЛЕНИЕ
|
В этой книге регулярно — хотя и не-
часто — встречается ненормативная
лексика. Честь и удовольствие ее своевремен- ного употребления принадлежит не автору, который скромно и с огром- ным достоинством отходит в этом слу- чае в тень, — а отдельным персонажам и русскому языку в целом. Языку, в котором два-три нехитрых корня лежат в основе нескольких де- сятков глаголов, прилагательных, причастий и междометий, вмещаю- щих всю гамму чувств, оценок и по- нятий, для выражения которых менее развитые народы вынуждены пользоваться разрозненными и пло- хо запоминающимися словами, — этому языку не мне указывать и не мне заменять его великие буквы стыдливой азбукой Морзе! А кому не нравится русский язык, тот пускай идет по любому из адресов, на этот случай в нем специально предус- мотренных. |
[6] [7]Предисловие
| В |
сему виною издатель Игорь Захаров. Это он предложил мне написать собствен- ное жизнеописание, не дожидаясь маразма или кончины. Он сумел убедить меня, что прижизненный мемуар не является аналогом |
Видит бог, дело действительно не в этом.
Я прекрасно отдаю себе отчет в банальности затеи; но банальность почти синоним необходимости. Нет ничего банальнее хлеба, воды и воспоминаний. Всякий, кто не поленится пройтись еще разок вдоль этой линии прибоя, разглядит и подберет десятки обточенных историй, в ко- торых окаменело время, характеры... Жизнь. На них — толь- ко попробуй на вкус — осталась соль эпохи.
В этом и соль: в историях.
Как читатель я давно предпочитаю их любому другому виду литературы; веселые или печальные, они бесценны, если внятно и со вкусом изложены. Нет для меня ничего заманчивее анекдотов — в пушкинском смысле этого сло- ва. Его table-talk стоит пяти диссертаций. С первого его про- чтения, лет уже тридцать с хвостиком, я нахожусь в убеж- дении, что хороший текст должен начинаться со слов «как- то раз...» или «рассказывают, что...»
Сама по себе автобиография — вещь дорогая сердцу, но только сердцу автора. Так что воспринимайте это как форму, не более того: в этой булке можно смело ковы- рять пальцем в поисках изюма. Сюжет, сюжет прежде все- го! Сюжет — и характеры. Глядишь, станут яснее обычаи времени; тогда можно обойтись и без морали.
Итак, истории... Но как разделить виденное и слышан- ное? Стоит ли, во имя кошерности жанра, жертвовать роскошными свидетельствами современников? Зря я, что ли, полжизни ходил с широко расставленными ушами?
| 8 | Предисловие |
Ну уж нет.
О достоверности свидетельств прошу не беспокоить- ся: мы с вами находимся не в судебном процессе, а в историческом; здесь иные понятия об истине. Возьмите те же анекдоты про Екатерину Великую: по отдельности, по- лагаю, страшное вранье, а все вместе, безусловно, правда!
Многие сюжеты и лица, собранные в этой книге, не имеют никакого отношения ко мне, зато прямо касаются разнообразных времен, в которых мы жили, людей, ми- лых моему сердцу и милых не очень, — и страны, громко признаваться в любви к которой мешает память о шекс- пировской Корделии.
[9]
![[Текст и фото]](IzBu_009_380x644.jpg "Автор (в полный рост) подпирает голову правой рукой, стоя на левой ноге, положив правую на колено левой и удерживая левой рукой за щиколотку. [Описание сложнее, чем картинка. :]")
АВТОБИО-
ГРАФФИТИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГРАФФИТИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
|
«Мне кажется, что со временем (...) писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни...»
Лев Толстой — Гольденвейзеру |
[10]
[11]
Коврик
Недавно я обнаружил у родителей маленький (метр на полтора) коврик с восточным орнаментом — и вдруг ясно вспомнил: в детстве я играл на таком же, только очень большом ковре. Я спросил у мамы: это отрез от того ков- ра? А где он сам?
Мама засмеялась и сказала: так это он и есть.
О господи. Такой большой был ковер!
Историческая родина
Когда мой дед Семен Маркович вспыхивал и стано- вился резким и грубым, бабушка Лидия Абрамовна, сде- ланная совсем из других материалов, говорила ему толь- ко одно слово: «Городищ-ще»!
Так называлось белорусское местечко неподалеку от Мозыря — местечко, откуда был родом дед. Особому по- литесу взяться там действительно было неоткуда: мой прадед был биндюжником — и дед рассказывал, что в детстве был многократно порот чересседельником; хоро- шо помня характер Семена Марковича, могу предполо- жить, что в детстве перепадало по мягкому месту и моему отцу — так сказать, по наследству.
Мой старший брат и я — первые непоротые в нашей фамилии.
Городище я искал и не нашел, когда ездил по Бело- руссии в поисках своей исторической родины. Двадцатый век изрядно прокатился по этим краям. Местечек уцелело всего два; уцелели, впрочем, только дома. Евреев там нет давно — кто в России, кто в Америке, кто на земле обе- тованной, кто просто в земле: в Белоруссии Гитлеру уда- лось решить еврейский вопрос практически полностью.
Для Городища и Гитлера не потребовалось: к двадцать девятому году на месте бывшего еврейского кладбища уже успели построить артиллерийское стрельбище. Это было гораздо актуальнее.
| 12 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Дед Семен к тому времени тоже успел немало. Цент- ростремительная сила революции сорвала его в Москву, и к окончанию института он был убежденным троцкис- том. Троцкого для начала попросили проехать в Алма-Ату, деда — тоже для начала — в Архангельск.
Семеном Марковичем он тогда не был — был Шлё- мой Мордуховичем. В Сёму его переделали однокурсни- ки — просто чтобы не ломать язык: о конспирации еврей- ства в двадцатые годы думать еще (уже) не приходилось. Деформация имени-отчества, видимо, и спасла деду жизнь, когда его искали для второй посадки: искали-то как раз Шлёму...
Один из нашедших впоследствии (на допросе) прямо ему на это посетовал. А спасение состояло в том, что иска- ли деда в конце тридцатых, а нашли в конце сороковых.
Эта история стоит того, чтобы ее рассказать.
Письмо
В 1927 году московский студент Сёма-Шлёма из самой гущи исторического катаклизма написал письмо своей жене, будущей моей бабушке, в Вологду, куда направила ее партия. Дед рассказывал о фракционных московских боях — и в числе прочего черкнул несколько слов о Ста- лине. Процитировал, в частности, Ленина: мол, этот вос- точный повар любит острые блюда...
Дед предположил, что от Кобы будет много крови.
А бабушка Лидия Абрамовна была партийная безо вся- ких отклонений. Когда, уже в старости, они с дедом руга- лись, то перед тем как перейти на идиш (идиш был пос- ледней стадией, когда надо было, чтобы дети и внуки перестали понимать текст), — так вот, последнее, что бабушка восклицала по-русски, было:
— Ай, Сема, ты всегда был троцкистом!
Но в 1927 году бабушка сама пустила письмо мужа по партячейке — еще бы, столько свежих новостей из Моск- вы! Письмо куда-то пропало, и бабушка не придала этому значения. Времена были, по слову Ахматовой, относительно вегетарианские...
| Автобио-граффити | 13 |
Всплыло письмецо через двадцать один год, в сорок восьмом. Его предъявили деду на Лубянке и поинтересо- вались: ваше? Через несколько месяцев Сёме-Шлёме, отцу троих детей, дали восемь лет лагерей — на осознание сво- ей юношеской неправоты в оценке вождя.
Или — в подтверждение правоты.
Сидевший в одной камере с дедом бывший комендант Кремля Мальков (лично казнивший Фанни Каплан), к тому времени отбывший «десятку» и получивший вторую (просто так, чтобы зря не маячил на свободе), узнав о дедовых восьми годах, сказал:
— Молодой человек, это вообще не срок!
Впрочем, это — половина истории.
Прошло еще тридцать лет, и в свет вышел роман Ва- силия Белова «Кануны». В тексте романа мои родители обнаружили удивительное письмо.
Автором письма был довольно неприятный персонаж — московский студент, троцкист, с явным местечковым акцентом. Фантазия писателя Белова сконструировала пер- сонаж с поразительной точностью: тот писал в двадцать седьмом году, из Москвы в Вологду, жене. Было в роман- ном письме и про столичную жизнь, и про партийные склоки... Начиналось оно словами «Здравствуй, Эйдля!», а заканчивалось — «Поцелуй Надюшку».
Эйдля — было имя моей бабушки (аналогичным обра- зом доведенное товарками по рабфаку до «Лидии»). На- дюшкой звали старшую сестру отца, родившуюся как раз в 1927 году. Ко времени публикации романа и дед, и ба- бушка были еще живы.
После их смерти — в начале восьмидесятых — отец Белову написал. Не вдаваясь в моральные оценки, он со- общил, что в романе «Кануны» использовано реальное письмо его отца к его матери; поинтересовался, каким образом оно попало в роман, и попросил, если возмож- но, вернуть в семью адресата...
Что удивительно, Белов ответил. Он признал, что пись- мо в «Канунах» — реальное; сообщил, что подлинника у него нет, а использовал он копию, обнаруженную им в архиве Вологодского обкома партии...
| 14 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
В ответе была слышна некоторая растерянность. Писа- тель Белов не мог предположить, что троцкист, такое писавший в 1927 году о Сталине — и попавшийся орга- нам (а архив обкома КПСС — это, как вы понимаете, эвфемизм), мог дожить до начала восьмидесятых. Писа- тель Белов переписывал частное письмо, не потрудив- шись изменить имена.
Он думал, что стягивает сапоги с мертвых.
Дед Евсей
А вот другое семейное предание — сюжет, годящийся для «Графа Монте-Кристо», но уже с совсем печальным исходом.
Мой дед по материнской линии, Евсей Дозорцев, к началу войны был начальником отдела ПВО Наркомата угольной промышленности. И вот в сентябре 41-го некий сослуживец деда завел прилюдный разговор на русскую народную тему «евреи умеют устраиваться». Дескать, рус- ские воюют, а эти...
В тот же день Евсей положил свою «бронь» на стол и ушел на фронт. Когда я говорю «в тот же день», это сле- дует понимать буквально: дед не простился с бабушкой, передав письмо через ее сестру.
Наверное, дед боялся, что бабушка его отговорит.
Старший лейтенант Дозорцев погиб в ноябре 41-го под Ленинградом. Я сейчас уже гораздо старше его...
А в середине 60-х годов, когда мне не было десяти, в коммунальной квартире на Чистых прудах, где мы жили впятером в одной комнате, попросту расползся потолок, и через гнилые доски полилась дождевая вода. И тогда бабушка пошла по инстанциям: ей, вдове погибшего на Великой Отечественной, по такому случаю полагалось от советской власти некоторое ускорение в очереди на квар- тиру. В одной средней советской инстанции, высидев оче- редь, она добилась приема у начальника, вершившего квартирные дела.
Это был тот самый сослуживец деда, знаток еврейско- го вопроса. Он благополучно пересидел Великую Отече-
| Автобио-граффити | 15 |
ственную войну в тылу — и теперь от имени советской власти решал, давать ли моей бабушке квартиру.
Увы, дальнейший ход сюжета уводит нас от аналогии с романом Дюма: никто не убил этого человека и даже не опозорил его. Бабушка Ревекка Абрамовна на ватных но- гах вернулась домой, всю ночь плакала и пила валериано- вые капли...
Мы жили впятером в комнате в коммуналке, потолок держался на деревянных подпорках, вода лилась в тазы. Спустя год новую квартиру нам все-таки дали.
Евреи умеют устраиваться...
Несчастье
Все это не имеет никакого значения ни для кого, кро- ме меня. Но кажется, это первое мое личное воспомина- ние, и не записать его я не могу.
Мы идем по железнодорожной платформе Лианозово — я, мама и старший брат Сережа. Меня везут отдавать в лет- ние ясли-сад. Еще немного — и меня отдадут чужим людям. У меня в ладошке — спичечный коробок со светлячком. Мы с ним будем жить совсем одни среди чужих людей.
Иногда я останавливаюсь и заглядываю в коробок.
Мы приходим в ясли, мама начинает разговаривать с воспитательницей, а я отхожу в сторонку, чтобы еще раз открыть коробок, сложить ладошки домиком, сделать тем- но и посмотреть на светлячка.
Светлячка в коробке нет. Я становлюсь на коленки и обползаю все вокруг. Светлячка нет. Мама разговаривает с воспитательницей. Я понимаю, что выронил его по доро- ге, может быть, еще на станции. Понимаю, что уже ни- когда его не увижу; что сейчас мама уйдет — и я останусь один на один с огромным чужим миром.
Я стараюсь не заплакать, ведь я мальчик, мне нельзя плакать, но слезы душат, и я прячусь в деревянный ма- ленький домик на площадке — там меня и находит мама, чтобы попрощаться. Она улыбается, она не понимает, как всё ужасно.
Я пытаюсь сдержаться, но не могу. Я реву в голос. Я абсолютно, непоправимо, безутешно несчастен...
| 16 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Полотенца
Как почти всякого еврейского ребенка, меня мучили музыкой.
Хорошо помню эту каторгу — Черни, Гедике, Майко- пар... Высиживать по два часа в день перед клавиатурой не позволял темперамент. Даже играя Баха, я немного при- танцовывал.
В один ужасный день, по просьбе педагога, ноги мне связали полотенцами. Это — одно из самых сильных вос- поминаний моего детства. Я заплакал. Это был первый опыт несвободы. Я понимал, что полотенца — для моего же блага, но не хотел никакого блага такой ценой.
На коленях
Однажды в нашу музыкальную, имени Игумнова, шко- лу №5 пришел композитор Кабалевский. Самого этого прихода я не помню, а помню последствия в виде фото- графии: сидит, стало быть, Кабалевский в окружении де- вочек в белых парадных фартучках, я рядом с Кабалев- ским сижу я.
Эта фотография некоторое время была предметом моей тайной гордости. Шутка ли! — автор всенародно любимой песни «То березка, то рябина...»
Добрый высокий седой дедушка.
Много лет спустя я узнал, что Кабалевский травил Шостаковича, доносительствовал, чинил расправы в Со- юзе композиторов... Потом я услышал скрипичный кон- церт Сарасате и ясно различил в нем тему «То березка, то рябина...»
Нельзя оставлять детей без присмотра. Посадят рядом с кем ни попадя, вздрагивай потом...
Как моя мама спасала советский футбол
К моим детским годам мама была преподавателем эко- номики в техникуме при ЗИЛе.
Придя в очередную группу, она начала наводить поря- док — и подала на отчисление всех, кто не посещал заня- тия. Через день ее вызвал директор техникума.
| Автобио-граффити | 17 |
— Инесса Евсеевна, — спросил он. — Вы ведь замужем?
Мама это наблюдение подтвердила.
— Муж футболом увлекается? — вдруг поинтересовал- ся директор.
Удивившись повороту разговора, мама подтвердила и это.
Просто передайте мужу, что вы хотели выгнать из техни- кума Виктора Шустикова. Муж вам сам всё объяснит.
Муж, разумеется, объяснил. Шустиков был капитаном «Торпедо» и сборной СССР по футболу. Но профессио- нального спорта в СССР как бы не было — и футболист как бы учился в техникуме.
Портить настроение капитану сборной СССР перед чемпионатом мира было делом антигосударственным, но мама всё-таки рискнула позвать торпедовца — хотя бы взглянуть на место учебы.
Он появился вместе с красавицей женой, которая и пообещала:
— После чемпионата мира мы всё сдадим!
Семейное предание утверждает, что слово своё семья Шустиковых сдержала.
Этим немыслимым блатом (знакомством жены с ка- питаном сборной) мой отец, не утерпев, однажды вос- пользовался, и Шустиков вручил маме билеты на това- рищеский матч СССР—Бразилия.
Это был первый в моей жизни поход на стадион — то есть знакомство с футболом я начал сразу с Пеле. Может быть, поэтому российский чемпионат дается мне сегодня с таким трудом...
Саулкрасты
Свою футбольную карьеру я начал лет в пять. Играл с дедом. Он вставал между двух сосен, а я лупил мячом. Незадолго до моего рождения дед вернулся из лагерей. Восемь лет разнообразных (земляных и лесоповальных в т.ч.) работ в Дубровлаге, вкупе с седьмым десятком жиз- ни, не прибавили ему футбольного мастерства, и к пяти своим годам деда я обыгрывал.
После обеда дед выносил под те же сосны раскладуш- ку и засыпал.
| 18 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Дело происходило в Саулкрастах — так называется по- селок под Ригой, где прошло мое детство. Саулкрасты — это десять летних лет с бабушкой Ривой, бабушкой Ли- дой и дедушкой Семой.
К тем годам (думаю, мне было лет двенадцать) отно- сится мой первый — и последний из удавшихся — опыт бизнеса.
В летнем кинотеатре в тот вечер шло что-то такое, чего пропустить душа моя не могла, а находился кинотеатр довольно далеко от дома, и я понимал, что никто из моих стареньких родичей со мной в те края не пойдет. Поэтому я просто дождался, когда дед выйдет под сосны с раскла- душкой, и подождал еще немного. Когда дед уже пребы- вал в надежных руках Морфея, я легонько тронул его за плечо и спросил:
— Деда, можно я пойду в кино?
— Ухмх... — ответил дед, не открывая глаз.
Дедушка, стало быть, не возражал — и не заходя до- мой, чтобы не попасться на глаза бабушке, я втихую по- чапал в сторону кинотеатра. Я был очень хитрый мальчик. Тридцати копеек на билет не было, но тяга к искусству преодолела обстоятельства: я подобрал под скамейками несколько бутылок, сдал их и пошел в кино.
Что было за кино, не помню.
Когда я вернулся домой...
А это было уже очень поздно вечером...
В общем, конечно, я удивляюсь, что дедушка меня не убил.
Болельщики
Мы снимали веранду в доме у пары старых латышей — думаю, на двоих им было полтора века. Сыну их, моему тезке, было под пятьдесят. В доме имелся телевизор, но смотреть чемпионат мира по футболу 1966 года мы с де- душкой ходили за тридевять земель, в пожарную часть. Там, под каланчой, я и переживал за Игоря Численко и К°.
Я не понимал, почему нельзя попросить хозяев пустить нас на время матча к ним. Вместе бы и поболели за наших...
| Автобио-граффити | 19 |
Но болеть вместе нам было — не судьба: старики латы- ши болели за ФРГ. Это мне, восьмилетнему, было разъяс- нено однажды без лишних подробностей — и поразило довольно сильно. Я спросил у дедушки, почему они боле- ют за немцев, но внятного ответа не получил. Я спросил у бабушки — бабушка почему-то разозлилась.
Это было ужасно и совершенно необъяснимо. Советс- кие люди должны болеть за СССР! И мы с дедом ходили на каланчу.
Штандер
Играли так: вверх бросался мяч, и все бежали врас- сыпную. Водящий, поймав мяч, диким голосом кричал:
— Штандер!
И все должны были застыть там, где их заставал этот крик.
«Штандер» — «stand hier» — «стой здесь»... Игра-то была немецкая! Но нас это по незнанию не смущало.
Выбрав ближайшую жертву, водящий имел право сде- лать в ее сторону три прыжка — и с этого места пытался попасть мячом. Причем жертва двигаться с места права не имела, а могла только извиваться. Я был небольших раз- меров и очень быстренький, что давало преимущество в тактике.
Исчезла эта игра и канула в Лету вместе с диафильма- ми про кукурузу-царицу-полей и подстаканниками со спут- ником, летящим вокруг Земли. Кукурузы не жаль, подста- канников не жаль — штандера жаль. Хорошая была игра.
Ночь
Мы живем в одной комнате впятером, мое место — за шкафом. Шкаф сзади обклеен зажелтевшими обоями. По- том поверх них появилось расписание уроков. А до того — ничто не отвлекало от жизни. Пока засыпаешь, смотришь на обойный рисунок, и через какое-то время оттуда на- чинают выглядывать какие-то лица, пейзажи...
Из-за шкафа шуршит радиоприемник ВЭФ. У него зе- леный изменчивый глаз, а на передней панели написаны
| 20 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
лесенкой названия заманчивых городов. Перед радиопри- емником полночи сидит отец и, прижавшись ухом, слу- шает голос, перекрываемый то шуршанием, то гудением. В Америке убили президента Кеннеди. Вот бы здорово не лежать, а посидеть ночью рядом с папой и послушать про убийство. Но если я встану, убьют уже меня...
Непонятно только, почему ночью так плохо слышно? — утром снова ни гула, ни хрипов.
— Вы слушаете «Пионерскую зорьку»!
Ненавистный, нечеловечески бодрый голос. Надо вста- вать.
Единственное опасение
Гены разбегаются иногда удивительным образом: мой родной старший брат Сережа — рыжий, веснушчатый, флегматичный мальчик. Можете себе такое представить? Не можете, я думаю. То есть степень рыжины и веснушча- тости — допустим, но степень флегматичности... Когда он был совсем маленький, а маме с папой надо было отлу- читься, Сереже в манежик клали стопку газет. И пока он не дорывал последнюю из них до мелкого клочка, ни звука не раздавалось: Сережа работал.
Он отлично закончил начальную школу и пошел в чет- вертый класс, а тут как раз подоспел к начальному обра- зованию я — с гладиолусами в руке, в сером мышастом костюмчике...
Меня привели сдавать с рук на руки той же учитель- нице, которая до того три года учила Сережу — старень- кой Лидии Моисеевне Кацен, и мама решила подгото- вить учительницу к разнице братских темпераментов: зна- ете, сказала она, Витя совсем другой — непоседливый, шумный, несобранный...
Старенькая учительница ответила маме великой педа- гогической фразой:
— Инночка, — сказала она, — я ведь только дураков боюсь, а больше я никого не боюсь...
| Автобио-граффити | 21 |
Училка
В школе я учился хорошо — думаю, что с испугу: бо- ялся огорчить родителей. Каждая тройка, даже по самым отвратительным предметам вроде химии, была драмой.
Одну такую драму помню очень хорошо.
Дело было на биологии. Биологичка Прасковья Федо- ровна вызвала меня к доске отвечать, чем однодольные растения отличаются от двудольных. Я, хорошист замо- ренный, все ей как на духу рассказал: у этих корни стерж- невые, а у этих — мочковатые, у тех то, у этих — то...
Когда я закончил перечисление отличий, Прасковья Федоровна спросила:
— А еще?
Я сказал:
— Всё.
— Нет, не всё, — сказала Прасковья. — Подумай.
Я подумал и сказал:
— Всё.
— Ты забыл самое главное отличие! — торжественно сообщила учительница. — У однодольных — одна доля, а у двудольных — две.
И поставила мне тройку.
Правильные ответы
Тупизна — вещь, видимо, наследственная.
Это обнаружилось много лет спустя, когда у меня под- росла дочка, и жена повела ее на тест в спецшколу. Дочке было шесть лет — училке, проверявшей дочкино разви- тие, примерно тридцать. И вот она (в порядке проверки развития) спросила:
— Чем волк отличается от собаки?
Дочка рассмеялась простоте вопроса (как-никак, ей было целых шесть лет) — и, отсмеявшись, ответила:
— Ну-у, собаку называют другом человека, а волка другом человека назвать никак нельзя.
И снова рассмеялась.
| 22 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Понятно, — сказала училка и нарисовала в графе оценки минус. Моя бдительная жена это увидела и поин- тересовалась, почему, собственно, минус. Тестирующая ответила:
— Потому что ответ неправильный.
Жена поинтересовалась правильным ответом — и была с ним ознакомлена. Ответ был написан на карточке, ле- жавшей перед училкой: «Собака — домашнее животное, волк — дикое». Жена спросила:
— Вам не кажется, что она именно это и сказала?
Тестирующая сказала: не кажется. Жена взяла за руку нашу шестилетнюю, отставшую в развитии дочку и пове- ла домой, подальше от этого центра одаренности.
Через год в соседнее пристанище для вундеркиндов привели своего сына наши приятели, и специально обу- ченная тетя попросила шестилетнего Андрюшу расска- зать ей, чем автобус отличается от троллейбуса. Андрюша ничего скрывать от тети не стал и честно ей сообщил, что автобус работает на двигателе внутреннего сгорания, а троллейбус — на силе тока.
Оказалось: ничего подобного. Просто троллейбус с ро- гами, а автобус — без. И не надо морочить тете голову!
Золотая осень
Еще одну выдающуюся училку, примерно в те же годы, я встретил в парке возле Института культуры. Училка кон- воировала первоклашек. Стоял роскошный сентябрь, жизнь была прекрасна, первоклашки скакали по парку, шурша листвой. Одна девочка, распираемая счастьем, под- скочила к педагогше и в восторге выкрикнула:
— Марь Степанна, это — золотая осень?
И Марь Степанна, налившись силой, отчеканила (до- словно):
— Золотая осень — это время, когда листья на деревь- ях становятся красного и желтого цветов!
Парк немедленно померк, и небеса потускнели.
А лет за двадцать до той золотой осени...
| Автобио-граффити | 23 |
Всегда готов
Я учился в четвертом классе, готовясь к приему в пионеры. Я хотел быть достойным этой чести и страшно боялся, что в решительный момент забуду текст клятвы.
Пожалуй, боялся я этого чересчур, потому что сегод- ня мне почти полтинник, склероз начинает пробивать лы- сеющую башку, я уже забываю любимые строки Пушки- на и Пастернака, но разбуди меня среди ночи и спроси клятву юного пионера — оттарабаню без запинки.
Этот текст приговорен к пожизненному заключению в моем черепе.
За хорошее знание текста в торжественный день нас угостили чаем с пирожными, но перед этим дали посмот- реть на трупик Ленина. Я знал о предстоящем заранее и внутренне сильно готовился к походу в Мавзолей. Меня можно понять: первый мертвый человек в жизни, и сразу Ленин!
Я готовился страдать и жалеть, но у меня не получи- лось.
Когда мы вошли в подземелье, где лежало на сохране- нии главное тело страны, меня одолевало одно любопыт- ство; когда вышли — оставалось только недоумение.
Я ожидал от трупика большего.
Страшные слова
Первый раз в жизни я услышал слово «жид» классе примерно в четвертом — от одноклассника Саши Маль- цева. В его тоне была слышна брезгливость. Я не понял, в чем дело, — понял только, что во мне есть какой-то при- родный изъян, мешающий хорошему отношению ко мне нормальных русских людей вроде Саши Мальцева, — и одновременно понял, что это совершенно непоправимо.
А мне хотелось, чтобы меня любили все. Для четверто- го класса — вполне простительное чувство. Полная не- сбыточность этого желания ранит меня до сих пор.
Вздрагивать и холодеть при слове «еврей» я перестал только на четвертом десятке лет. В детстве, в семейном
| 24 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
застолье, при этом слове понижали голос. Впрочем, слу- чалось словоупотребление очень редко: тема была не то чтобы запретной, а именно что непристойной. Как упо- минание о некоем семейном проклятье, вынесенном из черты оседлости. Только под самый конец советской вла- сти выяснилось, что «еврей» — это не ругательство, а просто такая национальность.
Было еще одно страшное слово. Я прочел его в «Лите- ратурке» — дело было летом, на Рижском взморье; я уже перешел в шестой класс и читал все, что попадалось под руку.
Но значения одного слова не понял и спросил, что это такое. Вместо ответа мои тетки, сестры отца, подняли страшный крик, выясняя, кто не убрал от ребенка газету с этим страшным словом.
Слово было — «секс».
Так до сих пор никто и не объяснил, что это такое.
Препараты
Прообразы рабства разбросаны по детству.
Шестой, кажется, класс. Химичка назначает меня и еще какого-то несчастного ехать с собою после уроков куда-то на край света — покупать препараты для химии.
Я ненавижу химию, я в гробу видел эти колбочки и горелки, от присутствия химички меня мутит, но меня назначили, и я покорно волокусь на Песчаные улицы, в магазин «Школьный коллектор», и жду на жаре, когда ее отоварят какой-то дрянью, чтобы вместе с нею и моим товарищем по несчастью отвезти это в школу.
День погибает на моих глазах. Я чувствую, как уходит жизнь...
А ведь я мог сказать ей: «я не поеду», а на вопрос «по- чему?» ответить: «я не хочу». Это так просто! Но я не мог.
Я учился произносить слово «нет» десятилетия, и сей- час еще продолжаю учебу.
| Автобио-граффити | 25 |
Фамилия
Когда в конце пятидесятых годов отец, совсем нена- долго, соприкоснулся с советской печатью, фельетоны его публиковали под псевдонимом «Семенов». Выйти в печать с природной фамилией можно было только в раз- деле «Из зала суда».
Потом, уже в середине семидесятых, добросердечная девушка-паспортистка осторожно спросила меня, шестнад- цатилетнего, не хочу ли я поменять фамилию на мамину.
— У мамы вашей такая хорошая фамилия... — поясни- ла она свою нехитрую мысль.
Гиены пера
Отец издавал газету «Кто виноват?» («орган квартиры №127», как было написано в подзаголовке) — лист ват- мана, обклеенный текстами и фотографиями, оформлен- ный рисунками. Это была настоящая газета — с интер- вью, рубриками типа «Письма читателей» и ответами ре- дакции.
Печатать листочки на пишмашинке «Эрика» и клеить их на лист ватмана — это было настоящее, беспримесное счастье, несравнимое с моими последующими тиража- ми... Отец был фотолюбитель, даже пару раз получал ка- кие-то премии. Публиковались в советской прессе и его тексты, но это было еще в ранней оттепели. К началу се- мидесятых отец почти полностью переключился на газету «Кто виноват?», орган кв. №127.
Фотолаборатория была в ванной. Красный фонарь, щипчики в кювете с проявителем, утром — листы фото- графий на диване, постепенно скручивавшиеся, как лис- тья деревьев...
Образовательный процесс
А еще у нас был магнитофон «Астра-4» — неуклю- жий, с огромными бобинами. Впрочем, работал он ис- правно, потому что отец постоянно протирал детали ват-
| 26 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ными палочками, смоченными в спирте. Записывал он на эту «Астру» лучшие кусочки из воскресной программы «С добрым утром!»: Райкин, Карцев—Ильченко, песни...
Но главное был — Высоцкий! Записи появлялись ре- гулярно, чаще всего плоховатого качества, с концертов — и, не с первого прослушивания разобрав текст, отец сво- им отличным почерком переписывал слова в отдельную тетрадку. В неясных местах он ставил в скобках принятые в научной литературе вопросительные знаки. Тетрадка шла по рукам во время дружеских застолий — на нового Вы- соцкого приходили специально!
Вот дантист-надомник Рудик,
У него приемник «Грюндик»,
Он его ночами крутит,
Ловит, контра, ФРГ...
Борьба с советской властью в нашей семье носила не политический, а общеобразовательный характер. За не- имением человеческих книг в магазинах, отец делал их самостоятельно: первые сборники Окуджавы и Ахмаду- линой, которые я держал в руках, были отпечатаны от- цом на пресловутой «Эрике» — лично разрезаны, сбро- шюрованы и аккуратно переплетены. Кроме того, отец переплетал лучшее из журналов: этой рукотворной биб- лиотеки у нас в доме было больше двухсот томов — «Но- вый мир», «Иностранка», «Юность»... И Солженицын, и Булгаков, и бог знает что еще, гениальное вперемешку с канувшим в Лету...
Номерок каждого тома был вырезан из желтой бумаги и наклеен на торец переплета. Отец изменил бы своему характеру, если бы у этой самодельной библиотеки не было каталога с алфавитным указателем...
Ходжа Насреддин и другие
Однажды я сильно заболел, и мне из вечера в вечер читали вслух книгу в обложке морковного цвета: две по- вести о Ходже Насреддине. Это было такое наслаждение, что не хотелось выздоравливать. В двенадцать-тринадцать лет я знал две соловьевские повести, наверное, близко к тексту.
| Автобио-граффити | 27 |
Много позже я узнал от деда, что вместе с автором «Насреддина» он сидел в лагере. Более того: дед, «присев- ший» чуть раньше, был уже бригадиром небольшой «ша- рашки», когда к ним в барак определили только что по- саженного Соловьева. Дед видел, что новенький, рабо- тавший в бане санитаром, что-то пишет по ночам и пря- чет под матрац... Разумеется, дед не стал его закладывать, и я считаю это нашим главным фамильным вкладом в русскую литературу: писал Соловьев как раз «Очарован- ного принца» — вторую часть книги про Насреддина...
Только «Правда»...
В Рейкьявике идет матч за шахматную корону: Спас- ский — Фишер! Иногда мы даже разбираем с отцом партии. Я люблю шахматы, на скучных уроках играю сам с собой на тетрадном листке в клеточку. Делается это так: в тетра- ди в клетку шариковой ручкой рисуется доска (половина клеток закрашивается той же ручкой), а карандашом, то- ненько, рисуются фигуры. Ход делается в два приема: фи- гура стирается ластиком и рисуется на новом месте.
Но я отвлекся, а в Рейкьявике: Спасский — Фишер!
Какое-то время этот матч — чуть ли не главное собы- тие в прессе: через день публикуются партии с простран- ными комментариями... Потом комментарии помаленьку скукоживаются, потом исчезают тексты партий. А потом, однажды, я читаю (петитом в уголке газеты): вчера в Рей- кьявике состоялась такая-то партия матча на первенство мира. На 42-м ходу победили черные...
А кто играл черными? И кого они победили? И что там вообще происходит, в Рейкьявике?..
Так я впервые был озадачен советской прессой.
О, это умение сказать и не сказать! Уже много лет спу- стя, в андроповские времена, всей стране поставило моз- ги раком сообщение ТАСС о южнокорейском лайнере, нарушившем наше воздушное пространство: «на подавае- мые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря».
Как это: продолжал полет в сторону Японского моря? По горизонтали или по вертикали? Стреляли по нему или
| 28 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
нет? Военный был самолет или все-таки пассажирский? Понимай, как хочешь.
А еще лучше: не понимай. Напрягись вместе со всем советским народом — и не пойми.
В поисках эпитета
Август, Рижское взморье. Наша большая московская «колония» сибаритствует, расположившись у речки под кустом, оккупированным на все лето.
По «Голосу Америки» третий день передают о смерти Шостаковича: биография, свидетельства современников, музыка... На советских волнах — тишина. Трое суток в за- облачных кремлевских верхах продолжается согласование прилагательного, положенного покойному композитору в свете его заслуг и провинностей перед партией: вели- кий он был, выдающийся или всего лишь известный?
Вопрос серьезный, политический, поэтому о смерти Шостаковича народу просто не сообщают.
Первомай-75
... мы с мамой встречали в Одессе, и столица русского юмора сразу дала мне понять, куда я попал.
Шли, кажется, по Пушкинской — я, мама и мамина знакомая. Параллельным курсом двигалась первомайская демонстрация.
Демонстрация притормозила на перекрестке; какой-то дядя со словами «подержи, мальчик, я сейчас» всучил мне в руки огромный портрет — и ушел. Ни «сейчас», ни потом дядя не появился. Когда мама, отвлекшаяся на разговор с подругой, спохватилась, я был уже не один.
Чей это был портрет, не помню — из глубин памяти, эдаким лох-несским чудищем, выплывает словосочета- ние «товарищ Долгих», но я не поручусь.
Демонстрация тронулась с места, и мы пошли вместе с ней. Я — с товарищем Долгих на руках. Мама призывала трудящихся поиметь совесть, я что-то жалобно подвяки- вал снизу, но дурного изображения у меня никто не за- бирал, причем все страшно веселились.
| Автобио-граффити | 29 |
Наконец, решившись, мама вынула эту живопись из моих скрюченных рук, аккуратно прислонила товарища Долгих к стеночке, и мы от греха подальше отбежали вбок.
К Табакову
Весной 1974 года я случайно узнал, что Олег Табаков набирает театральную студию, и, разумеется, пошел на прослушивание. Разумеется — потому что мне нравилось кривляться, и я думал, что это — способности.
Из «дотабаковских» своих опытов хорошо помню че- ховскую «Хирургию», разыгранную классе в шестом в вы- шеупомянутых Саулкрастах, на пару с приятелем Лешей, на лужайке перед домом, при большом стечении теть, бабушек и дедушек. Был большой успех. Дедушка трясся от хохота. Я не знаю, как я должен был сыграть, чтобы дедушке не понравилось...
Потом я занимался в театральном кружке Городского Дворца пионеров, где по случаю дефицита мальчиков иг- рал чуть ли не купцов из Островского. Там меня и настиг- ла весть о наборе в табаковскую студию.
В здании театра «Современник» на площади Маяков- ского набилось старшеклассников, как сельдей в бочку. Помню закоулки коридоров, в которых я с удовольстви- ем заблудился, и собственный сладкий ужас от причаст- ности к театру, который я заранее обожал.
Читал я стихотворение Александра Яшина про соба- ку, которую увели со двора, — ужасно жалостливое. По тонкому стратегическому замыслу, стихотворение это должно было разом свидетельствовать о моем хорошем вкусе и гуманистической ориентации. Грузил я своей ин- теллигентностью артиста Сморчкова, впоследствии изве- стного стране по роли положительного простака Коли из фильма «Москва слезам не верит».
Борис Сморчков моей интеллигентностью не проник- ся, и я нагло протырился на прослушивание в соседнюю комнату, чтобы одарить своим репертуаром Константи- на Райкина. Косте в ту пору было уже двадцать четыре года, но вести он себя не умел: когда, ближе к кульмина-
| 30 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ции, я взвыл и дал слезу в голосе, Райкин откровенно хрюкнул от смеха.
Хорошо помню рядом с его гуттаперчевым лицом оза- даченное лицо Марины Нееловой.
Отхрюкав, Райкин передал меня вместе с моей соба- кой самому Табакову. Рядом с Олегом Павловичем сиде- ло еще несколько неизвестных мне граждан. От волнения я плакал чуть ли не по-настоящему. Табаков был серье- зен, потребовал прозу. Я начал читать Джерома, но рас- смешить Олега Павловича историей про банку ананасно- го сока мне не удалось.
Было велено, тем не менее, прийти осенью на третий тур, выучив монолог короля Лира. Оценить глубину этого театрального проекта может только тот, кто видел меня в девятом классе, — с чувством юмора у Табакова всегда было хорошо. А у меня, видимо, не всегда, потому что к будущей роли Лира я отнесся с немыслимой основатель- ностью. Всё лето штудировал Шекспира, до кучи прочел все примечания к трагедии, а уж сам монолог в пастер- наковском переводе выучил так, что помню его до сих пор... «Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки...»
К октябрю никто, кроме меня, про Шекспира не по- мнил, но я настоял на том, чтобы прочесть заданное на дом. То ли непогодой, то ли настырностью мне удалось напугать Олега Павловича — и я был принят в «режис- серскую группу» студии.
Груши и цыплята
С осени 1974 года мы оккупировали Бауманский дво- рец пионеров на улице Стопани — имя этого коммуниста до сих пор отзывается во мне бессмысленной нежностью. Мир за пределами студии съежился, исчез и потерял вся- кое значение. Школа стала восприниматься как досадное недоразумение на пути к славе и великим свершениям.
Поначалу нас было сорок девять человек, не считая педагогов, которых было тоже немало. Табаков сразу по- обещал:
— Будете отпадать, как груши!
И мы отпадали.
| Автобио-граффити | 31 |
Исключение из студии было огромной, настоящей дра- мой — с рыданиями и ощущением конца жизни. Присут- ствие в этом магнитном поле заряжало всерьез. Валентин Гафт называл нас «цыплятами Табака», но, полагаю, боль- ше мы напоминали саранчу. Всеми правдами и неправда- ми, неся как штандарт имя Табакова, студийцы при пер- вой возможности прорывались в театр «Современник», и выкурить нас из-за заветных кулис было невозможно.
А уйти добровольно оттуда, где обитают и иногда про- ходят мимо тебя по лестнице или узкому закулисному ко- ридору Даль, Неелова или Евстигнеев... — это, согласи- тесь, совершенно немыслимо! По крайней мере, когда тебе шестнадцать лет.
«На дне» я смотрел раз, наверное, пять. «Двенадца- тую ночь» — не меньше двенадцати уж точно... Одно из потрясений юности — «Валентин и Валентина» с Райки- ным и Нееловой. Потрясение это было огромным и пе- чальным. Огромным — потому что я находился в возрасте рощинских персонажей, и все это было мне безумно близ- ко. А печальным — вот почему...
После спектакля я, разумеется, помчался на служеб- ный вход, чтобы поблагодарить Райкина. Отловил его на выходе — и что-то такое говорил, вцепившись в рукав, когда из лифта вышла Неелова.
— Пока, Костя! — на ходу бросила она.
— Пока, — ответил Костя совершенно бытовым обра- зом.
А пять минут назад они стояли на сцене вместе — да так вместе, что представить себе их врозь было просто невозможно! Я вдруг ощутил художественный обман как обман человеческий, и мне стало ужасно грустно.
«Ничего не может случиться»
Педагоги студии начали бороться за укрепление дис- циплины лет за восемь до Андропова.
«Уважительной причиной для неявки на репетицию яв- ляется смерть», — сформулировал добрейший Андрей Дрознин, а педагог Поглазов приводил в пример своего друга и однокурсника Константина Райкина.
| 32 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Я знаю его восемь лет, — сказал Владимир Петро- вич. — Пять лет в училище и три в театре. И ни одной пропущенной репетиции!
— Но ведь человек может заболеть, — сказал кто-то.
— Актеры не болеют, — парировал Поглазов.
— Но ведь может что-нибудь случиться!
— Ничего не может случиться, — назидательно отве- тил Владимир Петрович. Дальше было как в плохом кино, но было именно так. Дверь открылась, и, что называется, на реплику вошла наша студийка Лена Антоненко.
Вошла и сказала:
— Райкин сломал ногу.
...Во время репетиции «Двенадцатой ночи» Костя ре- шил показать Валентину Никулину, как надо съезжать с тамошней конструктивистской декорации, и приземлил- ся неудачно.
Отдельным кадром в памяти: загипсованный Костя си- дит на подоконнике — на лестничной клетке в больнице Склифосовского, а рядом стоят Неелова и Богатырев...
Володин
Год на дворе — семьдесят пятый. Шахматная секция Дворца пионеров оккупирована для чистки пьесы Володи- на «Две стрелы». Читает — Табаков.
Через час я пробит этими стрелами насквозь; целый год сердце бешено колотится при одном упоминании пер- сонажей. Фамилия автора пьесы мне ничего не говорит, но я хорошо представляю себе лицо человека, написав- шего такое: Леонардо, Софокл...
Проходит два года, мы уже студенты; место дейст- вия — подвал на улице Чаплыгина. Мы репетируем «Стре- лы». Однажды в наш двор приходит старичок с носом- баклажаном.
— Саша, — говорит старичку Табаков, — проходи...
Это — Володин? Я страшно разочарован.
С тех пор, время от времени, он приходит и сидит на репетициях, в уголке. Иногда Табаков просит его что-то дописать: своими словами рассказывает искомое, и Во-
| Автобио-граффити | 33 |
лодин тут же начинает диктовать, а мы записываем. Ка- ким-то до сих пор непостижимым для меня образом дик- туемое оказывается не скелетом будущего диалога, а сра- зу — частью пьесы, без швов, с характерами и даже с репризами. Он не сочинял, ей-богу — просто герои жили в нем и там, внутри, разговаривали. Надо было только позволить им выйти наружу... Это поразительное каче- ство володинской драматургии — прорастание пьесы из жизни и обратно в жизнь — делало ее совершенно уни- кальной.
Там же, в чаплыгинском дворе, Володин рассказывал мне своими словами «Осенний марафон». Я пристал к нему со своим школярским любопытством — что пишете сей- час? — и он обрадовался моим случайным ушам и вдруг начал подробно и взволнованно рассказывать эту, теперь уже классическую, историю. Он рассказывал ее, как жа- луются на жизнь. Не на свою, а — вообще... На жизнь как источник несуразицы, несвободы, несчастья... И я очень хорошо помню, что в володинском изложении главным героем той истории был не Бузыкин, а две его несчастли- вые женщины.
Он вообще умел жалеть и любить. Других — больше чем себя: ведь Бузыкиным был он сам. Бузыкиным в кубе! Его неумение сказать «нет» приводило в отчаяние. Много лет спустя после тех встреч в чаплыгинском дворе я был несколько раз вынужден брать на себя эту функцию «от- казника».
Однажды Александра Моисеевича, насквозь больно- го, не удосужившись даже прислать машину, тянули на ночь глядя на спектакль какого-то погорелого театра, по- тому что туда должно было прийти некое начальство и решался вопрос о дотациях. Присутствие в зале Володи- на, по мысли приглашавших, помогло бы решить вопрос положительно. Он понимал, что его используют, но ска- зать «нет» не мог.
Говорили минут пятнадцать. Пообещали, что будут зво- нить еще. Брали измором.
— А что, хороший театр? — спросил я.
— Отвратительный! — крикнул Володин. — Они меня так мучают...
2 «Изюм из булки»
| 34 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Я сказал все, что думаю про это драматическое искус- ство.
— Я скажу, что вы мне запретили, ладно? — обрадо- вался Володин.
Но это было уже очень много лет спустя. А в середине семидесятых...
«Кулёк»
Сначала я пытался поступить на режиссерский факуль- тет ГИТИСа, к Марии Осиповне Кнебель — я прочел ей, чтобы мало не показалось, монолог Сальери (после Ко- роля Лира, разученного в девятом классе, ниже поста- вить себе планку я не мог).
Секунд двадцать я читал — Марии Осиповне хватило для диагноза.
Когда Кнебель спасла от меня советскую режиссуру, я в полной тоске отправился на станцию Левобережная и поступил в Институт культуры — бывший Библиотечный. Сокращенно «Кулёк». У Фазиля Искандера по этому же поводу было сказано: «Я чувствовал, что переплачиваю, но не знал, как и в каком виде можно получить разницу».
Славное заведение сие выпускало будущих культпрос- ветработников. Получить какую-либо профессию в этих стенах было невозможно, но хорошо провести время — пожалуй. Для этого, в первую очередь, не следовало хо- дить на основополагающие дисциплины: одно их назва- ние могло испортить настроение на всю жизнь.
Некий партийный старичок-боровичок читал нам, по- мнится, предмет «История культпросветработы и клуб- ного дела». Требовалось знать количество изб-читален после Гражданской войны и биографию Крупской. До сих пор не знаю, что мне делать с этим интеллектуальным богат- ством.
Художественным руководителем курса был крупный (в прямом смысле) пожилой красавец; как говорили, уче- ник Леонидова. Первое занятие по режиссуре под его ру- ководством я не забуду никогда.
Мы сидели полукругом и смотрели ему в рот. Он обвел аудиторию взглядом. Прищурясь, останавливал его на каж-
| Автобио-граффити | 35 |
дом, будто провидя сквозь мглу времен будущее любого из нас — и, наконец, сказал.
— Режиссура, — сказал он...
У него был бархатный глубокий голос.
— Режиссура, — повторил он и задумался, подперев подбородок костяшкой среднего пальца. Будто ища некое заветное петушиное слово. Словно уже зная его, но разду- мывая, как лучше донести это знание до наших некреп- ких мозгов.
И я понял, что сейчас (вот прямо сейчас) мне рас- кроется профессия.
Ученик Леонидова подержал мхатовскую паузу — и, наконец, сказал свое петушиное слово.
— ...это серьезная профессия.
Дурак, говорил Светлов, бывает зимний и летний. Лет- ний входит — и ты видишь: вошел дурак. А зимний дол- жен снять пальто и шапку.
Бриллианты из «Кулька»
Зато, рядом с вышеописанным мастером, преподава- ла Ираида Александровна Мазур — чудеснейшая дама, получавшая свое образование в Оперной студии МХАТ, непосредственно у Станиславского. Не столько профес- сии, сколько вкусу и достоинству можно и должно было учиться у Ираиды Александровны. Разве этого мало?
А что касается непрофильных предметов, то время от времени из «Кулька» на нас вываливались настоящие брил- лианты. Первым из них (по крайней мере для меня) стала Галина Викторовна Морозова.
Она преподавала сценическое движение и фехтова- ние — единственная женщина-«фехтовальщик» в театраль- ных училищах страны! Ее уроки оставляли послевкусие счастья, и дело было, конечно, не в профессии: присут- ствие Галины Викторовны заставляло выпрямить спину не только в фехтовальной стойке.
В эту женщину было невозможно не влюбиться.
Галина Викторовна на долгие годы втянула меня в свой предмет, и сегодня я понимаю: меня просто примагнити-
2*
| 36 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ло. Если бы Морозова преподавала вокал, я бы, навер- ное, начал петь.
Джульетта Леоновна Чавчанидзе (предмет «Иностран- ная литература»), Клара Максимовна Ким («эстетика»)... Можно себе представить, в каких Оксфордах они должны были бы преподавать, если бы не «совок»; легко вообра- зить, какими судьбами оказались они в «Кульке». Пола- гаю, в более «элитные» советские образовательные уч- реждения людей с их убеждениями и внутренней свобо- дой просто не пускали на порог.
«Отечеством называют государство, когда надо про- ливать за него кровь», — посреди афганской войны за- чем-то цитировала Дюрренматта нам, будущим советс- ким культпросветработникам, доцент Ким.
Спасибо, Клара Максимовна: я запомнил — и пере- даю цитату следующим поколениям.
Другие версии
Доцент Гриненко преподавала предмет, который на- зывался «Научный атеизм». Преподавала она его так.
— Историческим материализмом, — говорила Ната- лья Викторовна, — доказано, что Бога нет. Но есть другие версии — их мы и будем изучать на нашем предмете.
И подробно рассказывала нам — в конце семидесятых годов, в СССР! — про ветви христианства, иудаизм, буд- дизм...
Особенно впечатлил меня ее способ принимать экза- мены.
— Кто согласен на тройки — давайте зачетки, осталь- ных буду спрашивать.
Несколько зачеток передавалось в руки доцента Гри- ненко, и счастливые троечники освобождали аудиторию.
— Кто-нибудь претендует на пятерку? — вкрадчиво ин- тересовалась Наталья Викторовна. Несколько смельчаков подтверждали ее предположения. Гриненко отпускала с богом четверочников, собирала зачетки у оставшихся — и ставила пятерки.
Каждый получал то, на что считал себя вправе пре- тендовать.
| Автобио-граффити | 37 |
Перо к бумаге
Писательство свое я начал, разумеется, с поэзии. То есть я думал, что это поэзия, — на самом деле во мне просто бродили читательские соки. Я переписывал свои- ми словами то Пастернака, то Лермонтова. Глубоко тра- гический я был поэт во время каникул в Павловске, пос- ле девятого класса! Самому жутко нравилось.
Окружающие, с которыми я начал делиться версифи- кацией, оставались глухи к этим вершинам духа, но я был упорен и однажды дошел до редакции журнала «Юность», где по вторникам и пятницам проводил лит- консультации Юрий Ряшенцев.
Предбанник его кабинета по этим дням был заполнен страдальцами. Молодые и не очень молодые люди с тет- радками сидели, дожидаясь своей очереди. Это напоми- нало диспансеризацию и, в сущности, ею и было.
Юрий Евгеньевич изучал тетрадки, как истории бо- лезни.
Потом начинался разбор. Разбор был захватывающим и очень обидным. Собственное стихотворение, такое тон- кое и глубокое, спустя пару минут оказывалось кучкой необязательных слов. Случалось, впрочем, Юрию Евге- ньевичу и бить ниже пояса.
— Смотрите, Виктор! Вот вы берете тему ностальгии — и едете на ней до финала без единого поворота. А у Цвета- евой на эту же тему — помните? «Тоска по Родине — давно // Разоблаченная морока!»
Я кивал, хотя, разумется, не помнил.
— Но в конце! — увлекаясь, восторженно говорил Ря- шенцев. — «...Но если у дороги куст//Встает, особенно — рябина...» А?
Я был раздавлен. Впрочем, хотел бы я посмотреть на того, кто не будет раздавлен сравнением своих строк с цветаевскими... Я возвращался домой, в тоске осознавая постепенно, что я, наверное, не поэт.
Некоторая злобность, впрочем, помаленьку прореза- лась во мне уже тогда — однажды я не утерпел и поинте- ресовался у Ряшенцева: рассказывает ли он про Цветаеву тем, чьи пыльные вирши публикует журнал «Юность»?
| 38 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Ну, вы нахал! — воскликнул Ряшенцев и радостно рассмеялся.
Прошло почти тридцать лет, и я нежно благодарен Юрию Евгеньевичу за масштабную сетку, которую он поставил перед моим задранным носом. Это помогло, хотя, конечно, не сразу...
Мои юношеские стихи так нигде и не опубликовали. Какое счастье!
Галич
Дорога в стройотряд: плацкартное купе, оккупирован- ное молодежью семидесятых, с гитарами в руках и либера- лизмом в башках. Человек, наверное, двадцать набилось.
А на нижней полке, свернувшись калачиком, спит баб- ка — полметра той бабки, не больше... Ну и бог с ней. Поехали! Взяли чаю, накатили какой-то спиртной ерун- ды, расчехлили гитары, и началось вперемешку: Высоц- кий да Ким, да какой-то самострок, да Визбор с Окуд- жавой...
Допелись до Галича. А что нам, молодым-бесстрашным!..
А бабка спит себе — глуховатая, слава богу, да и, мяг- ко говоря, не городская. Спели «Облака», дошли до «Па- мятников». Пока допели, поезд как раз притормозил и остановился.
— И будут бить барабаны! Тра-та-та-та!
Бабка зашевелилась, приподнялась, мутно поглядела вокруг и сказала:
— А-а... Галич...
И снова легла.
Тут нам, молодым-бесстрашным, резко похужело. Баб- ка-то бабка, а в каком чине? Нехорошая настала тишина, подловатая... В этой тишине поезд, лязгнув сочленения- ми, дернулся и мимо окна проплыло название станции.
Станция называлась Галич.
| Автобио-граффити | 39 |
Визбор
Я учился курсе, наверное, на третьем, когда мой при- ятель с кино-фото-отделения позвал меня в гости к Виз- бору.
Это было чистое нахальство: мало того, что приятель сам напросился к классику на интервью для какого-то малолитражного журнала, так еще и взял с собой меня — Визбора, полагаю, даже не спросивши.
Мы приперлись вдвоем в чужую квартиру на Садовом кольце и несколько часов торчали на кухне у Юрия Иоси- фовича, испытывая его гостеприимство, которое мне ны- нешнему кажется несколько запредельным. Я бы выгнал таких нахалов взашей очень быстро.
Ничего этого тогда, разумеется, мне в голову не при- шло. Я был переполнен своей жизнью — студией, спек- таклями, стихами — и не очень понимал, у кого на кухне сижу. Та самая масштабная сетка не устоялась, и, кажет- ся, я больше трендел сам, чем слушал.
Кто бы дал мне сейчас поговорить пару часиков с Юри- ем Иосифовичем... Я бы, пожалуй, больше молчал.
Маугли и стая
В сентябре 1976 года студия Табакова стала курсом ГИ- ТИСа. К девяти школьникам московского набора, уце- левшим после табаковских экзекуций, добавились кача- ловы иногородние. Сегодня иных уж нет, а те далече; ни режиссером, ни артистом я не стал, но попадание в «Табакерку» до сих пор считаю одним из главных везений своей жизни.
Точнее сказать: я считаю это главным везением — после самого главного: того, что я родился у собственных роди- телей, а не по соседству.
Тренеры учат прыгунов в высоту целиться выше план- ки: гравитация сделает свое черное дело сама. В шестнад- цать-семнадцать лет мы знали, что должны быть лучши- ми. Мы были влюблены друг в друга и в наш будущий театр, на студийных собраниях кипели шекспировские
| 40 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
страсти: смертей не зафиксировано, но обморок от пере- избытка эмоций имел место.
Планка была поставлена на мировой рекорд. А уж кто, как и докуда долетел — распорядилась судьба.
Среди «табаковцев» первого призыва сегодня есть и народные (заслуженно «народные»), и просто хорошие артисты; кто-то выбыл из этой гонки, кто-то спился. Мно- гие уже не живут на белом свете. А те, которые живут, делают это в Киеве, в Монреале, в Москве, в Нью-Джер- си... В Страну Басков уводят следы польской красавицы Марыси Шиманской (помните, ровеснички, блондинку из фильма «Берегите женщин»?).
А выше всех взлетела Лена Майорова. Я бы слукавил, если бы сказал, что это было ясно с самого начала. С са- мого начала было ясно другое: в Ленке обитает огромный темперамент. Малоуправляемый, он даже немного пугал: в игру она включалась абсолютно, восхищая самоотдачей больше, чем художественным результатом.
В дипломном спектакле по Николаю Островскому роли у Ленки не было вообще — одна реплика. Подавать ее студентка Майорова должна была фактически из-за ку- лис, просунутой в дверь головой. Реплика была такая:
— Ребята, Ленин умер!
Студия наша находилась в подвале на улице Чаплыги- на — Ленка разгонялась, наверное, от Большого Харито- ньевского. Вестник трагедии, по дороге умело роняя вед- ра, топотом немаленьких ног она оповещала зрителя о размерах грядущего ужаса. Какие отношения связывали Майорову с ленинизмом, я не знаю, но находиться в тем- ном, узком студийном коридорчике, по которому с го- рящими глазами неслась Ленка, было опасно для жизни.
Полную Ленкину включенность в игру мне однажды довелось испытать на себе, чуть ли не физически.
В спектакле «Маугли» я бегал в массовке — в стае. Бли- же к финалу эта самая стая, наущаемая тигром Шер-ха- ном, шла, как полагается, убивать Маугли. На защиту Ма- угли-Смолякова, в числе прочих, вставала Багира-Майо- рова.
И говорила она нам, волкам, нечто вроде того, что, мол, вы можете убить его, но прежде умрут многие из
| Автобио-граффити | 41 |
вас... И обводя стаю взглядом, завершала эту панораму на мне (будучи маленького роста, в массовых сценах я все- гда располагался на переднем плане).
И вот, на одном спектакле, декорации встали неточ- но, и телами товарищей-волков я был выдавлен гораздо ближе к пантере-Майоровой, чем предполагалось мизан- сценой. Обводя своими синими, подведенными черным, глазами нашу стаю, Майорова наткнулась взглядом на меня — сидящего не в двух с лишним метрах, а перед самым ее носом.
Будучи живой, как жизнь, Майорова удивилась чрез- мерной наглости этого не слишком крупного волка, и мимо всякой режиссуры зафиксировала на мне очень от- дельный взгляд, и чуть подалась вперед. Скулы ее свело, глаза потемнели, и безо всяких слов стало ясно, что пер- вым умрет вот этот, и прямо сейчас.
От этого взгляда, помню, меня пробило какое-то со- вершенно животное чувство; я заскулил и начал судо- рожно отгребать передними лапами назад, в стаю. В зале засмеялись. Потом мы с Ленкой пытались этот эпизод зак- репить, да ничего не получилось: актер я никакой.
Но этот потемневший взгляд я помню до сих пор. Ей- богу, это была уже не вполне Майорова — ее качало на теплых волнах хорошее актерское безумие...
«Все настоящее...»
Еще одна сценическая история, уже вполне кровавая в самом реальном смысле слова.
Подвальчик «Табакерки» был хорош, но невысок. Вто- рого этажа прорублено еще не было, и свои дипломные спектакли мы играли там, где в «Табакерке» нынешней сидят зрители. До потолка, таким образом, было рукой подать.
Рукой — это, как оказалось, полбеды.
Ныне народный артист, а тогда просто студент Анд- рей Смоляков, Маугли наш темпераментный, в эффект- ном прыжке достал головой швеллер — чугунную балку под потолком, на которой крепились осветительные при- боры.
| 42 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
По счастью (довольно относительному, но все же), дело было перед финалом спектакля. Сойдясь со швеллером, Андрей, размахивая бутафорским факелом, продолжал что-то яростно кричать волчьей стае, которая начала выть от ужаса уже самым всамделишным образом: соломенные Андрюшкины волосы быстро набухали кровью, и через минуту она ручьями потекла по голому смоляковскому торсу.
Зал тревожно загудел.
Во время сцены прощания с Маугли партнерам в тот раз пришлось обнимать его крепче обычного: выдавая текст «на автопилоте», Смоляков уже помаленьку валился с ног.
Последней вышла провожать своего Маугли Мать-Волчица, Аня Гуляренко. Что было делать Анне? Только по правде, как учили. И она начала вылизывать кровь со смоляковского тела. В зале начались легкие обмо- роки. Поддерживая общее настроение, Смоляков, едва добравшись до закулисья, сел на пол и немедленно поте- рял сознание.
— Скажите, — с надеждой спросила после спектакля одна дама, — но кровь-то — бутафорская?
— У нас в театре все настоящее, — ответил ей Андрей Дрознин, постановщик пластики спектакля, новатор, а впоследствии безоговорочный классик театральной педа- гогики.
На амбразуру
Упомянутая выше Мать-Волчица, Аня Гуляренко, была ленинградкой, и советские проблемы с пропиской заду- мала решить советским же способом: вступив в фиктив- ный брак.
Дело неожиданно осложнилось тем, что Аня была де- вушка весьма привлекательная, и из желающих помочь ей в решении жилищного вопроса немедленно образова- лась небольшая очередь. Полагаю, многие надеялись, что фиктивность сожительства как-нибудь, сама собою, со временем рассосется...
Не скрою, готов был поучаствовать и я.
| Автобио-граффити | 43 |
Предложил свою кандидатуру и Гриша Гурвич — впос- ледствии культовый режиссер, создатель театра «Летучая мышь», сверкавшего на московском театральном гори- зонте десять лет, вплоть до трагической Гришиной кон- чины. А начинал Гриша свое восхождение в нашем под- вале, написав блестящие зонги к райкинскому спектак- лю «Маугли».
Когда Гурвич, в числе прочих, предложил свою кан- дидатуру на роль Аниного мужа, Аня отказалась — и, мо- жеть быть, сделала это чересчур поспешно и категорично.
Тогда Гриша сказал:
— Ну вот, я лег на амбразуру, а пулемет не работает...
Петя и Шекспир
Однажды мой товарищ по табаковской студии — назо- вем его Петей — пришел на экзамен по предмету «Зару- бежный театр». А принимал экзамен профессор, один из крупнейших знатоков эпохи Возрождения. Назовем его Алексей Вадимович Бартошевич, тем более что так оно и было.
И вытащил Петя билет, и достался Пете — Шекспир. А Петя про Шекспира знал примерно столько же, сколь- ко Шекспир про Петю. То есть они были примерно на равных.
В отличие от Бартошевича, который про Шекспира зна- ет чуть больше, чем Шекспир знал про себя сам.
И вот они сидят друг против друга (Петя и профессор Бартошевич) и мучаются. Петя — потому что дело идет к двойке, а Бартошевич — потому что, если он эту двойку поставит, Петя придет к нему снова. А он его уже видеть не может.
И оба понимают, что надо напрячься, чтобы эта их встреча стала последней. И Бартошевич говорит:
— Петя! Я сейчас задам вам вопрос на тройку. Поста- райтесь ответить.
И спрашивает самое простое (по своему разумению):
— Как звали отца Гамлета?
Тут Петя напрягает все свои душевные силы и в ка- ком-то озарении отвечает:
| 44 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Клавдий!
Алексей Вадимович Бартошевич вздрогнул, потом не- много подумал, удивился и сказал:
— Возможно.
И поставил Пете тройку.
Кстати...
Своими глазами видел надпись на могильном камне: «Клавдию от любящего племянника».
Как говорится, для тех, кто понимает.
Мандельштам
О его существовании я знал, и синий ущербный то- мик из «Библиотеки поэта» стоял на книжной полке, и, наверное, я в него даже заглядывал, но до времени все это словно проходило сквозь меня.
Я услышал его стихи — именно услышал — в семьде- сят седьмом году от Константина Райкина, двадцатисе- милетнего актера театра «Современник» и педагога таба- ковской студии.
«За гремучую доблесть грядущих веков...»
Костя читал нам это, совмещая репетиционный про- цесс с миссионерством. Он же, помню, поразил меня про- стым сравнением пушкинской судьбы и судьбы Мандель- штама. И ханжество советской пушкинистики, с ее ин- вективами царскому режиму, травившему великого по- эта... и далеко заводящие обобщения... и холодок в груди от постепенно приходящего понимания, в какой стране живешь... — все это случилось со мной в те годы.
«Моралка» и «аморалка»
А моего приятеля Володю Кара-Мурзу в те же годы исключали из комсомола за «аморальное поведение». «Амо- ралка» состояла в том, что он пел песни Окуджавы.
Через пару лет комсорг, исключавший Володю, про- славился тем, что развелся с женой, брат которой был
| Автобио-граффити | 45 |
арестован по диссидентским делам. В заявлении о разводе этот прекрасный человек прямо написал, что не хочет жить с родственницей врага народа.
Это у них, стало быть, — «моралка».
Сейчас он полковник ГРУ. Но это так, к слову.
Конспиративное прощание
Моя однокурсница по «Табакерке» Оля Топилина. Она играла Валентину в отрывке по рощинской пьесе, и мно- гие студенты (да, думаю, и педагоги) тихонечко завидо- вали ее партнеру: она была очень хороша. Сейчас это на- зывается сексапильность, но мы этого слова не знали, а просто обмирали оптом и в розницу.
В восемнадцать лет Оля неожиданно для всех вышла замуж за сына известного диссидента.
Говорят, за любовь надо платить. За любовь с сыном еврейского отказника русская девочка из Реутова, сирота и красавица, заплатила без скидок. В конце семидесятых она получила отказ в прописке на жилплощади законно- го мужа с исчерпывающей формулировкой: «на основа- нии действующего положения».
Насчет положения советская власть попала в точку: Оля была на девятом месяце, и эта формулировка была пред- последним «прости» от Родины. Последним «прости» была весточка из ОВИРа, ждавшая ее после возвращения из роддома. ОВИР извещал Олю и ее мужа-диссидента о том, что им разрешено выехать, но сделать это надо не- медленно.
«Ложиться надо сейчас...» — помните анекдот про ме- сто у Кремлевской стены?
Им дали две недели, и они уехали — с семнадцати- дневным ребенком, почти без вещей, без ничего. Все-таки Родина у нас, я вам доложу, не сахар...
На Олькины проводы мы собирались конспиративно, инструктируя друг друга, что идем прощаться с однокур- сницей, а про мужа-диссидента типа ничего не знаем. Репетировали допрос...
| 46 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Многостаночник Табаков
От работы Олег Павлович отказываться не умел ни- когда, и пересечение графиков остановить его не могло. Табаков играет в Праге, Табаков ставит в Хельсинки, Табаков преподает в Штатах, снимается у Михалкова, ведет студию — и все это одновременно!
В спектакле «Балалайкин и К°» он играл заглавную роль, но появляться на сцене должен был только во втором акте. А театр «Современник» находился в минуте лихой таба- ковской езды от Дворца пионеров. Табаков, разумеется, совмещал — и однажды, кажется, досовмещался.
Сидим мы, стало быть, на улице Стопани, Олег Пав- лович ведет занятие — этюд, разбор... Время от времени, не прерывая процесса, он набирает телефонный номер и тихо говорит в трубку:
— Это Табаков. Какой там текст?
Звонит он на вахту «Современника», а вахтерша по- вторяет ему то, что слышит из трансляции со сцены.
— Еще этюд, — говорит Табаков.
Потом начинается разбор, а Табаков человек увлека- ющийся... Короче, в очередной раз Олег Павлович, поин- тересовавшись у трубки, какой там текст, услышал нечто такое, отчего, не простившись, пулей вылетел в дверь.
Если я не ошибаюсь, он услышал реплику на свой выход.
Современная идиллия
Постановка по Салтыкову-Щедрину, задуманная те- атром «Современник» в начале 1970-х, с самого начала была предприятием рискованным: слишком много совпа- дений с эпохой имперского застоя обнаруживалось у эпо- хи развитого социализма...
Но Товстоногов был опытный тактик и начал заранее обкладывать острые углы ватой.
Писать инсценировку пригласили Сергея Михалкова. Собственно, никаких литературных усилий от гимнопис- ца не требовалось (инсценировку театр сделал своими си-
| Автобио-граффити | 47 |
лами) — требовалось от Сергея Владимировича дать свое краснознаменное имя в качестве охранного листа, на что лауреат и подписался.
Как оказалось впоследствии, несколько опрометчиво.
На сдачу спектакля он пришел со всеми звездами на пиджаке. Это было частью круговой обороны. Ко встрече с комиссией Товстоногов вообще подготовился основа- тельно. Над зеркалом сцены метровыми буквами было на- писано: «Без Салтыкова-Щедрина невозможно понять Россию второй половины XIX века. М.Горький».
Чтобы, значит, никаких вопросов к современности.
Но проверяющие были тертыми калачами, и запах сво- бодной мысли чуяли за версту. Вопросы у них возникли, и по ходу спектакля вопросы эти начали помаленьку пере- ходить в ответы, если не в оргвыводы.
Просмотр завершился, в полупустом зале зажгли свет.
— Ну, — после паузы произнес наконец один из экзе- куторов, — может быть, автор хочет что-нибудь сказать?
И, за неимением в зале Салтыкова-Щедрина, все по- вернулись к Михалкову.
Герой Социалистического Труда, неожиданно для себя оказавшийся автором совершенно антисоветского произ- ведения, сидел в полном иконостасе, но по всему выхо- дило, что новых цацек от «Софьи Власьевны» ему может уже не обломиться.
— Сергей Владимирович, — повторило начальство, — какие у вас впечатления от спектакля?
И Михалков сформулировал свои впечатления:
— Д-да-а... — сказал он. — Такой п-пощечины царизм еще не п-получал!
Вставай, проклятьем заклейменный...
В конце спектакля «Большевики», по случаю того, что Ленин еще не умер, Совнарком в полном составе вставал и пел «Интернационал». Вставал и зал. А куда было де- ваться?
Впрочем, я, молодой дурак, вставал, помню, совер- шенно искренне.
А отец моего друга, Володи Кара-Мурзы, не встал.
| 48 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Спустя несколько минут, уже на площади Маяковско- го, к нему подошли двое и поинтересовались: а чего это он не встал? Кара-Мурза объяснил — и его арестовали.
Вот такая волшебная сила искусства...
Где мак?
В станционном буфете у столика стояла женщина и раз- глядывала кусочек, оставшийся от съеденной булочки.
— Где же мак-то? — наконец она спросила.
— Чево? — не поняла буфетчица.
— Я говорю: где же мак-то? Я уж почти всю булочку съела, а мака так и нету...
— Не знаю, — отрезала буфетчица. — У меня все бу- лочки с маком!
— Так вот мака-то нету. Я-то ем, ем, все думаю: мак- то будет когда?
— А ты посмотри, может, он в конце там, — обнаде- жил кто-то из сочувствующих.
— Да чего ж смотреть, уж ничего не осталось! — в сердцах крикнула женщина. — Нету мака-то!
Этот диалог дословно записал отец, при сем присут- ствовавший. Год на дворе стоял семьдесят девятый. Что мака не будет, было уже, в общем, понятно.
Конец эпохи
В театре «Современник» шел ночной просмотр филь- ма Анджея Вайды «Человек из мрамора». Зал, привык- ший к аншлагам, был забит под завязку. История рабоче- го парня, обманутого и преданного Компартией, — в цен- тре Москвы, пускай ночью и для актеров, но абсолютно легально! А год был, наверное, восемьдесят третий — во всяком случае до Горбачева, это уж точно.
Советская власть давала трещину, и ничего поделать с этим было уж нельзя.
| Автобио-граффити | 49 |
Как заголялась сталь
В начале восьмидесятых один студент ГИТИСа нанял- ся ночным сторожем в музей Николая Островского.
Студент был не дурак: работа не бей лежачего (чуть ли не в прямом смысле), зарплата семьдесят целковых, вни- зу — ресторан ВТО... Но всей этой синекурой не удовлет- ворившись, студент, как раз на время своих посиделок в ресторане, начал сдавать кровать Николая Островского проституткам с Тверской, по трешке за сеанс.
Ту самую кровать, на которой было написано про жизнь, дающуюся человеку один раз.
Студент хлопотал насчет мелкого приработка, а гран- диозная метафора сложилась сама.
Дом
Вышеупомянутый ресторан ВТО был частью родного для нас всех Дома актера. Дом этот сгорел в восемьдесят восьмом году, но и сегодня, за стенами новой галереи и торгового центра, я вижу призраки тех коридоров и гос- тиных.
...Год, наверное, семьдесят восьмой; вечер Давида Са- мойлова. Он читает стихи — маленький, крепкий, в ог- ромных лупах-очках. Просят что-нибудь из совсем нового; он некоторое время копается в листках — вот это!
«Но зато — дуэт для скрипки и альта!»
Я слышал, наверное, одно из первых исполнений это- го чудесного стихотворения.
Потом — ответы на вопросы. Один из них остался в памяти как образец самойловской легкости и остроты ума.
— Почему вы, москвич, живете в Пярну?
Секундная пауза.
— Давайте я вам лучше расскажу анекдот.
Анекдот Самойлов рассказал вот какой: некий анг- лийский лорд каждый вечер, ровно в шесть, приходил в гости к другому лорду. Они курили трубки, пили кофе... Так было двадцать лет подряд. И вот однажды — шесть вечера, а колокольчик у дверей молчит. Семь вечера, во-
| 50 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
семь... В девятом часу встревоженный хозяин велит запря- гать и едет узнать, что случилось. Его приятель как ни в чем не бывало сидит у себя дома — курит трубку, пьет кофе.
— Сэр! Почему вы не у нас? Что случилось?
— Да знаете: надоело!
Другой вечер, другой классик — Рита Райт-Ковалева. Переводчик — в ее случае слово маловатое... Сэлиндже- ровский Холден заговорил на таком поразительном, жи- вом русском языке! Она рассказывает о тех, кого знала близко: Володя, Аня, Боря, Осип... — и дух захватывает от гула времени. Вот же оно, рядом, в одном касании! На вопрос, кто ей нравится из пишущих стихи сегодня:
— Русский поэт Иосиф Бродский, живущий в настоя- щее время в Швеции.
Безукоризненно выбрав имя, Рита Яковлевна ошиб- лась с географией: Бродский в Швеции гостил, но жил все-таки в США. Я узнал все это много позже, а тогда...
Надо бы, думаю, запомнить: Иосиф Бродский.
Год на дворе — семьдесят восьмой.
Кориолан
В театры я проходил по студенческому билету, но шел, разумеется, не на галерку, а, дождавшись темноты, про- бирался в партер, где всегда были свободные места из невыкупленной «брони».
Таким образом оказался я и в партере театра Моссове- та, где армянский театр играл шекспировского «Корио- лана» — на армянском языке, с русским переводом. Я прополз по темному проходу, нащупал высмотренное за- ранее свободное кресло, сел и стал шарить руками в по- исках наушников.
— Держите, — с легким акцентом сказал голос рядом.
— А вы? — шепнул я.
— Мне не надо, — ответил голос.
И я надел наушники.
Хорен Абрамян был замечательным Кориоланом — ог- ромным, страстным...
| Автобио-граффити | 51 |
В антракте зажегся свет, и вдруг весь партер, по пре- имуществу, разумеется, состоявший из московских ар- мян, повернулся в мою сторону и стал кланяться, улы- баться, воздевать руки и слать приветы.
Секунд пять я пытался вспомнить, чем бы мог заслу- жить такую любовь московской армянской общины, преж- де чем догадался, что все эти знаки внимания адресова- ны не мне, а человеку рядом со мной — тому самому, который отдал мне наушники.
Я обернулся. Это был маршал Баграмян.
Как я был палестинским беженцем
Это со мною случилось году эдак в семьдесят седьмом. Режиссер Колосов снимал телефильм про то, как его жена, народная артистка Касаткина, будучи советским коррес- пондентом, гибнет в Бейруте от руки израильской воен- щины.
Бейрут нашли в Троицком переулке — там были такие развалины, что никаких бомбежек не надо. Подожгли не- сколько дымовых шашек — вот тебе и Бейрут.
Палестинских беженцев подешевле набрали в Инсти- туте Культуры, и в ясный весенний день я за три рубля несколько раз сбегал туда-сюда из дымящихся развалин на тротуар, а народная артистка Касаткина как раз в это время несколько раз умерла насильственной смертью от руки израильской военщины.
Израильской военщиной были несколько здоровенных грузин, найденных ассистентами Колосова там же, в Ин- ституте культуры. И в целом тоже — очень правдивое по- лучилось кино.
Не стрелять!
К концу семидесятых табаковская студия была на пер- вом пике популярности: барыги в подворотне продавали бумажки-пропуски на дипломные спектакли — по пять рублей! Табаков нажимал на все рычаги, чтобы курс стал театром, — и в один прекрасный день в нашем подвале появился министр культуры Демичев.
| 52 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Его появлению предшествовали существенные изме- нения в пейзаже. С обеда все подъезды к улице Чаплыгина были перекрыты, а вскоре к нам пожаловала охрана то- варища Демичева. (От кого, кроме Суслова с Андропо- вым, нужно было Петра Ниловича охранять — я ума не приложу, но он был членом Политбюро; ему полагалось.)
Детинушки из «девятки» начали осваивать наш под- вал — залезали под стулья, копались в вентиляции, об- шарили склад декораций... Их было человек, кажется, шесть или семь.
Один сразу прошел в комнату, отведенную для отдыха товарища Демичева, и начал доводить ее до кремлевских кондиций: протер зеркала, постелил белоснежную ска- терть; ближе к вечеру в комнату в эту доставили чемодан- чик-холодильник с водой и фруктами, причем каждый персик был обернут в отдельную салфеточку. Я видел этот коммунизм своими глазами.
На случай, если товарищ Демичев пожелает погово- рить с товарищами по строительству св.будущего, не вы- ходя из подвала, человек в штатском что-то сделал с на- шим телефоном, отчего телефон начал разговаривать са- мостоятельно. А именно: когда студент Леша (ныне заслу- женный артист России Алексей Якубов) снял трубку, чтобы позвонить домой, трубка неприязненным мужским голосом велела ее положить и больше не трогать.
Старшим в группе охраны был здоровенный и, надо сказать, обаятельный дядька средних лет. Его Константин Райкин и начал готовить к особенностям предстоящего зрелища (играть мы должны были «Маугли»).
— Они побегут прямо на зал, и в этот момент начнет резко гаснуть свет, — предупреждал Райкин. — Не стре- ляйте в них, пожалуйста. Потом над головами пролетит полуголый человек на канате — это тоже не покушение...
Дядька кивал, улыбаясь.
Потом начали собираться зрители. Кроме Петра Нило- вича и его партийной шарашки, случайных людей в этот вечер в зале не было — только мамы-папы, родственники и друзья. Наш педагог по пластике Андрей Дрознин, стоя в дверях, каждого входящего представлял дядьке-охран-
| Автобио-граффити | 53 |
нику персонально. Дошло до драматурга Малягина, чью пьесу мы в ту пору репетировали.
— Это наш автор, — сказал Дрознин, на что дядька среагировал вполне доброжелательно:
— Киплинг? Проходи.
Ближе к спектаклю люди в штатском активизирова- лись и в целях повышения безопасности члена Политбю- ро, все по очереди, по несколько раз, заглянули в жен- скую гримерную. Потом они разошлись по точкам — один остался во дворе, другой за кулисами, а третий...
Третий этот имел при себе перешибленный нос и оло- вянные глаза, и впечатление производил, прямо сказать, жутковатое.
И вот этот «третий» сел по центру в первом ряду, и я сразу понял, что он будет охранять товарища Демичева непосредственно от меня. А я играл в «Маугли» — точнее сказать, бегал в массовке — и уж не знаю, как зрители, а сам я был от этого в полном восторге.
В тот вечер восторг сменился смертельным ужасом.
Я уже упоминал одно драматическое обстоятельство моей биографии: из-за роста во всех массовых мизансце- нах я находился впереди. И когда вместе с другими начал собираться в пружину, чтобы волком рвануться на зри- тельный зал, то ясно увидел, что охранник тоже собира- ется в пружину. В оловянных глазах мерцала полная боевая готовность. Нас разделяло метра три.
Я успел вспомнить, что Райкин предупреждал о на- шем рывке дядьку-руководителя, но предупредил ли дядь- ка — этого? Я понял, что сейчас выясню это опытным путем. В тоске я увидел рядом полные симметричного ужаса глаза Леши Якубова, и мы всей стаей рванули на члена Политбюро.
До сих пор не понимаю, как я выжил.
На дворе стоял восьмидесятый год. Мы хотели славы и свободы, мы выли волками и скакали обезьянами. В тем- ноте зрительного зала, в третьем ряду, поблескивали очки Петра Ниловича Демичева, министра культуры с хими- ческим образованием.
Театр Табакову дали. Правда, это случилось через семь лет.
| 54 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Хьюм и Джессика
...А еще до приезда Демичева в «Табакерку», и тоже на «Маугли», к нам в подвал пришли Джессика Тенди и Хьюм Кронин — знаменитая бродвейская пара. Ромео и Джуль- етту они играли чуть ли не до войны.
А на гастроли в СССР артисты приехали в 1980-м — и это одно уже выдавало некоторую их оторванность от по- литических реалий.
Пожилым бродвейцам наш спектакль очень понравил- ся. Маленькая Джессика, прослезившись, говорила, что хочет быть молодой и играть вместе с нами; Хьюм, высо- кий жилистый старикан, оказался человеком несколько более практичным.
Он сказал, что всё это покупает.
При этих словах г-н Кронин обвел пальцем простран- ство нашей студии — вместе со всеми студийцами, педа- гогами и лично Олегом Табаковым.
Далее г-н Кронин конкретизировал свое предложение: переезд в Америку, гастроли на Бродвее, тур по Европе... А на дворе, напоминаю, восьмидесятый год: Афганис- тан, бойкот Московской Олимпиады, и наши ВВС уже готовятся сбивать пассажирские авиалайнеры.
Олег Табаков, человек, значительно менее оторван- ный от этих реалий, мягко заметил бродвейскому мечта- телю, что предвидит некоторые сложности с выездом та- кого количества советских студентов на ПМЖ в Соеди- ненные Штаты Америки...
На что Хьюм ответил:
— Никаких сложностей. С Госдепартаментом я догово- рюсь!
Как было объяснить этому марсианину, что такое «вы- ездная комиссия»? Олег Табаков, как мог, ознакомил коллегу с обстановкой на шарике. Опечаленный политин- формацией, американец спросил, не может ли он сделать нам какой-нибудь подарок. Табаков честно ответил, что может.
Через несколько месяцев Олега Павловича пригласи- ли в американское посольство и вручили роскошный зву-
| Автобио-граффити | 55 |
кооператорский пульт. Этот царский подарок служил сту- дии многие годы.
Спустя почти двадцать лет Джессика получила «Оска- ра» за главную женскую роль в фильме «Шофер мисс Дей- зи». Ей было уже за восемьдесят... Весть о ее смерти и смерти Хьюма (он умер совсем недавно, глубоким стариком) нео- жиданно сильно опечалила меня.
Хорошим людям жизнь к лицу...
Джинсы — быть!
Вместо года на Бродвее советская власть разрешила нам гастроли в Венгрии.
И вот в последних числах мая 1980 года я шагал по Будапешту — свободный, как перышко в небе. Мне нра- вился Будапешт, но еще больше нравилась свобода. Я брел, куда глаза глядят, и набрел на лавочку, в витрине кото- рой штабелями лежали джинсы. Настоящие! Не сварен- ный в кастрюле подольский «самострок», а натуральные «левайсы»!
Ровесники поймут мои чувства без слов, а молодежи всё равно не объяснить.
Я судорожно захлопал себя по карманам — и понял, что все мои хилые форинты остались в гостинице. Сердце оборвалось, но интеллект работал, как часы. Я подошел к ближайшему углу, записал название улицы, вернулся к джинсам, записал номер дома, идентифицировал место на карте — и рванул в гостиницу.
Уже с форинтами в кармане, выбегая из отеля, я стол- кнулся с Катариной, нашей переводчицей и гидом.
— О, ВиктОр! — обрадовалась она. — Как хорошо, что вы тут! Мы идем в музеум: Эль Греко, Гойя...
Какой Эль Греко — «левайсы» штабелями! Я, как мог, объяснил Катарине экстремальность ситуации, но не убе- дил.
— Джинсы — завтра, — сказала она. И тут я Катарину напугал:
Завтра может не быть.
— Почему не быть? — В глазах мадьярки мелькнула тревога: может быть, я знаю что-то о планах Варшавского
| 56 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Договора? Почему бы завтра в Будапеште джинсам — не быть? Но я не был похож на человека из Генштаба, и Катарина успокоилась.
— Быть! — сказала она. — Завтра джинсы — быть! А сейчас — музеум...
Репутация культурного юноши была мне дорога, и я сдался. И пошел я в музеум, и ходил вдоль этого Эль Гре- ко, а на сердце скребли кошки, и все думал: ох, пролечу. Не достанется. Расхватают. Закроют...
Но Катарина была права — джинсы «быть» в Венгрии и назавтра. На каждом углу и сколько хочешь. Я носил их лет пятнадцать.
Будапешт
Среди вещей, поразивших меня в той поездке, были пакеты молока и хлеб, выставленные ночью перед дверя- ми продуктовых магазинов, для нужд припозднившихся мадьяр, с чашечками для мелочи. Это был мираж комму- низма.
Поразили маленькие частные ресторанчики, работав- шие по ночам. Мысль о том, что в десять вечера жизнь не прекращается, согревала душу несоветским теплом.
К хорошему привыкаешь быстро, и к середине второй недели с жадностью мальчика, оторвавшегося от родите- лей, я перешел на полуночный режим. Моих форинтов хватало только на чашечку кофе и бутерброд, но понтов было гораздо больше.
И вот однажды, часу в одиннадцатом вечера, я сидел в кафе, глядел на иллюминированный Дунай и марал бу- магу. И вдруг очнулся от непривычной тишины. Я огля- нулся: в кафе никого не было, полы были вымыты, сту- лья стояли на столах ножками вверх. Стул стоял и в две- рях, под веревочкой, натянутой поперек входа. Две жен- щины — хозяйка заведения и официантка — негромко разговаривали у стойки.
Я вопросительно постучал по циферблату, и хозяйка виновато развела руками.
Кафе давно было закрыто! Они ждали только меня Я чуть не заплакал. В Москве уборщицы начинали махать
| Автобио-граффити | 57 |
вонючими тряпками перед носами посетителей за полча- са до времени, указанного на табличке...
Короля играют придворные. В Будапеште я впервые по- чувствовал себя человеком. Чуть ли не в первый раз в жизни я подумал, что заслуживаю уважения — просто так, фак- том существования на земле.
Мои контакты с польской оппозицией
Когда мне было двадцать, я был влюблен, что не ме- шало мне хотеть всех подруг моей девушки, а также всех остальных девушек в метро и на улице. Жить я при этом продолжал довольно монашески, потому что темперамент входил, как сказал бы Маркс, в антагонистическое про- тиворечие с воспитанием.
И воспитание побеждало (увы).
И было оно довольно старорежимным: не то чтобы «взялся за руку — женись», но... В общем, нехитрая мысль о том, что мухи бывают отдельно от котлет, посетила меня только на излете юности. И как раз в Будапеште.
Мы жили в гостинице, набитой, по линии всевозмож- ных комсомолов, соцлагерной молодежью. И вот в один прекрасный вечер, на дискотеке, мы дотанцевались с од- ной прекрасной пани до того, что во втором часу ночи оказались вдвоем в одном прекрасном сквере. Был конец мая и т.д.
Главная удача момента заключалась в том, что пани ни слова не понимала по-русски, а я совсем ничего — по-польски. Вериги культурного общения отвалились от моих конечностей. На пальцах мы выяснили, что завтра утром она уезжает в свой Щецин, — и больше наши паль- цы на подсчеты не отвлекались. С той ночи я знаю не- сколько польских слов — по-моему, самых главных.
Потом я ехал в Москву и рефлексировал. Мозги дела- ли какие-то воспитательные усилия, но сердце не чув- ствовало вины. Я был поражен этим бесчувствием и поду- мал, что я, наверное, законченный негодяй. Но сердце говорило, что вовсе нет. И чем ближе я подъезжал к дому, тем больше скучал по своей московской девушке и хотел ее видеть...
| 58 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Через полгода, зимой, пани написала мне письмо — на трогательном, корявеньком русском языке. Родители переслали письмо в Забайкалье, куда к тому времени, не видя другого применения, отправила меня Родина. Зам- полит Ярошенко тряс у меня перед носом синим нерус- ским конвертом и требовал всей правды о моих контактах с польской оппозицией.
На дворе стоял декабрь 1980-го, портовый Щецин, где жила моя пани, был охвачен забастовкой, Польша сто- яла в двух шагах от ввода советских войск...
Если бы я был романист, я бы придумал этот ввод войск, чтобы герой повествования — в форме советского танкиста — встретился с нею. Но я не романист. Синий конверт с обратным адресом лежит где-то в ящиках сто- ла — можно написать и даже подъехать. Предположим, адрес даже не изменился... Выйдет навстречу пятидесяти- летняя женщина — наверное, располневшая, может быть, некрасивая... Еще, не дай бог, начнем-таки разговаривать. О чем?
Нет, нет, нет! Май 80-го, ночной сквер в Будапеште, тонкие прохладные пальцы, несколько главных польских слов. Лучше не будет.
«Дядюшкин сон» в Забайкалье
Ночь в майском Будапеште вполне могла оказаться пос- ледним романтическим приключением в моей жизни.
...Начало восемьдесят первого, Забайкальский ордена Ленина военный округ. Я служу уже несколько месяцев и в эти несколько месяцев мало сплю, плохо ем и много работаю не по специальности. В живых меня можно чис- лить лишь условно.
И вот однажды возвращаюсь из наряда в казарму — и слышу за спиной знакомый женский голос. Оборачиваюсь: сержанты и «деды» сидят перед телевизором, а в телевизо- ре красивая молодая женщина в вечернем платье не из этого века говорит что-то совершенно ровным голосом.
Только через несколько секунд я понимаю, что краса- вица в телевизоре — это Лена Майорова.
— Ой — сказал я. — Ленка!
| Автобио-граффити | 59 |
«Деды» обернулись. Я стоял, не в силах отвести глаз от телевизора. Майорова и Марк Прудкин играли «Дядюш- кин сон» Достоевского. А я последние полгода провел в ротном сортире, где чистил бритвой писсуары. Ее голос был сигналом, дошедшим сквозь космическую толщу, из родной полузабытой цивилизации...
— Обурел, солдат? — поинтересовался кто-то из ста- рослужащих. — Какая Ленка?
— Майорова, — ткнув пальцем в сторону телевизора, объяснил я. Я не мог отойти от телевизора. Это был гло- ток из кислородной маски.
«Деды» посмотрели в экран. «Я прошу вас, князь!» — низким, прекрасным голосом сказала высокая красивая женщина в белом платье с открытыми плечами.
— Ты что, ее знаешь? — спросил наконец один из старослужащих.
— Да, — ответил я. — Учились вместе.
«Деды» еще раз посмотрели на женщину на экране — и на меня.
— Пиздишь, — сопоставив увиденное, заключил са- мый наблюдательный из «дедов».
— Честное слово! — поклялся я.
— Как ее фамилия? — прищурился «дед».
— Майорова, — сказал я.
— Майорова? — уточнил «дед».
— Да.
— Свободен, солдат, — сказал «дед». — Ушел от теле- визора!
Справка для женщин и невоеннообязанных: приказы в армии отдаются в прошедшем времени. «Ушел от теле- визора!» — не выполнить такой приказ психологически невозможно, ибо в воображении командира ты уже ушел. А за несовпадение реальности с командирским вообра- жением карается обычно реальность.
И я ушел от телевизора и, спрятавшись за колонну, в тоске слушал родной голос... Первая часть телеспектакля закончилась, по экрану поплыли титры: «Зина — Елена Майорова»...
— Солдат! — диким голосом крикнул «дед». — Ко мне!
| 60 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Я подбежал и встал столбиком возле табуреток. Старо- служащие смотрели на меня с недоверием и, на всякий случай, восторгом.
— Ты что, вправду ее знаешь? — спросил наконец са- мый главный в роте «дед».
— Правда, — сказал я. — Учились вместе.
— Ты — с ней?
— Да, — ответил я. Диалог уходил на четвертый круг. Поверить в этот сюжет они не могли. Впрочем, после по- лугода армейских радостей я и сам верил во все это не сильно.
— Красивая баба, — сказал «дед», буровя меня взглядом.
— Очень, — подтвердил я. «Деды» продолжали испы- тующе рассматривать меня. Прошло еще полминуты, преж- де чем злой чечен Ваха Курбанов озвучил вопрос, все это время, видимо, одолевавший старослужащих:
— Ты ее трахал?
— Нет, — честно признался я.
Тяжелый выдох разочарования прокатился по казарме, и дембельский состав тут же потерял ко мне всякий инте- рес. С таким идиотом, как я, разговаривать было не о чем.
— Иди, солдат! — раздраженно кинул самый главный «дед». — Иди, служи.
Курсант Керимов
Служба в Советской армии могла завершить мою жизнь самым немудреным образом: безо всякого Афгана мерли и гибли мы в Забайкальском военном округе довольно регулярно. Но рулетка остановилась не на мне, и я вер- нулся домой, переполненный впечатлениями от этой мар- сианской командировки. О возвращении чуть позже, а пока — о курсанте Керимове.
Начну, однако, с затакта...
Армия — вообще местечко не для эстетов, а в моем случае перепад был просто чудовищный. Достроевое мое представление о советском народе основывалось на лицах в родительских застольях и табаковской студии.
А добрый Олег Павлович, балуя нас, как балуют толь- ко первых детей, кого только в наш подвал не приводил:
| Автобио-граффити | 61 |
бывал в студии первый мхатовский завлит Павел Алек- сандрович Марков (Миша Панин, молодой чеовек с тра- урными глазами из «Театрального романа»!), Катаев про- бовал на нас «алмазный свой венец» — устный вариант этой повести я помню отлично; приходили Ким и Окуд- жава, Высоцкий пел два часа персонально нам, перво- курсникам; пел главные свои песни и, что называется, на разрыв аорты — по-другому не умел. Жилы на шее взду- вались и натягивались хрипом-голосом, лицо становилось красным — помню, что было немного тревожно и даже страшновато за него. Но понимания уникальности — и размеров этой уникальности! — кажется, не было: ну, Высоцкий... Мы тут сами гении!
Даже немного обиделись, когда, пропев два часа на- пролет, Владимир Семенович отказался выполнить но- вую череду «заказов» на свои песни: простите, ребятки, у меня вечером спектакль, голоса не будет совсем...
Володин во дворе нашей студии... Товстоногов и Еф- ремов — в зрительном зале... Аркадий Райкин, принима- ющий по Костиной протекции в своем доме...
Все это я вспоминаю здесь для того, чтобы вы поняли контрастную силу моих впечатлений от курсанта Кери- мова, с которым судьба свела меня за одним столом — чуть ли не вплотную после Аркадия Исааковича, зимой восьмидесятого года.
Стол этот стоял в столовой образцового мотострелко- вого полка, входившего в состав образцовой мотострел- ковой дивизии, — в образцовом ЗабВО имени Ленина, под Читой. В дивизии этой, по молодости лет, служил Брежнев, и мы были обречены на образцовость до скон- чания его дней.
Впрочем, там было уже недалеко.
Но зимой восьмидесятого я сидел за столом, где обе- дали девять моих товарищей по учебному взводу во главе с курсантом Керимовым...
Следует все же объяснить мое появление эа этим сто- лом. Во-первых, в Институте культуры не было военной кафедры, а во-вторых, мой отец скорей бы умер, чем попытался дать «на лапу» военкому.
| 62 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Эти два обстоятельства частично объясняют Забайка- лье; остается объяснить курсанта Керимова на лавке на- против. Тут все еще проще: взводы набирались по росту, и мне, разумеется, досталось служить в четвертом, узбеко- азербайджанском, взводе, в третьем отделении.
Единственным русским в этом отделении был я.
И вот мы сидим за столом, десять человек, лысых дура- ков, и едим. То есть едят девять, а я на них смотрю. Теоре- тически, по уставу, еды должно было хватать всем. В ре- альности — уже на подступах к узкой двери полковой сто- ловки начинались бои рота на роту. Пробившиеся первы- ми татаромонгольской лавой рассыпались по проходам, сметая с чужих столов еду и ложки. Добежавшие до лавок тут же начинали дележ.
К моменту, когда на лавку садился последний (а это был я), в чане и мисках не оставалось почти ничего. Уме- ния дать человеку в рыло Бог мне не дал, и в борьбе за существование я довольно скорыми темпами направлял- ся в сторону, противоположную естественному отбору.
В день, о котором я вспоминаю сейчас, в чане и мис- ках не осталось совсем ничего — девятеро боевых товари- щей, между тем, уминали свои порции (заодно с моею) с неослабевающим аппетитом. Это зрелище было столь завершенным этически, что мне даже расхотелось есть. Я стал по очереди рассматривать боевых товарищей — в ожи- дании момента, когда кто-то заметит мой взгляд, а по- том мою пустую миску.
Я полагал, что вслед за этим у человека должен встать кусок в горле.
Потом вертеть головой надоело, и я начал гипнотизи- ровать сидевшего напротив. Напротив как раз и сидел кур- сант Керимов.
Заметив мой взгляд, он, как я и полагал, перевел глаза на мою миску; на этом мое знание человеческой природы завершилось. Керимов вцепился в свое хлебово и на вся- кий случай укрыл его локтями. А когда убедился, что всту- пать в схватку за калории я не собираюсь, расслабился, улыбнулся и доброжелательно и негромко сказал:
— Хуй.
Чем навсегда закрыл для меня тему армейского брат- ства.
[63]
![[Текст и фото]](IzBu_063_388x714.jpg "Автор козыряет правой рукой, накрыв голову левой (может, изображая фуражку).")
ТЫ
ПОМНИШЬ
НАШИ
ВСТРЕЧИ?
МЕМУАРЫ
СЕРЖАНТА ЗАПАСА
ПОМНИШЬ
НАШИ
ВСТРЕЧИ?
МЕМУАРЫ
СЕРЖАНТА ЗАПАСА
Посвящается С.А.
Несколько бесхитростных
историй, рассказанных ниже,
наряду со множеством
недостатков, на которые автору,
несомненно, будет указано, имеют
одно скромное достоинство:
все они произошли на самом деле.
[64]
[65]
История болезни
В конце февраля 1981 года меня, прямо со стрельби- ща, увезли в медсанбат. Из зеленой машины с крестом вылез незнакомый мне лейтенант и зычно крикнул:
— Шендерович тут есть?
Не поручусь, что крикни это лейтенант на месяц поз- же, ответ был бы утвердительным. Пользуясь популярным в стране лагерным сленгом, можно сказать, что я к тому времени уже доходил. Болела спина. Зеленые круги перед глазами были намертво вписаны в квадрат полкового плаца. Я задыхался, у меня разжимались кулаки — не в перенос- ном смысле, а самом что ни на есть прямом: выпадали из рук носилки со шлаком во время нарядов в котельной.
Человек, не служивший в Советской Армии, спросит тут: не обращался ли я к врачам? Человек служивший такого не спросит, потому что знает: самое опасное для советского солдата — не болезнь. Самое опасное — приход в санчасть. Тут солдату открывается два пути: либо его гос- питализируют, и он будет мыть полы в означенной санча- сти, с мылом, каждые два часа, пока не сгниет оконча- тельно, — либо его не госпитализируют, и умысел укло- ниться от несения службы будет считаться доказанным.
Меня из санчасти возвращали дважды — и оба раза с диагнозом «симуляция». В первый раз майор медицинской службы Жолоб постучал меня по позвоночнику и попро- сил нагнуться. Кажется, он искал перелом. Не найдя пе- релома, майор объявил мне, что я совершенно здоров. Через неделю после первичного обстукивания я заявился в этот нехитрый Красный Крест снова и попросил сде- лать мне рентген. Наглость этой просьбы была столь вели- ка, что майор временно потерял дар командной речи — и в воскресенье меня повезли на снимок.
Еще через неделю я был вторично поставлен в извест- ность о своем совершенном здоровье. A propos майор со- общил, что если еще раз увидит меня на территории пол- ковой санчасти, то лечить меня будут на гаупвахте.
3 «Изюм из булки»
| 66 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Проверять, как держит слово советский офицер, я не стал. Мне хватало ежедневного лечения у старшего сер- жанта Чуева, о каковом сержанте и первых четырех меся- цах службы под его началом я, если хватит цензурных слов, расскажу как-нибудь отдельно.
Я вернулся в строй: днем топтал плац, по ночам не вылезал из нарядов, и с некоторым уже интересом, как со стороны, наблюдал за постепенным отказом организ- ма бороться за существование — поэтому въезд прямо на стрельбище медицинской машины и крик незнакомого лейтенанта воспринял как внеочередное доказательство бытия Господня.
В медсанбате мне выдали пижаму, отвели в палату и велели лежать не вставая. В истории всех армий мира не наберется и десятка приказов, выполненных с такой пе- дантичностью: я лег и тут же уснул.
Когда к концу дня меня растолкали на прием пищи, я, одурев от сна, попросил принести мне чаю в постель. «А палкой тебе по яйцам не надо?» — спросили меня мои новые боевые товарищи. «Не надо», — вяло ответил я и снова уснул.
Что интересно, чаю мне принесли.
На третий день к моей койке начали сходиться мед- санбатовские ветераны. Разлепляя глаза среди бела дня, я видел над собой их уважительные физиономии. Еще ни- когда выражение «солдат спит — служба идет» не реали- зовывалось так буквально.
При первой встрече со мной рентгенолог, лейтенант медслужбы Анкуддинов, с нескрываемым любопытством переспросил:
— Так это ты и есть Шендерович?
И я ответил:
— В этом не может быть сомнений.
Тут я был неправ дважды. Во-первых, окажись на мес- те Анкуддинова другой офицер, я бы за такой ответ мог огрести по самое не могу, а во-вторых: сомнения в том, что я Шендерович уже были.
На второй или третий день после доставки в ЗабВО им. Ленина нас, лысых дураков, построили в шеренгу — и прапорщик Кротович выкликнул, глядя в листочек:
| Мемуары сержанта запаса | 67 |
— Шендеревич!
— Шендерович, товарищ прапорщик, — неназойливо поправил я.
Прапорщик внимательно посмотрел, но не на меня, а в листочек.
— Шендеревич, — повторил он, потому что так было написано.
Я занервничал.
— Шендерович, товарищ прапорщик.
Моя фамилия мне нравилась, и я не видел основания ее менять.
Прапорщик снова внимательно посмотрел — но уже не на листочек, а на меня.
— Шендеревич, — сказал он очень раздельно.
И что-то подсказало мне, что ему виднее.
— Так точно, — ответил я и проходил Шендеревичем до следующей переписи.
А в начале марта 1981 года (уже под своей фамилией) я стоял перед лейтенантом медслужбы Анкуддиновым, и он держал в руках снимок моей грудной клетки. Не знаю, какими судьбами этот снимок попал от полковых ветери- наров к профессиональному рентгенологу — но, видимо, чудеса еще случаются в этом мире.
Рассмотрев на черном рентгеновском фоне мой по- звоночник и узнав, что его владелец все еще бегает по сопкам в противогазе, Лев Романович Анкуддинов пред- ложил доставить нас обоих (меня и мой позвоночник) в медсанбат. Лев Романович считал, что на такой стадии остеохондроза долго не бегают — даже по равнине и без противогаза.
Так благодаря чудесному случаю я все-таки сменил шинель на пижаму.
В медсанбате мне было хорошо. Я понимаю, что рис- кую потерять читательское доверие; что как раз в этом месте повествования следует вспомнить, как тянуло в род- ную часть к боевым товарищам, как просыпался я по но- чам от мысли, что где-то там несет за меня нелегкую служ- бу мой взвод, — но чего не было, того не было. Не тянуло. Не просыпался.
3*
| 68 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Зато именно в медсанбате мне впервые после призыва захотелось женщину. До этого целых пять месяцев мне хо- телось только есть, спать и чтобы ушли вон все мужчины. Признаться, я даже тревожился на свой счет, но тут как рукой сняло.
Здесь же, впервые за эти месяцы, я наелся. Причем «наелся» — это мягко сказано. Как-то ночью меня, в лу- натическом состоянии ползшего в туалет, окликнул из кухни повар Толя.
— Солдат, — сказал он, — есть хочешь?
Ответ на этот вопрос был написан на моем лице боль- шими транспарантными буквами уже несколько месяцев.
— Подгребай сюда через полчасика, солдат, — сказал Толя, — я тебя покормлю. Только без шума.
Полчаса я пролежал в кровати, боясь уснуть. Слово «покормлю» вызывало истерические реакции: это было слово из предыдущей жизни. В ордена Ленина Забайкаль- ском военном округе имелись в обращении: словосочета- ние «прием пищи», существительное «жрачка» и глагол «похавать». На двадцать девятой минуте я стоял у кухон- ных дверей. Не исключено, что стоял, поскуливая. Из-за дверей доносились немыслимые запахи. До ЗабВО Толя работал шеф-поваром в ресторане и не хотел терять ква- лификацию.
В эту ночь я обожрался. Еда стояла в носоглотке, но остановить процесс я не мог.
Лирическое отступление о еде. Не буду утверждать, что в Советской Армии ее не было никогда, но ко дню моего призыва еда там кончилась — это я утверждаю как очеви- дец. Я еды не застал. Новобранцам образцовой «брежнев- ской» дивизии образца 1980 года доставалось только то, что не представляло интереса для ворья, кормившегося при кухне. Хорошо помню ощущение безграничного сча- стья, испытанное в момент покупки и съедения всухо- мятку в городе Чита полукилограмма черствых пряников. Могу также поклясться на общевойсковом Уставе Воору- женных Сил СССР, что однажды, уронив кусочек сахара на затоптанный в серое месиво цементный пол, я поднял его, обдул и съел. Подо всем, что читатель подумает о моем моральном состоянии, я готов безусловно подписаться.
| Мемуары сержанта запаса | 69 |
Впрочем, я отвлекся.
Итак, сначала в медсанбате мне было хорошо, а по- том началась вообще сказка! Однажды, после утреннего осмотра, командир медроты капитан Красовский ни с того ни с сего, весьма конфиденциально, поинтересо- вался: не знаю ли я, часом, генерала Громова из област- ной прокуратуры? Никакого генерала я, разумеется, не знал. Ну, хорошо, как-то неопределенно сказал Красовс- кий, — иди, лечись...
Через несколько дней меня попросили зайти.
В кабинете у командира сидел старлей с щитом и ме- чом в петлицах — сам же Красовский пытливо на меня глянув, сразу из кабинета вышел. Тут, должен сказать, мне стало немножко не по себе. Дело заключается в том, что человек я мнительный, со стойкими предрассудками как к щиту, так и, в особенности, к мечу.
— Рядовой Шендерович? — спросил офицер госбезо- пасности.
Не вспомнив за собой никакой вины, заслуживающей трибунала, я ответил утвердительно.
— Как себя чувствуете? — поинтересовался старлей. — Как лечение? Может быть, есть какие-нибудь жалобы?
И на лице офицера госбезопасности отразилась искрен- няя тревога за процесс моего выздоровления.
Не буду врать, что захотелось себя ущипнуть (скорее, захотелось ущипнуть лейтенанта), но ощущение некото- рого сдвига по фазе над мозгами повисло и продолжало сгущаться.
— Где желаете продолжить службу?
Клянусь своим остеохондрозом — он так и спросил! Эх, ну что мне стоило попроситься в кремлевские курсанты? Вот бы народу набежало посмотреть! Но я, как мешком ударенный, только промямлил что-то благонравное.
Старлей светло улыбнулся и в последний раз спросил:
— Значит, все в порядке?
Тут мне захотелось зарыдать у него на погоне. Я ни черта не понимал.
После ухода старлея в кабинет тихо вошел капитан Красовский и совсем по-домашнему попросил меня не валять ваньку и сознаться, кем я прихожусь генералу
| 70 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Громову из прокуратуры. Тут я подумал, что сейчас ши- занусь. Я призываю в свидетели всех, кто знает меня в лицо, и спрашиваю: могут ли быть у генерала Громова из прокуратуры такие родственники? За очевидностью отве- та возьмем шире: могут ли у генерала быть такие знако- мые? Ну, нет же, о господи! Я спросил капитана: в чем дело? Я поклялся, что фамилию генерала слышу второй раз в жизни, причем в первый раз слышал от него же. Капитан задумался.
— Понимаешь, — ответил он наконец, — генерал Гро- мов чрезвычайно интересуется состоянием твоего здоровья.
И с опаской заглянул ко мне в глаза.
Я был потрясен, а когда отошел от потрясения, то сильно струхнул. Только тут я догадался, что меня прини- мают за кого-то другого. Тень Хлестакова осенила меня: я понял, что играю его роль, — с той лишь разницей, что не имею никаких шансов смыться до того, как обман откроется. Только что, за пять минут, Советская армия израсходовала на меня стратегические запасы внимания к рядовому составу лет на пятнадцать вперед, — и мне страш- но было подумать о том, какой монетой придется за это расплачиваться.
Но расплаты так и не последовало.
День за днем я читал в глазах госпитального персонала посвященность в мою родовую тайну. Статус то ли тайно- го агента, то ли внебрачного генеральского сына распо- лагал к комфорту, и в полном соответствии с гоголевс- кой драматургией я начал постепенно входить во вкус: смотрел после отбоя телевизор с фельдшерами, в откры- тую шлялся на кухню к повару — только что не врал про государя императора! Я, впрочем, вообще не врал — и на все вопросы по-прежнему отвечал чистую правду, но ра- стущая нагловатость поведения придавала моим ответам смысл вполне определенный.
Потом я перестал ломать голову над этой шарадой — просто жил как человек впервые со дня призыва.
Впоследствии выяснилось, что весь этот неуставной рай устроила мне моя родная мама. Получив открытку из медсанбата, а обещанного письма вслед за тем не полу-
| Мемуары сержанта запаса | 71 |
чив, мама начала фантазировать и дофантазировалась до полной бессоницы. И тогда, уже в некоторой панике, она позвонила доброму приятелю юности, который — так уж случилось — «вырос» до секретаря Верховного суда РСФСР, и попросила разузнать, где я и что со мной.
Секретарь Верховного суда (видимо, припомнив, что все свое детство я называл его дядей Левой) позвонил по вертушке генералу Громову из Читинской прокуратуры и, для скорости процесса назвавшись именно что моим дядей, попросил генерала найти пропавшего племяннич- ка и уточнить состояние его здоровья.
Бедный генерал Громов! Натерпелся он страху, пока меня искали. Если бы на вверенных ему просторах Забай- кальского ордена Ленина военного округа загнулся пле- мянник секретаря Верховного суда РСФСР, многим, по- лагаю, мало бы не показалось...
Возле еды
В конце мая 1981 года я стал хлеборезом.
Этому событию предшествовало исчезновение из пол- ка прежнего хлебореза — всесильного Соловья. До сих пор не знаю, фамилия это была или кликуха, но то ли прово- ровался Соловей так, что продуктов перестало хватать уже и прапорщикам, то ли прибил кого-то сильнее нормы — короче, его отправили в дисбат, наводить ужас на внут- ренние войска.
А вместо него как раз вернулся из медсанбата я — отъев- шийся, как хомяк, с записью в медкарте насчет ограни- чения физических нагрузок и с высшим образованием, что в умах местных стратегов справедливо связалось со знанием арифметики.
Глубина моего морального падения к этому времени была такова, что, узнав о назначении, я не только не стал проситься обратно в строй, но даже и обрадовался. Я вообще человек с кучей гуманистических предрассудков, тихий в быту и вялый в мордобое, и глубочайшее мое убеждение состоит в том, что чем меньшее я буду иметь отношение к обороноспособности страны, тем для нее же лучше.
| 72 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
В первый же день я получил от подполковника Гусева Устав тыловой службы с приказом выучить наизусть нор- мы выдачи продуктов — и погрузился в чтение. После «Графа Монте-Кристо» я не держал в руках текста столь увлекательного. Тихо икая от волнения, я узнавал, что и в каких количествах мне полагалось все это время.
Через полчаса я запер хлеборезку и начал следствен- ный эксперимент.
Я взвесил указанные в Уставе 65 граммов сахара и об- наружил, что это шесть кусочков. Я несколько раз пере- проверял весы и менял кусочки, но их все равно получа- лось — шесть. А в дни моей курсантской молодости ни- когда не выходило больше трех! Двадцать уставных грам- мов масла оказались высоченной, с полпальца, пайкой, от получения которой на завтрак в курсантские времена меня бы хватил удар. То масло, которое иногда, по недо- смотру Соловья, падало на наши столы, можно было взве- шивать на микронных весах. А вообще-то жрали мы мар- гарин.
Подполковник Гусев приказал мне выучить нормы выдачи, и я их выучил, но дальше начались недоразуме- ния. Я почему-то понял подполковника так, что в соот- ветствии с нормами надо продукты и выдавать, но в этом заблуждении оказался совершенно одинок.
В первом часу первой же ночи в окошке выдачи появи- лась физиономия. Физиономия сказала: «Дай сахарку». — «Не дам», — сказал я. «Дай, — сказала физиономия. — Водилы велели». «Скажи им: нету сахара», — ответил я. «Дай», — сказала физиономия. «Нет», — сказал я. «Они меня убьют», — сообщила физиономия. «Откуда я возьму сахар?» — возмутился я. Физиономия оживилась, явно готовая помочь в поиске. «А вон!» — «Это на завтрак», — сказал я. «Дай», — сказала физиономия. «Уйди отсюда», — попросил я. «Они меня убьют», — напомнила физионо- мия. «О господи!» Я выгреб из верхней пачки несколько кусков, положил на ломоть хлеба и протянул в окошко. «Мало», — вздохнула физиономия. Я молчал. Физиономия вздохнула. «И маслица бы три паечки», — сказала она и тут же пояснила: «Водилы велели!» — «Масла не дам!» — крикнул я. «Они меня убьют», — печально констатирова-
| Мемуары сержанта запаса | 73 |
ла физиономия. «Я тебя сам убью», — прохрипел я и за- пустил в физиономию кружкой. Физиономия исчезла. Кружка вылетела в окошко выдачи и загрохотала по це- ментному полу. Я отдышался и вышел за ней. Физионо- мия сидела у стола, глядя с собачьей кротостью. Я длинно и грязно выругался. Физиономия с пониманием выслу- шала весь пассаж и предложила: «Дай маслица».
Когда я резал ему маслица, в окошко всунулась совер- шенно бандитская рожа, подмигнула мне и сказала:
— Э, хлэборэз, масла дай?
Стояла весенняя ночь. Полк хотел жрать. Дневальные индейцами пробирались к столовой и занимали очередь у моего окошка. И когда я говорил им свое обреченное «нет», отвечали удивительно однообразно:
— Они меня убьют.
И я давал чего просили.
От заслуженной гаупвахты меня спасала лишь чудо- вищная слава предшественника — после его норм мои недовесы казались гарун-аль-рашидовскими чудесами. Все это, впрочем, не мешало подполковнику Гусеву совер- шать утренние налеты на хлеборезку, отодвигать полки, шарить в холодильнике и проверять хлебные лотки.
Отсутствие там заначек убеждало его только в моей небывалой хитрости. «Где спрятал масло?» — доброжела- тельно спрашивал подполковник. «Все на столах», — от- вечал я. От такой наглости подполковник крякал почти восхищенно. «Найду — посажу», — предупреждал он. «Не найдете», — отвечал я. «Найду», — обещал подполковник. «Дело в том, — мягко пытался объяснить я, — что я не ворую». «Ты, Шендерович, нахал!» — отвечал на это под- полковник Гусев — и наутро опять выскакивал на меня из-за дверей, как засадный полк Боброка.
Через месяц полное отсутствие результата заставило его снизить обороты — не исключено даже, что он мне поверил, хотя, скорее всего, просто не мог больше ви- деть моей ухмыляющейся рожи.
Мне между тем было не до смеха. Бандит Соловей ус- пел так прикормить дембелей и прапорщиков, что мои жалкие попытки откупиться от этой оравы двумя паечка-
| 74 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ми и десятью кусочками сахара только оттягивали час неминуемой расправы.
Лавируя между мордобоем и гаупвахтой, я обеспечи- вал всеобщее пропитание. Наипростейшие процедуры пре- вращались в цирк шапито. Рыжим в этом цирке работал кладовщик Витя Марченков. Он бухал на весы здоровен- ный кусище масла и кричал:
— О! Хорошо! Забирай.
— Витя, — смиренно вступал я, — подожди, пока стрелка остановится.
Витя наливался бурым цветом.
— Хули ждать! — кричал он. — До хуя уже масла!
— Еще триста грамм надо, — говорил я.
— Я округлил! — кричал Витя, убедительно маша пе- ред моим носом руками-окороками. — Уже до хуя!
Названная единица измерения доминировала в расче- тах кладовщика Марченкова, равно как и способ округ- лять в меньшую сторону с любого количества граммов. На мои попытки вернуться к общепринятой системе мер и весов Марченков отвечал речами по национальному вопросу, впоследствии перешедшими в легкие формы погрома.
Получив масла на полкило меньше положенного, я, как Христос пятью хлебами, должен был теперь накор- мить им весь полк плюс дежурных офицеров и всех стра- давших бессонницей дембелей. И хотя ночные нормы я снизил до минимума, а начальника столовой прапорщика Кротовича вообще снял с довольствия (за наглость, чрез- мерную даже по армейским меркам), а все равно: не при- ми я превентивных мер — как минимум трех бы тарелок на утренней выдаче не бывало.
Приходилось отворовывать все это обратно — и взяв ручку, я погрузился в расчеты.
Расчеты оказались доступными даже выпускнику Ин- ститута культуры. Полграмма, слизанные с каждой пайки и помноженные на количество бойцов, давали искомые три тарелки масла — плюс еще несколько, которые я мог бы съедать хоть самолично, если бы меня не тошнило от одного запаха. Впрочем, лишние тарелки эти, опровергая
| Мемуары сержанта запаса | 75 |
закон Ломоносова—Лавуазье, бесследно исчезали и без моей помощи.
Так я вступил на стезю порока. Как и подобает стезе порока, она бы не принесла мне ничего, кроме барской жизни и уважения окружающих — если бы не вышеупо- мянутый прапорщик Кротович.
До моего появления в хлеборезке он уже откормился солдатскими харчами на метр девяносто, и я посчитал, что поощрять его в этом занятии дальше опасно для его же здоровья. Прапорщик думал иначе — и как раз к тому времени, как меня оставил в покое подполковник Гусев, забота о рядовом составе прорезалась в Кротовиче: он на- чал приходить по ночам и проверять чуть ли не каждую тарелку, ища недовесы.
Бабелевский Мендель Крик слыл грубияном среди бин- дюжников; Кротовича считали ворьем — прапорщики.
Его интеллект и манеры частично подтверждали дар- виновскую теорию происхождения видов — частично, потому что дальними предками Кротовича были никак не обезьяны; мой выбор колеблется между стегоцефа- лом и диплодоком. Единственное, что исключено совер- шенно, — это божественное происхождение. Я не пору- чусь за все человечество, но в данном случае Господь аб- солютно ни при чем. В день создания Кротовича Всевыш- ний на что-то отвлекся.
Прапорщик начал искать у меня недовесы. Делал он это ретиво, но безрезультатно, и вот почему. Вскоре пос- ле назначения, поняв, с кем придется иметь дело, я ото- брал из полутора тысяч тарелок десяток наиболее легких и, пометив их, в артистическом беспорядке разбросал по хлеборезке. Взвешивая масло, Кротович ставил первую по- павшуюся такую тарелку на противовес — и стрелка заш- каливала грамм на двадцать лишних. Кротович презритель- но кривился, давая понять, что видит все мои фокусы насквозь.
— А ну-ка, сержант, — брезгливо сипел он, — дайте мне во-он ту тарелку!
Я давал «во-он ту», и стрелку зашкаливало еще больше.
Прапорщик умел считать только на один ход вперед. При встрече с двухходовкой он переставал соображать
| 76 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
вообще. Иметь с ним дело для свободного художника вро- де меня было тихой радостью.
Впрочем, чего требовать от прапорщика? Однажды в полк прилетел с проверкой из Москвы некий генерал- лейтенант, будущий замминистра обороны. Генерал про- верял работу тыловой службы, и к его появлению на на- ших столах расстелились скатерти-самобранки. Солдаты, пуча глаза, глядели на плотный, наваристый борщ и ин- жирины, плававшие в компоте среди щедрых горстей изю- ма. Это был день еды по Уставу.
Все вышеописанное исчезло в час генеральского отле- та в Москву — как сон, как утренний туман.
Но в тот исторический день генерал размашистым ша- гом шел к моей хлеборезке, держа на вытянутых руках чашку с горсткой мяса («чашкой» в армии почему-то зо- вется миска). За московским гостем по проходу бежали: комдив, цветом лица, телосложением и интеллектом зас- луживший в родной дивизии прозвище Кирпич, несколько «полканов», пара майоров неизвестного мне происхож- дения — и прапорщик Кротович.
Кинематографически этот проход выглядел чрезвычай- но эффектно, потому что московский генерал имел рост кавалергардский, и семенившие за ним офицеры едва до- ходили высокому начальству до погона, не говоря уже о Кирпиче. Единственным, кто мог бы тягаться с генера- лом длиной, был Кротович, но в присутствии старших по званию прапор съеживался автоматически.
Вся эта депутация влетела ко мне в хлеборезку, и, при- ставив ладонь к пилотке, я прокричал подобающие слу- чаю слова. Генерал среагировал на приветствие не силь- нее, чем тяжелый танк на марше на стрекот кузнечика. Он прошагал к весам и, водрузив на них чашку с мясом, уставился на стрелку. Стрелка улетела к килограммовой отметке. «Пустую чашку!» — приказал генерал, и я, ко- зырнув, шагнул к дверям, чтобы выполнить приказ, но перед моим носом, стукнувшись боками, в проем про- скочили два майора.
Мне скоро было на дембель, а им еще служить и слу- жить...
| Мемуары сержанта запаса | 77 |
Через несколько секунд майоры вернулись, держа ис- комое четырьмя руками. В четырех майорских глазах све- тился нечеловеческий энтузиазм. За их спинами видне- лось перекошенное лицо курсанта, который только что собирался из этой чашки поесть.
Чашка была поставлена на противовес, но стрелка все равно зашкаливала на двести лишних грамм.
— А-а, — понял наконец генерал. — Так это ж с буль- оном... Ну-ка, посмотрим, — сказал он, — сколько там чистого мяса!
И — внимание! — перелил бульон из правой чашки — в левую, в противовес!
Теперь вместо лишних двухсот граммов — двухсот же стало недоставать! Генеральский затылок начал прини- мать цвет знамени полка. Не веря своим глазам, я глянул на шеренгу товарищей офицеров. Все они смотрели на багровеющий генеральский затылок, а видели сквозь него каждый свое: снятие, лишение звания, отправку в Аф- ган... В хлеборезке царил полный ступор, и я понял, что час моего Тулона настал. Я шагнул вперед и сказал:
— Разрешите, товарищ генерал?
Не рискуя ничего объяснять, я вылил за окошко ко- ричневатый мясной навар и поставил чашку на место. И весы показали наконец то, что от них и требовалось с самого начала.
Офицеры выдохнули. Особенно шумно выдохнул Кир- пич.
Внимательно рассмотрев местонахождение стрелки, ге- нерал-лейтенант обернулся, посмотрел на меня со своей генерал-лейтенантской высоты и задал вопрос, выдавший в нем стратегическую жилку.
— Армянин? — спросил меня будущий замминистра обороны страны.
— Никак нет, еврей, — ответил я.
— А-а, — сказал он и, не имея больше вопросов, на- гнулся и вышел из хлеборезки. Следом пулями вылетели Кирпич, несколько «полканов», парочка майоров и пра- порщик Кротович. Последним выходил новый замполит полка, майор Найдин. Внезапно остановившись в дверях, замполит похлопал меня по плечу и, сказавши:
| 78 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Молодец, сержант! — подмигнул совершенно во- ровским образом. В присутствии проверяющего из Моск- вы разница между хлеборезом и замполитом полка стира- лась до несущественной. Надувая столичное начальство, мы делали одно большое общее дело.
Но что генерал-лейтенант! Осенью того же восемьде- сят первого по округу пронеслось: скоро в Забайкалье на- грянет товарищ Устинов. Для молодых читателей, а также тех, кому за прошедшие годы отшибло память, сообщу, что Устинов этот был министр обороны. С его просторных погон к той осени уже третий год лилась кровь Афганис- тана, но летел маршал почему-то не в Афганистан, где самое ему было место, а на учения в Монголию. (Монго- лия в те ясные времена была частью Забайкальского во- енного округа. Как говорила мужу леди Макбет, «о вещах подобных не размышляй, не то сойдешь с ума».)
В общем, Устинов летел на учения — с промежуточ- ной посадкой в штабе округа в Улан-Удэ. А так как непо- далеку находилась наша образцовая «брежневская» диви- зия, а в ней — наш образцовый мотострелковый полк, вероятность увидеть члена Политбюро своими выпучен- ными глазами была достаточно велика.
Немедленно по получении страшной информации из Москвы полк прекратил свое существование как боевая единица и переквалифицировался в ремонтное управле- ние. На плацу целыми днями подновляли разметку и кра- сили бордюры, в казармах отдраивались такие медвежьи углы, в которые ни до, ни после того не ступала нога человека. Я неделю напролет белил потолок. В последний день перед прилетом министра всё в полку посходило с ума — майоры собственноручно отдраивали двери, а ко- мандир полка носился по гарнизону, как муха по каптер- ке. Рядового, замеченного в перекуре, могли запросто при- стрелить на месте.
Но главное было — борьба с осенью. Плац подметали дважды в день, но через час после очередной расчистки он был снова завален палой листвой. Так продолжалось до последнего дня, а наутро, выйдя из казармы после оче- редного недосыпа, я увидел: на осине сидел маленький якут и обрывал с осины листву. На якуте была шинель и
| Мемуары сержанта запаса | 79 |
шапка с красной звездой. На соседних осинах сидели дру- гие якуты. Крыша моя накренилась и поехала.
Только через несколько секунд я вспомнил обстоя- тельства места и времени, включая то, что наша четвер- тая рота полностью укомплектована в Якутии. Но эти не- сколько секунд я прожил в вязком тумане личного сумас- шествия.
А с другой стороны — ведь министру обороны не объяс- нишь, почему плац в листве. Маршал увидит расхожде- ние между долженствующим и существующим — и огор- чится. А когда маршалы огорчаются, полковники летят в теплые страны.
— Осень, товарищ маршал!
Это довод для гражданского ума, не вкусившего нор- мативной эстетики Устава, — а маршал запросто решит, что над ним издеваются. В армии не существует демисе- зонной формы одежды! Деревья должны либо дружно зе- ленеть, либо молча стоять голыми. А плац должен быть чист. А личный состав смотреть программу «Время». Даже если телевизор, по случаю чемпионата мира по хоккею, унесен из роты в штаб.
— Рота, рассесться перед телевизором в колонну по шесть!
— Так нет же телевизора, товарищ прапорщик!
— Что по расписанию?
— Просмотр программы «Время»...
— Рассесться в колонну по шесть!
Сидим в колонну по шесть, смотрим на полку со штеп- селем. Ровно полчаса, пока в соседних казармах не кон- чится программа «Время». Привет от Кафки.
А Устинов в наш полк так и не приехал.
«Под колпаком»
Фамилия полкового особиста была Зарубенко. Капи- тан Зарубенко. С учетом специфики работы звучит, согла- ситесь, особенно хорошо. Специфика эта была такова, что, хотя капитан несколько месяцев копался в моей судь- бе, как хирург в чужих кишках, я до сих пор не представ-
| 80 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ляю его в лицо. Просто однажды в спортзале повар Вовка Тимофеев сказал мне:
— Зёма, ты это... следи за языком.
— А что случилось? — поинтересовался я.
— Ничего, — ответил Вовка. — Просто думай, что го- воришь. И считай, что я тебя предупредил.
— Ну а все-таки? — спросил я. Потом спросил то же самое еще раз.
— Капитан Зарубенко тобой интересуется, — пробурчал наконец Вовка. — Что-чего — не знаю, но интересуется.
Кто такой этот Зарубенко, я толком не знал, но Вовка мне напомнил.
Год назад один из наших, стоя на посту у знамени части, слышал (и в ужасе рассказывал потом в караул- ке), как некий загадочный капитан орал на командира полка, обкладывая его таким матом, что знамя краснело дополнительно. Полковник, чья крепенькая фигурка обыч- но наводила ужас на окрестности плаца, стоял перед ка- питаном навытяжку — и молчал.
Как бы то ни было, а я уже успел позабыть о Вовки- ном предупреждении, когда в одно весеннее утро меня, отсыпавшегося после продуктовых баталий, разбудил ба- тальонный замполит капитан Хорев и предложил прока- титься в штаб дивизии.
— Зачем? — спросил я.
— Не знаю, — соврал он, и мы поехали.
В штабе дивизии капитан Хорев скрылся за какой-то дверью и бодро доложил там какому-то полковнику, что младший сержант Шендерович по его приказанию дос- тавлен, но даже это не замкнуло в моей авитаминозной башке логической цепочки.
Доставленного пригласили присесть и рассказать о себе: кто, да откуда, да кто родители... Я бы, пожалуй, расска- зывал семейный эпос до самого дембеля, если бы не майор. Майор этот с самого начала тихонечко сидел в углу ком- наты, имея при себе цепкий взгляд и черные артилле- рийские петлицы. Артиллеристом майор был замечатель- ным: минут через пять он начал заряжать в мою сторону вопросы — и всякий раз попадал в точку.
| Мемуары сержанта запаса | 81 |
Только тут до меня наконец дошло, что это допрос. Лицо Вовки Тимофеева всплыло в бедовой голове вмес- те с фамилией Зарубенко. Дивизионный майор знал обо мне все!
Я вертелся на стуле, как плевок на сковородке, ужаса- ясь и одновременно проникаясь уважением к собствен- ной персоне: оказалось, что за время службы я успел рас- сказать боевым товарищам довольно много правды про советскую власть.
Широта особистских интересов поражала: среди про- чего мне инкриминировалась любовь к Мандельштаму — спятивший миссионер, я читал кому-то его стихи. По сча- стью, в соседних показаниях была зафиксирована любовь к Маяковскому. За Маяковского Мандельштама мне и ско- стили — баш на баш.
Уточнять, что моя любовь относится к раннему Мая- ковскому, я не стал.
Мозги были заняты другим. Как и всякого человека на моем месте, меня, разумеется, чрезвычайно интриговал главный вопрос: кто стукнул? И моя любознательность была удовлетворена самым замечательным образом.
...Кажется, летом 1981-го в наш полк прибыл свеже- испеченный замполит Седов. Родом он был из Москвы, чем порождал в моей расшатанной психике некоторую ностальгию. Все это я говорю исключительно в оправда- ние собственной лопоухости.
Кстати, о лопоухости.
За полгода до допроса я сидел в Ленинской комнате и читал свежую «Литературку», в которой некто, как сей- час помню, Н.Машовец топтал ногами автора Чебураш- ки. Я читал, ужасаясь. Мирное ушастое существо при бли- жайшем рассмотрение оказалось безродным космополи- том, дезориентирующим советских детей. Бдительный Машовец сообщал всем заинтересованным органам, что не нашел у Эдуарда Успенского ни одного стихотворения о Родине, о хлебе, о гербе.
Это было невиданно даже по тем пещерным временам.
— Бред! — сказал я зачем-то вслух.
— Что бред? — с готовностью поинтересовался лейте- нант Седов, на мое еврейское счастье, зашедший в Ле-
| 82 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
нинскую комнату — видимо, почитать на сон грядущий классиков.
И я рассказал ему, что именно и почему считаю бредом.
А когда через полгода полковник сообщил мне, что в придачу ко всем грехам я неуважительно отзывался о гер- бе страны, у меня в голове наконец замкнуло, и я сказал:
— Ну, тут лейтенант Седов все перепутал!
— Ничего он не перепутал! — оборвал меня полков- ник — и осекся под артиллерийским взглядом майора. На сердце у меня стало легко: теперь я знал, откуда дует этот вонючий ветерок.
— Перепутал-перепутал, — сказал я.
После этого допрос ни шатко ни валко тянулся еще полчаса, но майор все ощутимее терял к нему интерес и вскоре ушел. Как ни прискорбно для моего самолюбия, на полновесную идеологическую диверсию я не тянул.
Оставшись со мной с глазу на глаз, полковник сразу помягчел. В отсутствие особиста полковник начал приоб- ретать черты настолько человеческие, что я, осмелев, спросил напоследок: что он думает о замполите, кото- рый стучит на солдат?
— Дерьмо он, а не замполит! — с чувством ответил полковник. — Но ты, сержант, тоже хорош: ты же думай, кому что говоришь!
В точности повторив, таким образом, совет Вовки Ти- мофеева, полковник отпустил меня восвояси. Выходя, я посмотрел табличку на двери и ахнул: допрашивал меня... полковник Вершинин. О, господи... В Москву, в Москву!
Через несколько дней в полк вернулся из отпуска мой землячок-лейтенант. Увидев меня, он радостно протянул ладошку:
— Здравствуй!
— Здравия желаю, — ответил я.
Седов удивился.
— Ты не подаешь мне руки?
Я был вынужден подтвердить его подозрение.
— Почему? — спросил он.
— А вы сами не догадываетесь, товарищ лейтенант?
И он догадался!
| Мемуары сержанта запаса | 83 |
— А-а, — протянул как бы даже с облегчением, — это из-за докладной?
— Из-за докладной, — подтвердил я. Слово «донос» мои губы не выговорили: трусоват был Ваня бедный...
— Так это же моя обязанность, — объяснил Седов, как если бы речь шла о выпуске боевого листка. — А вдруг ты завербован?
Я заглянул ему в глаза. В них светилась стеклянная зам- политская правота. Он не издевался надо мной и не желал мне зла. Он даже не обижался на мое нежелание подать ему руку, готовый терпеливо, как и подобает идеологи- ческому работнику, преодолевать мои интеллигентские предрассудки.
— Видишь, — сказал он, — проверили, отпустили; все в порядке. Поздравляю.
В слове «проверили» был какой-то медицинский отте- нок. Меня передернуло.
— Разрешите идти?
Он разочарованно пожал плечами:
— Идите.
И я пошел — по возможности подальше от него.
Единственным реальным следом этой истории в моей жизни стала внезапная отправка из образцовой части на дивизионный хлебозавод и автоматическое снятие с лей- тенантских сборов, благодаря чему я вернулся домой на две недели раньше, так и не став советским офицером.
За что я отдельно благодарен лейтенанту Седову, ка- питану Зарубенко, майору-артиллеристу и всем осталь- ным бойцам невидимого фронта...
Крыса и опоссум
Всю юность я мучил литконсультантов стихами. Вер- сификации эти были довольно вторичными: личный опыт отсутствовал начисто. За опытом я поехал в Забайкальс- кий ордена Ленина военный округ и приобрел его там, пожалуй, даже чересчур — но насчет дозировки меня ник- то не спрашивал.
Когда я оклемался, ни о какой поэзии речи уже не шло — то, что я начал писать по возвращении «на граждан-
| 84 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ку», в восемьдесят третьем, было в чистом виде ябедой на действительность. Мне казалось важным рассказать о том, что я увидел. Я был уверен, что, если рассказать правду, что-то в мире существенно изменится.
Кстати, я уверен в этом и сейчас.
Рассказ, о котором пойдет речь, был чуть ли не пер- вым из написанных мною армейских рассказов. Сюжет его прост. Перед самым моим дембелем личный состав ар- мейского хлебозавода, где я дотягивал свой срок, пой- мал здоровенную крысу. Это событие изменило иерархию; крыса была ниже последнего салаги, и возможность без- наказанно замучить ее до смерти на целый день объеди- нила всех, включая офицера, начальника хлебозавода.
За время службы я навидался всякого, но в этом эпи- зоде сошлось слишком много.
Спустя полгода я вынул из забайкальского апреля тот памятный день и положил его на лист бумаги. Я был мо- лод, и следует снисходительно отнестись к моему жела- нию увидеть рассказ напечатанным.
В журнале «Юность» я получил на «Крысу» рецензию, которую считаю лучшей из возможных. Звучала рецензия так: «Очень хорошо, но вопрос о публикации не встает». По молодости лет я попытался получить объяснение обо- роту «не встает» и получил в ответ, что если встанет, то мне же хуже.
Засим мне было объяснено, что такое Главное полит- управление.
Аналогичные разговоры со мной разговаривали и в дру- гих редакциях, а в одной прямо предложили этот рассказ спрятать и никому его не показывать. Но не убедили.
Тут я подхожу к самой сути истории.
В те годы я дружил с очаровательной девушкой. Ее звали Нора Киямова, она была переводчиком с датско- го и норвежского. По дружбе и, признаться, симпатии я давал ей читать кое-что из того, что писал. Дал прочесть и «Крысу».
— Слушай, — сказала Нора. — Хочешь, я покажу это Ланиной?
Ланина! Журнал «Иностранная литература»! Еще бы я не хотел...
| Мемуары сержанта запаса | 85 |
Через неделю Нора сказала:
— Зайди, она хочет тебя видеть.
Я зашел в кабинет и увидел сурового вида даму. Не- сколько секунд она внимательно разглядывала меня из-за горы папок и рукописей. Мне было двадцать пять лет, и я весь состоял из амбиций и комплекса неполноценности.
— Я прочла ваш рассказ, — сказала Ланина. — Хоро- ший рассказ. Вы хотите увидеть его напечатанным?
— Да, — сказал я.
— В нашем журнале, — уточнила Ланина и поглядела на меня еще внимательнее.
— Но...
— Это будет ваш перевод.
— Как перевод? — спросил я. — С какого?
— С испанского, — без колебаний определила Лани-
на. — Найдем какого-нибудь студента из «Лумумбы»... Где
у нас хунта? — перебила она сама себя.— Это будет ваш перевод.
— Как перевод? — спросил я. — С какого?
— Гватемала, — сказал я, — Чили. Гондурас.
Я был грамотный юноша.
— Вот, — обрадовалась Ланина, — Гондурас! Прекрас- но! Переведем рассказ на испанский, оттуда обратно на русский. Солдаты гондурасской хунты затравили опоссу- ма. Очень прогрессивный рассказ. Ваш авторизованный пе- ревод.
Дорого я бы дал сейчас, чтобы посмотреть на выраже- ние своего лица в тот момент.
— Ну? — спросила она. — Печатаем?
Я ответил, что никогда не бывал в Гондурасе. Я спро- сил, кто такой опоссум.
— Не все ли вам равно? — резонно поинтересовалась Ланина.
Я сказал, что мне не все равно, не говоря уже об опос- суме. Я забрал рукопись и ушел. Я был гордый дурень.
...В последний раз я пытался напечатать «Крысу» уже в 1992 году. Сказали: неактуально. Сказали: ведь в вашем рассказе речь идет о Советской армии, а теперь у нас создается новая, российская!
Конечно, конечно...
Спустя много лет я узнал, что Ланиной уже нет на свете. Я вспомнил ту нашу единственную встречу — и вдруг
| 86 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
остро пожалел о неосуществленном переводе с испанс- кого. Сейчас я думаю: может быть, Ланина просто шути- ла? Говорят, это было в ее стиле — вот так, без единой улыбки...
Но то она, а я? Почему я не ударил тогда по гондурас- ской военщине? Какая разница, Иван или Хуан? Как я мог пройти мимо этой блестящей игры?
...Когда я уходил из редакции, Ланина предложила мне не торопиться — и подумать. Что я и сделал.
Сделал, правда, спустя шестнадцать лет — но ведь луч- ше поздно, чем никогда. И потом, Татьяна Владимиров- на сама просила меня не торопиться с ответом.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Светлой памяти Татьяны Ланиной
Хулио Сакраментес*
ОПОССУМ
Гарнизонные склады находились в стороне от ос- тальных казарм.
Надо было идти полкилометра вдоль колючей про- волоки по раскисшей дороге — тогда только появля- лись наконец металлические ворота воинской части. В ту сторону никто из солдат не шел. Шли прямо через дорогу — к дыре, проделанной в проволоке еще при прежнем каудильо.
Шли и направо — через пару минут пути — прово- лока кончалась, дорога уходила в горы, к индейско- му поселку, где жила, переходя от призыва к призы- ву, утеха солдатских самоволок толстая Хуанита.
Впрочем, речь не о ней.
___________
* Хулио Сакраментес — псевдоним. Свое истинное имя молодой ла- тиноамериканский автор вынужден скрывать, поскольку у власти в Гондурасе по-прежнему находится военщина.
* Хулио Сакраментес — псевдоним. Свое истинное имя молодой ла- тиноамериканский автор вынужден скрывать, поскольку у власти в Гондурасе по-прежнему находится военщина.
| Мемуары сержанта запаса | 87 |
Старшина Мендес допил чай и поднялся. Тут же
поднялись и остальные — и по одному вылезли из
мазанки, служившей сразу складом маисовых лепе-
шек, кухней и местом отдыха.
Рядом с мазанкой, похлопывая на ветру паруси- ной, лежала новая палатка. Старую палатку лейтенант Пенья приказал снять и сдать на списание до обеда.
Ее прожженный верх подпирали пыльные столбы света. Палатка стояла тут много лет.
— Можно? — спросил Глиста (когда-то мама на- звала его Диего, но в армии имя не прижилось).
— Мочи, — сказал старшина Мендес.
Через пару минут, выбитая сержантской ногой, упала последняя штанга, и палатка тяжело легла на землю.
— Л-ловко мы ее! — Рядовой Рамирес попытался улыбнуться всем сразу, но у него не получилось.
— Вперед давай, — выразил общую старослужа- щую мысль Лопес, призванный в гондурасскую ар- мию из горных районов. — Разговоры. Терпеть нена- вижу.
Через полчаса палатка уже лежала за складом, го- товая к списанию. На ее месте дожидались своей оче- реди гнилые доски настила и баки из-под воды.
Старшина Мендес, прикрыв веки, лежал за зана- веской, спасавшей от москитов. Он думал о том, что до дембеля оставалось никак не больше месяца; что пол- ковник Кобос обещал отпустить «стариков» сразу пос- ле приказа, и теперь главное было, чтобы штабной капитанишко Франсиско Нуньес не сунул палки в колеса. С Нуньесом он был на ножах еще с ноября: на светлый праздник Гондурасской революции штабист заказал себе филе тунца, а Мендес, при том складе сидевший, ему не дал. Не из принципа не дал, а про- сто — не было уже в природе того тунца: до Нуньеса на складе рыбачили гарнизонные прапорщики...
Между тем у палатки что-то происходило. Припод- нявшись и отодвинув занавеску, старшина увидел, как хлопает себя по ляжкам Глиста, как застыл с доской
Рядом с мазанкой, похлопывая на ветру паруси- ной, лежала новая палатка. Старую палатку лейтенант Пенья приказал снять и сдать на списание до обеда.
Ее прожженный верх подпирали пыльные столбы света. Палатка стояла тут много лет.
— Можно? — спросил Глиста (когда-то мама на- звала его Диего, но в армии имя не прижилось).
— Мочи, — сказал старшина Мендес.
Через пару минут, выбитая сержантской ногой, упала последняя штанга, и палатка тяжело легла на землю.
— Л-ловко мы ее! — Рядовой Рамирес попытался улыбнуться всем сразу, но у него не получилось.
— Вперед давай, — выразил общую старослужа- щую мысль Лопес, призванный в гондурасскую ар- мию из горных районов. — Разговоры. Терпеть нена- вижу.
Через полчаса палатка уже лежала за складом, го- товая к списанию. На ее месте дожидались своей оче- реди гнилые доски настила и баки из-под воды.
Старшина Мендес, прикрыв веки, лежал за зана- веской, спасавшей от москитов. Он думал о том, что до дембеля оставалось никак не больше месяца; что пол- ковник Кобос обещал отпустить «стариков» сразу пос- ле приказа, и теперь главное было, чтобы штабной капитанишко Франсиско Нуньес не сунул палки в колеса. С Нуньесом он был на ножах еще с ноября: на светлый праздник Гондурасской революции штабист заказал себе филе тунца, а Мендес, при том складе сидевший, ему не дал. Не из принципа не дал, а про- сто — не было уже в природе того тунца: до Нуньеса на складе рыбачили гарнизонные прапорщики...
Между тем у палатки что-то происходило. Припод- нявшись и отодвинув занавеску, старшина увидел, как хлопает себя по ляжкам Глиста, как застыл с доской
| 88 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
в руках Рамирес. Невдалеке сидел огромный даже на
корточках Хосе Эскалон, а рядом гоготал маленький
Лопес, призванный в гондурасскую армию из горных
районов.
— Давай сюда! — Лопес смеялся, и лицо его све- тилось радостью бытия. — Скажи Кармальо — у нас в обед мясо будет!
Кармальо был поваром — он тер в палатке маис и, услышав снаружи свое имя, привычно сжался, ожи- дая унижения. Но было не до него.
Влажная земля под настилом была источена мы- шами, и тут же зияла огромная нора. Рамирес отло- жил доску и присел рядом.
— Опоссум, — определил Хосе Эскалон.
Личный состав собрался на военный совет. Стар- шина Мендес обулся и подошел поучаствовать. Рай- он предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до водяной крысы добраться не удалось.
— М-может, нет его там? — с тревогой в голосе спросил рядовой Рамирес, пытаясь передать свою пре- данность всем сразу.
— Куда на хер денется, — отрезал мрачный Эрреро.
Помолчали. Глиста поднял вверх грязный палец:
— Я придумал!
Лопес не поверил и посмотрел на Глисту как бы свысока. Глиста сиял.
— Надо залить его водой!
Эрреро просветлел, старшина Мендес самолично похлопал Глисту по плечу, а Лопес восхищенно вы- ругался. Городской мат звучал в его индейских устах заклинанием: смысла произносимого Лопес не пони- мал, как научили, так и говорил.
Рамирес побежал за водой, следом заторопился Глиста.
Из-под ящика выскочила мышка, заметалась меж- ду сапог пинг-понговым шариком и была затоптана. В этот момент на территорию гарнизона вступил лей- тенант Пенья. Лицо его, раз и навсегда сложившись в брезгливую гримасу, более ничего с тех пор не вы- ражало.
— Давай сюда! — Лопес смеялся, и лицо его све- тилось радостью бытия. — Скажи Кармальо — у нас в обед мясо будет!
Кармальо был поваром — он тер в палатке маис и, услышав снаружи свое имя, привычно сжался, ожи- дая унижения. Но было не до него.
Влажная земля под настилом была источена мы- шами, и тут же зияла огромная нора. Рамирес отло- жил доску и присел рядом.
— Опоссум, — определил Хосе Эскалон.
Личный состав собрался на военный совет. Стар- шина Мендес обулся и подошел поучаствовать. Рай- он предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до водяной крысы добраться не удалось.
— М-может, нет его там? — с тревогой в голосе спросил рядовой Рамирес, пытаясь передать свою пре- данность всем сразу.
— Куда на хер денется, — отрезал мрачный Эрреро.
Помолчали. Глиста поднял вверх грязный палец:
— Я придумал!
Лопес не поверил и посмотрел на Глисту как бы свысока. Глиста сиял.
— Надо залить его водой!
Эрреро просветлел, старшина Мендес самолично похлопал Глисту по плечу, а Лопес восхищенно вы- ругался. Городской мат звучал в его индейских устах заклинанием: смысла произносимого Лопес не пони- мал, как научили, так и говорил.
Рамирес побежал за водой, следом заторопился Глиста.
Из-под ящика выскочила мышка, заметалась меж- ду сапог пинг-понговым шариком и была затоптана. В этот момент на территорию гарнизона вступил лей- тенант Пенья. Лицо его, раз и навсегда сложившись в брезгливую гримасу, более ничего с тех пор не вы- ражало.
| Мемуары сержанта запаса | 89 |
— Вот, господин лейтенант. Опоссум, — уточнил
старшина. Круг раздвинулся, и лейтенант Пенья при-
сел на корточки перед норой. Посидев так с полми-
нуты, он оглядел присутствующих, и стало ясно,
что против опоссума теперь не только количество,
но и качество.
— Несите воду, — приказал лейтенант. Хосе Эс- калон хмыкнул, потому что из-за угла уже показа- лась нескладная фигура Рамиреса. Руку его оттягива- ло ведро.
Лицо лейтенанта Пеньи сделалось еще брезгливее.
— Быстрее давай, Рамирес гребаный! — Лопеса захлестывал азарт, а лейтенанта здесь давно никто не стеснялся. Виновато улыбаясь, Рамирес ковылял на стертых ногах, и у самого финиша его обошел с по- лупустым ведром Глиста.
— Я гляжу: ты хитрожопый, — заметил ему вни- мательный старшина Мендес.
— Так я чего? — засуетился Глиста. — Ведь хватит воды-то. Не хватит — еще принесу.
— Ладно. Бегом еще за пустыми ведрами...
Через минуту к засаде на опоссума все было гото- во, и Лопес начал затапливать шахту.
Опоссум уже давно чувствовал беду — он не ждал ничего хорошего от света, проникшего в нору, и ког- да свет обрушился на него водой, опоссум понял, что настал его последний час.
Крик торжества потряс территорию.
Зверек, рванувшийся на волю от потопа, сидел теперь на дне высокой металлической посудины — мокрый, оскаленный, обреченный. На крик из палат- ки высунул голову повар Кармальо. Увидел все — и нырнул обратно.
Лейтенант Пенья смотрел на клацающее зубами, подрагивающее животное. Опоссум был ему противен. Ему было неприятно, что животное так хочет жить.
— Старшина, — сказал он, отходя, — давай решай с этим...
— Несите воду, — приказал лейтенант. Хосе Эс- калон хмыкнул, потому что из-за угла уже показа- лась нескладная фигура Рамиреса. Руку его оттягива- ло ведро.
Лицо лейтенанта Пеньи сделалось еще брезгливее.
— Быстрее давай, Рамирес гребаный! — Лопеса захлестывал азарт, а лейтенанта здесь давно никто не стеснялся. Виновато улыбаясь, Рамирес ковылял на стертых ногах, и у самого финиша его обошел с по- лупустым ведром Глиста.
— Я гляжу: ты хитрожопый, — заметил ему вни- мательный старшина Мендес.
— Так я чего? — засуетился Глиста. — Ведь хватит воды-то. Не хватит — еще принесу.
— Ладно. Бегом еще за пустыми ведрами...
Через минуту к засаде на опоссума все было гото- во, и Лопес начал затапливать шахту.
Опоссум уже давно чувствовал беду — он не ждал ничего хорошего от света, проникшего в нору, и ког- да свет обрушился на него водой, опоссум понял, что настал его последний час.
Крик торжества потряс территорию.
Зверек, рванувшийся на волю от потопа, сидел теперь на дне высокой металлической посудины — мокрый, оскаленный, обреченный. На крик из палат- ки высунул голову повар Кармальо. Увидел все — и нырнул обратно.
Лейтенант Пенья смотрел на клацающее зубами, подрагивающее животное. Опоссум был ему противен. Ему было неприятно, что животное так хочет жить.
— Старшина, — сказал он, отходя, — давай решай с этим...
| 90 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Калитка заскрипела, провожая лейтенанта.
Спустя несколько минут опоссум перестал бросать- ся на стенки ведра и, задрав морду к небу, застучал зубами. Там, наверху, решалась его судьба. Людям хо- телось зрелищ.
Смерти опоссума надлежало быть по возможности мучительной. Суд велся без различия чинов.
— Ут-топим, а? — предложил Рамирес. Предложе- ние было односложно забраковано Хосе Эскалоном. Он был молчун, и слово его, простое и недлинное, ценилось.
— Повесить сучару! — с оттягом сказал Эрреро, и на мощной шее его прыгнул кадык. Эрреро пони- мал всю затейливость своего плана, но желание уви- деть опоссума повешенным внезапно поразило рас- судок.
Лопес, призванный в гондурасскую армию из гор- ных районов, все это время сосредоточенно тыкал в морду опоссума прутиком, а потом поднял голову и, блеснув улыбкой, сказал:
— Жечь.
Приговор был одобрен дружным гиканьем. При- знавая правоту Лопеса, Хосе Эскалон сам пошел за соляркой. Опоссума обильно полили горючим, и Мен- дес бросил Рамиресу:
— Бегом за поваром!
Рамирес бросился к палатке, но вылез из нее один. Виноватая улыбка будто приросла к его лицу.
— Он не хочет. Говорит: работы много...
— Иди, скажи: я приказал, — тихо проговорил старшина Мендес.
Лопес выразился в том смысле, что если не хочет, то и не надо, а опоссум ждет. Эрреро парировал, что, мол, ничего подобного, подождет. В паузе Хосе Эска- лон высказался по национальному вопросу, хотя в Гондурасе давно не было евреев.
Тут из палатки вышел счастливый Рамирес, а за ним и Кармальо-индивидуалист. Пальцы повара не- рвно застегивали пуговицу у воротника.
Спустя несколько минут опоссум перестал бросать- ся на стенки ведра и, задрав морду к небу, застучал зубами. Там, наверху, решалась его судьба. Людям хо- телось зрелищ.
Смерти опоссума надлежало быть по возможности мучительной. Суд велся без различия чинов.
— Ут-топим, а? — предложил Рамирес. Предложе- ние было односложно забраковано Хосе Эскалоном. Он был молчун, и слово его, простое и недлинное, ценилось.
— Повесить сучару! — с оттягом сказал Эрреро, и на мощной шее его прыгнул кадык. Эрреро пони- мал всю затейливость своего плана, но желание уви- деть опоссума повешенным внезапно поразило рас- судок.
Лопес, призванный в гондурасскую армию из гор- ных районов, все это время сосредоточенно тыкал в морду опоссума прутиком, а потом поднял голову и, блеснув улыбкой, сказал:
— Жечь.
Приговор был одобрен дружным гиканьем. При- знавая правоту Лопеса, Хосе Эскалон сам пошел за соляркой. Опоссума обильно полили горючим, и Мен- дес бросил Рамиресу:
— Бегом за поваром!
Рамирес бросился к палатке, но вылез из нее один. Виноватая улыбка будто приросла к его лицу.
— Он не хочет. Говорит: работы много...
— Иди, скажи: я приказал, — тихо проговорил старшина Мендес.
Лопес выразился в том смысле, что если не хочет, то и не надо, а опоссум ждет. Эрреро парировал, что, мол, ничего подобного, подождет. В паузе Хосе Эска- лон высказался по национальному вопросу, хотя в Гондурасе давно не было евреев.
Тут из палатки вышел счастливый Рамирес, а за ним и Кармальо-индивидуалист. Пальцы повара не- рвно застегивали пуговицу у воротника.
| Мемуары сержанта запаса | 91 |
— Ко мне! — рявкнул старшина Мендес и, когда
Кармальо вытянулся по струнке рядом с ним, побе-
дительно разрешил:
— Лопес, давай!
Опоссум, похоже, давно все понял, потому что уже не стучал зубами, а, задрав морду, издавал жал- кий и неприятный скрежет.
Лопес чиркнул спичкой и дал ей разгореться.
Опоссум умер не сразу. Вываленный из посуди- ны, он еще пробовал ползти, но заваливался набок, судорожно открывая пасть. Собака, притащенная Ло- песом для поединка со зверьком, упиралась и выла от страха.
Вскоре в палатку, где, шмыгая носом, яростно тер маис повар Кармальо, молча вошел Хосе Эскалон. Он уселся на настил, заваленный лепешками, и на- чал крутить ручку старого транзистора. Он занимался этим целыми днями — и по вечерам уносил транзис- тор с собой в казарму. Лежа в душной темноте, он курил сигарету за сигаретой, бил на звук москитов — и светящаяся перекладинка полночи ползала туда-сюда по стеклянной панели.
Эрреро метал нож в стены нижнего склада, раз за разом всаживая в дерево тяжелую сталь. Душу его со- сала ненависть, и смерть опоссума не утолила ее.
Рамирес растаскивал в стороны гнилые доски. Неж- данный праздник закончился. Впереди лежала серая дорога службы, разделенная светлыми вешками завт- раков, обедов, ужинов и сна, в котором он был горд, спокоен и свободен.
Глиста укатывал к свалке ржавые баки из-под воды. Его подташнивало от увиденного. Он презирал себя и ненавидел людей, с которыми свела его судьба на этом огороженном пятачке между гор.
Лейтенант Пенья, взяв свою дозу, лежал, истекая потом, на постели и презрительно глядел в потолок.
Старшина Мендес дремал на койке за занавеской. Голые коричневые ноги укрывала шинель. Прибли-
— Лопес, давай!
Опоссум, похоже, давно все понял, потому что уже не стучал зубами, а, задрав морду, издавал жал- кий и неприятный скрежет.
Лопес чиркнул спичкой и дал ей разгореться.
Опоссум умер не сразу. Вываленный из посуди- ны, он еще пробовал ползти, но заваливался набок, судорожно открывая пасть. Собака, притащенная Ло- песом для поединка со зверьком, упиралась и выла от страха.
Вскоре в палатку, где, шмыгая носом, яростно тер маис повар Кармальо, молча вошел Хосе Эскалон. Он уселся на настил, заваленный лепешками, и на- чал крутить ручку старого транзистора. Он занимался этим целыми днями — и по вечерам уносил транзис- тор с собой в казарму. Лежа в душной темноте, он курил сигарету за сигаретой, бил на звук москитов — и светящаяся перекладинка полночи ползала туда-сюда по стеклянной панели.
Эрреро метал нож в стены нижнего склада, раз за разом всаживая в дерево тяжелую сталь. Душу его со- сала ненависть, и смерть опоссума не утолила ее.
Рамирес растаскивал в стороны гнилые доски. Неж- данный праздник закончился. Впереди лежала серая дорога службы, разделенная светлыми вешками завт- раков, обедов, ужинов и сна, в котором он был горд, спокоен и свободен.
Глиста укатывал к свалке ржавые баки из-под воды. Его подташнивало от увиденного. Он презирал себя и ненавидел людей, с которыми свела его судьба на этом огороженном пятачке между гор.
Лейтенант Пенья, взяв свою дозу, лежал, истекая потом, на постели и презрительно глядел в потолок.
Старшина Мендес дремал на койке за занавеской. Голые коричневые ноги укрывала шинель. Прибли-
| 92 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
жался обед. Солнце, намертво вставшее над горами,
припекало стенку, исцарапанную датами и названия-
ми индейских поселков. До дембеля оставался месяц,
потому что полковник Кобос обещал отпустить «ста-
риков» в первые же дни.
А опоссума, попинав для верности носком сапо- га, Лопес вынес, держа за хвост, и, поднявшись в поселок, положил посреди дороги, потому что был веселый человек.
А опоссума, попинав для верности носком сапо- га, Лопес вынес, держа за хвост, и, поднявшись в поселок, положил посреди дороги, потому что был веселый человек.
1983—1999*.
Рассказ «Опоссум» был опубликован
в журнале «Иностранная литература» (№ 2, 2000).
в журнале «Иностранная литература» (№ 2, 2000).
[93]
![[Заголовок и фото]](IzBu_093_378x630.jpg "Автор стоит на левой ноге, правая согнута в колене назад влево и держится на весу позади левой, левая рука отведена влево назад, правая в кармане брюк.")
АВТОБИО-
ГРАФФИТИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГРАФФИТИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
[94]
[95]
«Жаль, что вас не было с нами...»
За пару дней до демобилизации я стоял в Чите возле киоска «Союзпечати» — в сильном и приятном недоуме- нии. В киоске, в свободной и легальной продаже, лежала пластинка с рассказом Василия Аксенова в исполнении автора.
На дворе стоял май 1982 года. Аксенов уже несколько лет был беглецом и вражьим голосом. Из московских ма- газинов давно исчезли его книги, его повести аккуратно выдирались из библиотечных подшивок... А в Чите, в сот- не метров от обкома, продавалась эта пластинка.
Не дошла до этих мест политинформация со Старой площади. То ли чересчур большая страна, то ли слишком тяжелый маразм.
Здесь было бы элегантным сказать: уже тогда, стоя у киоска «Союзпечати», я почувствовал — советские вре- мена на исходе. Но ничего такого я не почувствовал. Толь- ко приятный холодок в животе.
Аксенова к тому времени я видел только однажды: не- задолго до своего отъезда в Америку он заходил к нам на Стопани, чтобы повидаться с Табаковым... Все это было в прошлой жизни. Какой будет моя новая жизнь, я, стоя у того киоска, совершенно не представлял.
Назад в будущее
Домой из Читы я вернулся странным маршрутом — через Казахстан. Не дождавшись самолета на Москву и не в силах более съесть ни одной «пайки», я полетел спец- рейсом в Павлодар и уже оттуда, андижанским поездом, добирался до Казанского вокзала.
Психическая реабилитация после встречи с Совет- ской армией проходила медленно. По целым дням я лежал на диване и слушал Второй концерт Рахманинова. Что-то есть в этой музыке, отчего хочется жить и за что не жалко умереть.
| 96 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Но умереть не умереть (для самоубийства я человек чересчур легкомысленный), а жить мне в ту пору не хоте- лось. Вернувшись, я не застал ни своей девушки, ни сту- дии Табакова, которую благополучно придушила фирма «Демичев и К°». Пытаясь нащупать хоть какой-то сюжет для последующей жизни, я начал встречаться с хороши- ми людьми из жизни прошлой. Зашел к Константину Рай- кину: он к тому времени убыл из «Современника» и ра- ботал у папы.
Мы договорились встретиться после спектакля; Костя вышел под руку с Аркадием Исааковичем — и я вторич- но, спустя семь лет, был представлен корифею. Костя на- помнил папе про свой спектакль «Маугли», в котором тот мог меня видеть.
Райкин-старший вгляделся в меня и через паузу сказал:
— Я помню.
Разумеется, он меня не помнил, не с чего ему было меня помнить, но эта мастерски исполненная пауза сде- лала узнавание таким достоверным, что я почувствовал себя старым добрым знакомым Аркадия Исааковича.
Потом он пожал мне руку. Эту руку спустя пару часов я продемонстрировал родителям, предупредив, что мыть ее не буду никогда.
«Смешно...»
Костя делал в «Сатириконе» свой первый спектакль и вскоре я познакомился с молодым драматургом Миши- ным — его пьесу «Лица» как раз и должны были ставить.
На читку этой пьесы труппе я пришел в знакомый до сердечного нытья Бауманский Дворец пионеров. Кого толь- ко не видел этот Дворец — в тот день он дождался Арка- дия Райкина: судьбу постановки, как и судьбу всего и всех в своем театре, решал, разумеется, лично Аркадий Исаакович.
Очень симпатичную пьесу Мишина читал Райкин- младший — автор сидел рядом, красный и напряженный. В нескольких метрах от него с неподвижным лицом сидел Аркадий Исаакович.
Меня бы на месте Мишина просто хватил кондратий.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 97 |
Труппа смеялась до упаду; Райкин-старший слушал, как слушают панихиду. Он был строг и печален. Только в одном месте, когда хохот стал обвальным, Аркадий Иса- акович приподнял бровь, прислушался к себе и тихо (и несколько удивленно) констатировал:
— Смешно.
Ноябрь-82
Работать после армии я пошел в городской Дворец пио- неров. Это была попытка, вопреки Геродоту, войти вто- рично в ту же реку — правда, с другого берега... Теперь я был педагог.
И вот сидим мы как-то на общем комсомольском со- брании, груши околачиваем, в трибуне бубнит чего-то наш освобожденный секретарь. Я играю в слова с милой девушкой из биологического кружка и размышляю, во что бы мне с нею поиграть дальше.
Тут дверь открывается, входит какой-то хрен и что-то шепчет секретарю. Тот прокашливается и говорит:
— Товарищи! Сегодня умер Леонид Ильич Брежнев.
Наступает тишина, но не трагическая, а какая-то тех- нологическая. Все сидят и соображают, что в связи со всем этим следует делать. Ну, умер. Дальше-то что?
— Надо встать, что ли? — неуверенно произносит кто- то рядом. Помедлив, приподнимаем ненадолго зады.
— Садитесь, — говорит освобожденный секретарь. Опускаем зады. Ясно, что доиграть в слова уже не судьба. Собрание заканчивается.
Спустя пару дней вхожу в редакцию «Иностранной ли- тературы»; в холле работает телевизор и рассказывает те- левизор биографию товарища Андропова. Никому из слу- шающих от этого никакой радости, кроме одного челове- ка. Этот человек спускается в холл сверху, со второго эта- жа редакции, с громогласным криком:
— Что я говорил? Мой пришел первым!
Они там тотализатор устраивали, интеллектуалы.
Лошадь «Константин Устинович» победила в следую- щем забеге. Впрочем, если бы не Горбачев, они бы успе- ли перебывать в призах все...
4 «Изюм из булки»
| 98 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Желание быть испанцем
Шел восемьдесят четвертый год.
Я торчал как вкопанный перед зданием ТАСС на Твер- ском бульваре. В просторных окнах-витринах светилась офи- циальная фотохроника. На центральной фотографии — на Соборной площади в Кремле, строго анфас, рядышком — стояли король Испании Хуан Карлос и товарищ Чернен- ко. Об руку с королем Испании Хуаном Карлосом стояла королева София; возле товарища Черненко имелась суп- руга. Руки супруги товарища Черненко цепко держали су- мочку типа ридикюль. Но бог с нею, с сумочкой: лица!
Два — и два других рядом.
Меня охватил антропологический ужас.
Я не был диссидентом, я был вольнодумец в рамках, но этот контраст поразил меня в самое сердце. Я вдруг ощутил страшный стыд за то, что меня, мою страну пред- ставляют в мире и вселенной — эти, а не те.
В одну секунду я стал антисоветчиком — по эстетичес- ким соображениям.
Мало выпил...
В том же восемьдесят четвертом я сдуру увязался за своими приятелями на Кавказ. Горная романтика... Фишт... Пшеха-су... Как я вернулся оттуда живой, до сих пор по- нять не могу. Зачем-то перешли пешком перевал Кутх, а я даже спортом никогда не занимался. Один идиотский эн- тузиазм...
Кутх случился у нас в субботу, а ранним утром в вос- кресенье мы вывалились на трассу Джава—Цхинвали и сели поперек дороги, потому что шагу больше ступить не могли. Вскоре на горизонте запылил грузовик — это ехал на рынок торговый люд.
Не взяв ни рубля, нас вместе с рюкзаками втянули под брезент. Войны еще не было, сухого закона тоже; у ближайшего сельпо мужчины выскочили из грузовика и вернулись, держа в пальцах грозди пузырей с огненной водой.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 99 |
А я был совершенно непьющий, о чем немедленно предупредил ближайшего грузина.
— Не пей, просто подержи, — разрешил он, переда- вая мне полный до краев стакан.
И встав в полный рост в несущемся на Цхинвали гру- зовике, сказал:
— За русско-грузинскую дружбу!
И я, не будучи ни русским, ни грузином, все это за- чем-то выпил.
Чья-то заботливая рука всунула мне в растопыренную ладонь лаваш, кусок мяса и соленый огурец. Когда ко мне вернулось сознание, стакан в другой руке опять был полон.
— Я больше пить не буду! — запротестовал я.
Грузин пожал плечами — дело хозяйское — и сказал:
— За наших матерей!
В Цхинвали меня сгружали вручную — как разновид- ность рюкзака.
Но сегодня, после всего, что случилось в тех благосло- венных краях за двадцать лет, я думаю: может быть, я мало выпил тогда за русско-грузинскую дружбу?
Свадьба бабушки и дедушки
...состоялась, пока я был в армии. Вот как это было.
Дед, старый троцкист, лежал в больнице для старых большевиков (старым большевиком была бабушка). При переоформлении каких-то больничных бумаг у бабушки и попросили свидетельство о браке, и тут выяснилось, что дедушка — никакой бабушке не муж, а просто сожитель.
В двадцать пятом году они забыли поставить в извест- ность о переменах в своей личной жизни родное государ- ство, отмирание которого все равно ожидалось по причи- не победы коммунизма. Но коммунизма не случилось, а в 1981-м лечить постороннего старика в бабушкиной партий- ной больнице отказались наотрез.
Делать нечего: мой отец написал за родителей заявле- ния и понес их в ЗАГС.
Отец думал вернуться со свидетельством о браке. Фи- гушки! В ЗАГСе бабушке с дедушкой дали два месяца на проверку чувств.
4*
| 100 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
За пятьдесят шесть лет совместной жизни бабушка с дедушкой успели проверить довольно разнообразные чув- ства, но делать нечего — проверили еще.
Потом — как вступающим в брак в первый раз — им выдали талоны на дефицитные продукты и скидки на коль- ца. Отец взял такси и привез стариков на место брачева- ния. Сотрудница ЗАГСа пожелала им долгих совместных лет жизни.
За свадебным столом сидели трое детей предпенсион- ного возраста.
Литературный процесс
«Крыса», впоследствии превратившаяся в «Опоссу- ма», — была моим первым рассказом. Вернувшись из ар- мии, я написал их еще два-три и, будучи нетерпеливым молодым человеком, сразу начал ходить по редакциям. От меня шарахались, но я был не только нетерпеливый — я был еще и жутко упрямый. Я писал всё новые тексты и, как подметные письма, оставлял их на столах редакций. Начавши с «Юности» и «Нового мира», в желаньи славы и добра я быстро докатился до «Искателя» и «Сельской молодежи».
Рецензии, надо признать, я получал иногда совершен- но немыслимые. «Вызывает раздражение финал, в кото- ром герой противен», — сообщал один специалист по литературе. Другой (в этой же связи) прямо просил меня ничего больше не писать. Третий (году эдак в восемьдесят четвертом) сетовал на невысокий уровень авторских обоб- щений.
За высокий уровень обобщений в том году я бы уехал в Мордовию, лет на пять.
Консультант Боброва, обратив внимание на неприв- лекательность героя моего рассказа, нашла выход из по- ложения — и посоветовала сделать героем кого-нибудь
| Автобио-граффити (часть вторая) | 101 |
посимпатичнее, прямо указав на эпизодического персо- нажа из моего же рассказа.
Гораздо позднее я узнал об отзыве Николая Первого на «Героя нашего времени» — и был поражен сходством рекомендаций: государь император прямо советовал мо- лодому литератору не морочить себе голову Печориным, а взять в герои, ко всеобщему удовольствию, Максима Максимыча...
Я, конечно, не Лермонтов, да и Боброва не Романов, но все равно приятно.
Дивные мне встречались редактора! Иногда казалось, их выводят в специальных питомниках. В каком-то смыс- ле, впрочем, так оно и было: некоего товарища Свиридо- ва, например, партия бросила на пост заместителя глав- ного редактора журнала «Крокодил» непосредственно из системы МВД.
Ко времени нашего знакомства этот сумрачный здо- ровяк числился автором восьми книг, но, по моим на- блюдениям, читал с трудом. Вообще система МВД нало- жила на его интеллект неизгладимый отпечаток.
Иногда, впрочем, на тов. Свиридова нападали гумани- тарные настроения.
— Заведу собаку, — сообщил он как-то, зайдя в от- дел. — Пса. Настоящий друг. Придешь домой — он тебе рад, хвостом виляет... Настоящий друг!
— А если укусит? — уточнил подчиненный.
— Убью на хуй... — без секунды раздумья ответил круп- ный литератор.
Когда на «планерке», при обсуждении одного стихо- творения, я упомянул ассонансную рифму, тов. Свири- дов прямо попросил меня не умничать.
Но не одним МВД жива была советская литература — юного Мишу Ляшенко на редакторскую тропу отрядил комсомол. Пользы от этого была прорва. Например, од- нажды Миша взялся отредактировать мой афоризм.
Первоначально нехитрое изделие это выглядело так: «Окурок — это сигарета с богатым жизненным опытом». Миша пообещал фразу «довести» и слово свое сдержал. «Доведенная» за полчаса литературного труда, фраза при- обрела следующий вид: «Окурок — это сигарета, видав-
| 102 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
шая виды». Объяснять комсомольцу, чем парадокс отли- чается от описи, я не стал и попросту сбежал из редак- ции, пока это не опубликовали под моей фамилией...
Тут следует заметить, что дело происходило не в «Сель- ской молодежи» (бог ей судья, этой молодежи), а в «Ли- тературной газете», в знаменитом некогда «Клубе 12 сту- льев».
Сик транзит глория мунди.
Блестящий дебют
Впрочем, вышеописанный комсомольско-милицейс- кий фон был все-таки именно фоном, на котором еще очевиднее выделялись профессионалы. Несколько добрых людей из толстых журналов всячески поддерживали мою веру в то, что я имею некоторое право марать бумагу.
Меня «давали читать наверх», амортизировали отка- зы, говорили слова ободрения, предлагали приносить еще тексты. Я приносил, приносил и доприносился: один доб- рый человек пристроил в журнал «Искатель» мой довольно крупноформатный рассказ.
И вот, представьте себе, через какое-то время я обна- руживаю, что «Искателя» с моим рассказом в киосках нет! Предыдущие номера есть, последующие — есть, а тот, где дебютировал я, как корова языком слизала! И киоскерши говорят: что вы, его уж давно нет, все спра- шивают именно этот номер...
Я задыхался от сердцебиения: первая публикация — и сразу такой успех!
Есть такое понятие: проснуться знаменитым. Я несколь- ко дней подряд знаменитым засыпал. А через неделю, со- вершенно случайно, узнал: именно в этом номере «Иска- теля», впервые в Советском Союзе, был напечатан ро- ман классика английского детектива Хедли Чейза...
Из-за чего и случился ажиотаж.
Можно так поступать с человеком, я вас спрашиваю?
| Автобио-граффити (часть вторая) | 103 |
«Все только начинается...»
Существо всеядное, я чего только не писал; даже, наг- лец, переводил Шекспира (штук десять сонетов, как с кус- та!); наконец, по примеру Александра Иванова, очень по- пулярного в те годы, втравился в стихотворный фельетон.
Именно такого рода мой текст впервые и напечатали в «Литературке».
Дело было в феврале 1984 года. Я открыл газету — и увидел свою фамилию, набранную типографским шриф- том. Я закрыл газету, переждал сердцебиение — и открыл ее снова. Фамилия была на месте! Этот фокус в тот день я проделал еще несколько раз: никак не мог нарадоваться.
Потом я ехал в метро — и ежели видел у кого в руках «Литературку» (в те годы ее еще читали), то старался по- нять, не ту ли самую полосу изучает пассажир. Если да — начинал ревниво всматриваться в лицо... И горе было это- му человеку, если он не смеялся!
Первый успех страшно меня ободрил, и вскоре я зато- варил «Клуб 12 стульев» своими текстами по настольные лампы, продолжая наращивать объемы. Из счастливого стахановского состояния меня вывел заведующий «шест- надцатой полосой» Павел Хмара: однажды он тактично обратил мое внимание на то, что мои «пародии» по силе комизма не выдерживают конкуренции с оригиналом.
Возразить было нечего: обитатели родимых парнасов от чистого сердца писали иногда такое, что переплюнуть это было невозможно.
И тогда я принес Хмаре уже не пародию, а практичес- ки заявление в суд.
История этого сюжета такова. Роясь, по выражению поэта, «в окаменевшем говне» советских литературных журналов, я обнаружил в одном из них опус Сергея Ми- халкова. Опус назывался «Советы начинающему поэту». Я прочел эти советы и испытал чувство, пережитое Оста- пом Бендером наутро после того, как вслед за Пушки- ным он написал «Я помню чудное мгновенье». Я понял, что где-то уже читал что-то очень похожее по содержа- нию — правда, гораздо более изящное по форме.
| 104 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
И вспомнил где. И достал с полки томик Библиотеки Всемирной Литературы. И принес в «ЛГ» «Два документа и элегию».
Возьмите слово за основу
И на огонь поставьте слово,
Возьмите мудрости щепоть,
Наивности большой ломоть,
Немного звезд, немножко перца,
Кусок трепещущего сердца
И на конфорке мастерства
Прокипятите раз, и два,
И много, много раз все это.
Теперь — пишите! Но сперва
Родитесь все-таки поэтом.
Документ №2
Сергей Михалков
СОВЕТ НАЧИНАЮЩЕМУ ПОЭТУ
Как мне помочь своим советом
Тому, кто хочет стать поэтом?
Чтоб написать стихотворенье,
Помножь желанье на терпенье...
В целях экономии места опускаю несколько строф пыльных банальностей, следовавших в столбик вслед за первой. Заканчивалось стихотворение так:
Вот мой совет. Но и при этом
Сперва, мой друг, родись Поэтом!
Элегия (уже моего производства) звучала так:
Лысеют бывшие ребята,
Бурьяном зарастает сквер,
А дядя Степа — плагиатор,
Хоть в прошлом — милиционер...
Хмара прочитал это и сказал:
— Замечательно.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 105 |
И вернул мне листок. Я спросил: как насчет того, что- бы это напечатать? Павел Феликсович посмотрел на меня, как на тяжелобольного, и сказал:
— Виктор! Это Михалков.
Я сказал: ну и что?
Хмара посмотрел на меня так, как будто я только что, на его глазах, с рожками на плоской голове вышел из летающей тарелки.
— Вы молодой человек, — сказал наконец Павел Фе- ликсович, — у вас всё только начинается...
Сказавши это, Хмара замолчал, но я почему-то понял его так, что, если произведение будет напечатано, у меня всё может тут же и закончиться. Скорее всего, он был прав.
Впрочем, с высоты нынешнего знания о советской ли- тературе, замечу, что обвинение в плагиате было некор- ректным: гимнописец, скорее всего, не читал ни Раймо- на Кено, ни собственный текст в «Авроре». Сварганил все это по-тихому какой-нибудь литературный негр с михал- ковских плантаций, — так что, как говорится у юристов, обвинение нуждается в переквалификации.
А в общем, конечно, я нарывался — и не исключено, что нарвался бы, но тут случилась перестройка. Яд, на- копленный мною к двадцати восьми годам, понадобился аптекам, и меня начали помаленьку публиковать.
Рубка «хвоста»
Отделом «Сатиры & юмора» в «Московском комсо- мольце» заведовал в те годы Лев Новоженов — человек меланхолический и к суете не склонный. Он брал у меня из рук рассказик, знакомился с содержанием первого абзаца, потом сразу заглядывал в последний, заодно полу- чая представление о размере текста, и, откладывая лист- ки в сторону, сообщал:
— Сдам в четверг.
Мое честолюбие рвалось наружу, мне надо было что- бы меня оценили, похвалили...
— Лева! — просил я. — Прочти!
| 106 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Ну чего я буду это читать? — резонно отвечал Ле- ва. — Я же вижу: хороший рассказ...
Хороший не хороший, но если на верстке выяснялось, что текст не влезает в полосу, его сокращали простым арифметическим способом: отсчитывали лишние знаки с конца рассказа и ставили точку в том месте, где отсчет заканчивался. У газетчиков эта процедура называется «ру- бить хвосты».
Когда эдаким образом мне отрубили однажды «хвост» по самые уши, я потерял пиетет и возопил. Лев Юрьевич хладнокровно переждал авторскую истерику и поинтере- совался:
— Фамилию твою набрали правильно?
— Да, — вынужден был признать я.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Новоженов. — Сегодня еще сто тысяч человек узнают, что ты есть. Ска- жи спасибо.
И я благодарил Новоженова и учился у него относить- ся ко всему философски... Но, кажется, так и не выучился.
Эстрада ждет
Насчет правильно набранной фамилии — Новоженов как в воду глядел.
Году эдак в восемьдесят четвертом случилось одно из первых моих выступлений: на окраине Москвы, в парке имени Дзержинского.
Дзержинского там как раз не хватало. Придя за кули- сы, я обнаружил там пьяного в зюзю конферансье — мос- концертовского детинушку в розовой рубахе. Детинушка явно нуждался в расстреле.
— Старик, — сказал он, когда я втолковал ему, что в числе прочих приглашен выступать. — Как тебя объявить?
Видя состояние товарища по эстраде, я печатными бук- вами написал в тетрадке свое имя и фамилию, выдрал лист и отдал его в нетрезвые руки. Конферансье прочел и сказал:
— Этого мало.
— Нет-нет, — торопливо заметил я. — Совсем не мало. Больше ничего не надо!
| Автобио-граффити (часть вторая) | 107 |
— Старик! — ответил детинушка и, приобняв, обдал меня запахом, свойственным этой местности. — Ты не волнуйся, я тебя объявлю. Это моя работа — подать арти- ста публике...
И он меня подал.
— Выступает! — торжественно крикнул детинушка, как будто за кулисами ждал выхода как минимум Коб- зон. — Лауреат премии журнала «Крокодил», лауреат «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», лауреат...
Минуты за полторы он напророчил все звания, кото- рые мне предстояло получить в ближайшее десятилетие, и закончил:
— Виталий Шендрякевич!
Напутствие
Минимум раз в неделю в те годы я приходил в «МК» — и не только к Новоженову. Через пару дверей по тому же коридору в «Комсомольце» работал Александр Аронов.
Простенькая песенка «Если у вас нету тети...», мигом ушедшая в народ после выхода «Иронии судьбы», не сде- лала всенародно известным ее автора: он поразительным образом не умел — или не хотел — быть знаменитым. По- эзия Аронова — мощная, самобытная (как невозможно было ни с кем перепутать и самого Аронова: кряжистого, похожего на сильно выросшего тролля), — еще ждет своего часа. Хорошему стихотворению некуда торопиться, но — прочтите «Когда горело гетто...», прочтите «1956 год» и удивитесь, что вы прожили десятки лет, не зная ни этих стихов, ни фамилии их автора.
История, однако, не про стихи, а про вполне практи- ческое напутствие, которое дал мне Аронов перед моей женитьбой (невеста обитала в том же редакционном ко- ридоре).
— Жениться, — сказал он, — нужно один раз. Каждая следующая жена хуже предыдущей!
И блистательно развил тезис.
— Ей не можешь простить не только ее недостатков, но и отсутствия достоинств предыдущих жен...
| 108 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
«Не делайте этого...»
Однако и первая же моя свадьба чуть было не расстро- илась уже в ЗАГСе.
Мы пришли подавать документы и сели заполнять бу- мажки в кабинете у какой-то государственной тети. Пока мы писали, тетя включила радио, и радио строго сказало:
— Не делайте этого, и скажите своим друзьям, чтобы этого не делали!
Наши руки дрогнули и замерли над заявлениями.
Через пару секунд выяснилось, что речь идет о разру- шении муравейников.
Еще через минуту зловредное радио запело:
«Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свобо-оды!»
Сцендвижение
Между тем — между первыми выступлениями, первы- ми публикациями, женитьбой и работой во Дворце пио- неров — я начал преподавать в театральном институте предмет под туманным названием «сценическое дви- жение».
Случилось все само собой и, как говорится, не было бы счастья... Из армии я вернулся в некондиционном виде: опухший от воды и капусты и забывший, что такое обыч- ный кувырок через голову. Не имея в виду ничего, кроме физической реабилитации, я начал ходить на тренинг в Щукинское театральное училище — к родному со сту- дийных времен Андрею Дрознину.
Тело в человеческое состояние возвращалось неохотно. Зато, что гораздо важнее, началась реабилитация психи- ческая: я снова был при деле, при людях, при театре... Занятия Дрознина были интеллектуальным наслаждени- ем. Его многочисленные ученики не дадут мне соврать: он гнул тела, постоянно атакуя мозги. Один из самых пара- доксальных и штучных людей, которых послала мне щед- рая судьба, Андрей Борисович всегда был немножко мис- сионером.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 109 |
Что же касается собственно тренинга, то, будучи, так сказать, «дембелем» табаковской студии, курс упражне- ний я, разумеется, знал наизусть. И как-то само собой получилось, что стал Дрознину ассистировать.
Однажды его куда-то вызвали с занятий, и, убегая, он оставил меня за себя. Как сказано у О.Генри, песок — неважная замена овсу, но провести разминку я был уже в состоянии. Ну и пошло-поехало. В один прекрасный день я провел с первым курсом целое занятие.
Потом судьба пошла на второй круг — Табаков набрал в ГИТИСе новый курс, и я начал преподавать в той са- мой «Табакерке», где провел юность. Впоследствии я ра- ботал на курсах Гончарова, Хейфеца, Захарова, Фомен- ко... — и полы в помещении тира, где проходили занятия по сцендвижению, крепко пропахли и моим потом.
Педагог я был, полагаю, на крепкую троечку, не вы- ше, — зато сегодня, поймав в разговоре фамилию какой- нибудь звезды театра и кино, имею право небрежно ки- нуть: а, да-да... мой ученик.
Щербаков
В восемьдесят восьмом году я работал во МХАТе. Зву- чит нагловато, но тем не менее факт: пластические номе- ра в одном тамошнем спектакле — моих рук дело. Особого следа в театральном искусстве ни я, ни этот спектакль не оставили, зато — какие воспоминания!..
Главную мужскую роль играл ныне покойный, заме- чательный Петр Иванович Щербаков. И, по замыслу ре- жиссера, он должен был танцевать с народной артисткой Гуляевой некое танго. Я придумал совсем простенький рисунок, но добиться его исполнения от двух народных артистов не мог, хоть убей! Во-первых, Петр Иванович был не Барышников, и Нина Ивановна тоже не Плисец- кая, но это полбеды. Терпенье и труд, как говорится...
Опытным путем я выяснил, что если с двумя народ- ными артистами «пройти» танго три раза подряд, то на четвертый они начинают попадать в нужную долю, и про- блема, таким образом, заключалась в том, чтобы этот чет- вертый раз приходился на спектакль.
| 110 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Но добиться этого было совершенно невозможно.
На мой трудовой энтузиазм народные артисты реаги- ровали добродушно, однако на репетицию перед прого- ном из нас троих приходил я один. День сдачи спектакля приближался. Я начинал вибрировать.
После очередной такой «репетиции», видя мое состо- яние, Петр Иванович подошел ко мне сам.
— Маэстро, — сказал он, — ты не волнуйся. — Мы же артисты. На сдаче все сделаем... Вот увидишь!
Отчасти слово свое Щербаков сдержал: я увидел. К со- жалению, не я один.
Общего художественного уровня, впрочем, танец не понижал, и на четвертом часу просмотра Олег Ефремов тоскливо прокричал из зала:
— Давайте как-то заканчивать эту бодягу!
Худруку МХАТа было легче — он должен был отсмот- реть произведение один раз, и гори оно огнем.
— Маэстро, — сказал Щербаков. — Ты, главное, не волнуйся. На премьере мы тебя не подведем.
— Давайте пройдем хоть пару раз! — взмолился я. Щер- баков приобнял меня за плечи.
— Маэстро, на премьере все будет замечательно. Мы же артисты!
К премьере они действительно резко прибавили, но к танцу это не относилось. И я понял, что — не судьба. Только время от времени еще приходил на спектакли — и потом являлся Петру Ивановичу за кулисами. Я работал тенью отца Гамлета месяца полтора; различие заключалось в том, что я ничего не говорил, а лишь тоскливо смотрел.
При крупном телосложении Щербаков был тонким че- ловеком.
— Знаешь, маэстро! — сказал он мне наконец. — Ты не приходи. Когда тебя нет, мы танцуем замечательно. Зал аплодирует, честное слово! Спектакль останавливается! А когда я знаю, что ты смотришь, я волнуюсь, — сказал народный артист и лауреат всего что можно безвестному ассистенту по пластике. — Не приходи!
И я перестал приходить. Но через пару месяцев, вред- ный мальчик, все ж таки тихой сапой проскользнул в зал ближе к девяти часам вечера, как раз к злосчастному но-
| Автобио-граффити (часть вторая) | 111 |
меру. Никто из артистов не знал, что я в театре, и чистота эксперимента была обеспечена. Я знал, что чудес не бы- вает, но по мере приближения к танго сердце забилось учащеннее. Когда на сцене заиграл патефон, я подумал: а вдруг?..
Ничего не вдруг.
Народный артист Щербаков и народная артистка Гу- ляева станцевали, что бог послал, умело миновали мой пластический рисунок — и устремились к финалу. Откла- нявшись после спектакля, Петр Иванович вышел за ку- лисы и увидел меня...
— Маэстро! — воскликнул он и развел руками. — Ты! Черт возьми! А я чувствую: что-то мне сегодня мешает!
«Марат-Сад»
Так, сокращенно, называется пьеса Петера Вайса, пол- ное имя которой выговорить, не задохнувшись, почти не- возможно: «Преследование и убийство Жана Поля Мара- та, представленное артистической труппой психиатричес- кой лечебницы в Шарантоне под руководством господи- на де Сада».
Замечательный Ефим Табачников ставил пьесу в Ниж- нем Новгороде, а я был у него ассистентом по пластике.
Славное это было время. Однажды репетиция была пре- рвана появлением помрежа с криком:
— Там Сахаров говорит!
И все побежали к телевизору, стоявшему за кулисами. Шел Первый съезд Советов народных депутатов...
Страна менялась каждый день, но, слава богу, есть люди, которым нет необходимости меняться, чтобы со- впасть с новым временем. Любое время может смело све- рять себя с ними и сокрушаться несовпадению.
Маркиза де Сада играл Вацлав Янович Дворжецкий — отец двух блистательных и, увы, тоже покойных ныне ар- тистов: Владислава и Жени. Сам Вацлав Янович тоже был артистом недюжинным, но прежде всего поражал чело- веческим величием.
Это было именно величие, притом подкрепленное фи- зическими данными. Когда этот почти восьмидесятилет-
| 112 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ний человек пожимал руку, ладонь потом некоторое вре- мя болела. Огромные голубые и как будто детские глаза, в сочетании с биографией, делали его совершенно неотра- зимым.
А биография у Дворжецкого-старшего была что надо.
Я, разумеется, знал, что Дворж, как все его называ- ли, был репрессирован — но кто не был репрессирован? Поражали подробности. Однажды, когда кто-то из моло- дых высказался насчет того, что, мол, сажали ни за что, Дворж довольно надменно заметил:
— Это их ни за что, а меня — за дело!
Он был арестован в двадцать девятом году в Киеве как участник кружка «Группа освобождения личности». Ка- ково?
И какая честь — знать, что тебя арестовали за дело!
Без разнарядки
В восемьдесят шестом черт дернул меня подать доку- менты в аспирантуру ГИТИСа.
Сдавши на пятерки специальность и что-то еще, я до- ковылял до экзамена по истории партии. (Другой исто- рии, как и другой партии, у нас не было.)
Взявши билет, я расслабился, потому что сразу же понял, что сдам на пять. Первым вопросом была дискус- сия по нацвопросу на каком-то раннем съезде (сейчас уже, слава богу, не помню, на каком), а вторым — док- лад Андропова к 60-летию образования СССР.
Я все это, как назло, знал и, быстренько набросав конспект ответа, принялся слушать, как допрашивают аби- туру, идущую по разнарядке из братских республик.
У экзаменационного стола мучалась девушка Лена. Ра- ботники приемной комиссии тщетно допытывали ее о са- мых простых вещах. Зоя Космодемьянская рассказала нем- цам больше, чем Лена в тот вечер — экзаменаторам. Про- блема экзаменаторов состояла в том, что повесить Лену они не могли: это был ценный республиканский кадр, который надо было принять в аспирантуру.
— Ну, хорошо, Лена, — сказали ей наконец, — вы только не волнуйтесь. Назовите нам коммунистов, героев Гражданской войны!
| Автобио-граффити (часть вторая) | 113 |
— Чапаев, — сказала Лена, выполнив ровно половину условия.
— Так. — Комиссия тяжко вздохнула. — А еще?
— Фурманов, — сказала Лена, выполнив вторую по- ловину условия. Требовать от нее большего было совер- шенно бесполезно. Комиссионные головы переглянулись промеж собой, как опечаленный Змей Горыныч.
— Лена, — сказала одна голова. — Вот вы откуда при- ехали? Из какого города?
— Фрунзе, — сказала Лена.
Змей Горыныч светло заулыбался и закивал всеми го- ловами, давая понять девушке, что в поиске коммуниста- героя она на верном пути.
— Фрунзе! — не веря своему счастью, сказала Лена.
— Ну, вот видите, — сказала комиссия. — Вы же все знаете, только волнуетесь...
Получив «четыре», посланница Советской Киргизии освободила место у стола, и я пошел за своей пятеркой с плюсом. Мне не терпелось возблагодарить экзаменаторов за их терпение своей эрудицией.
Первым делом я подробно изложил ленинскую пози- цию по национальному вопросу. Упомянул про сталин- скую. Отдельно остановился на дискуссии по позиции груп- пы Рыкова—Пятакова. Экзаменаторы слушали все это, мрачнея от минуты к минуте. К концу ответа у меня по- явилось тревожное ощущение, что я рассказал им что-то лишнее.
— Все? — сухо поинтересовалась дама, чьей фамилии я, к ее счастью, не запомнил. Я кивнул. — Переходите ко второму вопросу.
Я опять кивнул и начал цитировать доклад Юрия Вла- димировича Андропова, крупными кусками застрявший в моей несчастной крупноячеистой памяти. Вывалив все это наружу, я посчитал вопрос закрытым. И совершенно напрасно.
— Когда был сделан доклад? — поинтересовалась дама.
Я прибавил к двадцати двум шестьдесят и ответил:
— В восемьдесят втором году. В декабре.
— Какого числа? — уточнила дама.
— Образован Союз? — Двадцать второго.
Я прибавил к двадцати двум шестьдесят и ответил:
— В восемьдесят втором году. В декабре.
— Какого числа? — уточнила дама.
— Образован Союз? — Двадцать второго.
| 114 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Я спрашивала про доклад.
— Не знаю. — Я мог предположить, что доклад слу- чился тоже двадцать второго декабря, но не хотел гадать. Мне казалось, что это непринципиально.
— В декабре, — сказал я.
— Числа не знаете, — зафиксировала дама и скорбно переглянулась с другими головами. И вдруг, в долю се- кунды, я понял, что не поступлю в аспирантуру. И забе- гая вперед, скажу, что — угадал. В течение следующих двад- цати минут я не смог ответить на простейшие вопросы. Самым простым из них была просьба назвать точную дату подписания Парижского договора о прекращении войны во Вьетнаме. Впрочем, если бы я вспомнил дату, меня бы попросили перечислить погибших вьетнамцев поименно.
Шансов не было. Как некогда говорил нам, студий- цам, Костя Райкин: «Что такое страшный сон артиста? Это когда тебя не надо, а ты есть».
Я понял, что меня — не надо, взял свои два балла и пошел прочь.
Через год, запасшись разнарядкой, в аспирантуру я все- таки поступил, но уже как-то по инерции... Я писал каж- дый день, рассказ за рассказом, и с каждым днем все больше понимал, что хочу заниматься только этим.
Правительственный окоп
Однажды к нам, молодым литераторам, ненадолго за- шел большой лит. начальник, Феликс Кузнецов. Типа пе- рестройка...
Творческая молодежь, боясь спугнуть свое счастье, ос- торожно покатила бочку на существующий порядок ве- щей. На невозможность пробиться к читателю, на рабс- кую зависимость литературы от номенклатуры...
Кузнецов с полчаса брезгливо терпел эти ламентации, а потом сказал:
— Я слушаю вас и вот о чем думаю... Сегодня — годов- щина битвы под Москвой. Сорок пять лет назад мы с по- этом Сергеем Викуловым, с винтовками-трехлинейками в руках, лежали в окопах, защищая столицу... Мы защи-
| Автобио-граффити (часть вторая) | 115 |
щали Родину, защищали вас. А вы — все только о себе да о себе... Подумайте о Родине!
И ушел.
Много раз с тех пор я наблюдал (на себе в том числе), как парализует державное хамство. Встанет эдакий но- менклатурный кадавр, заговорит голосом Родины, нач- нет хлестать тебя по щекам от имени ветеранов войны, и ты, внук погибшего на той войне, будешь сидеть, отводя глаза и глотая слова...
Ни с какой трехлинейкой ни в каких окопах Кузне- цов, разумеется, отродясь не лежал. В сорок первом ему было десять лет.
Возрастная категория
А еще из того собрания мне запомнилась реплика Вя- чеслава Пьецуха.
— Мне сорок два года, — сказал он, — я уже с трево- гой смотрю в сторону кладбища, а все молодой писатель...
Внедрение в литературу
В конце восьмидесятых в пансионате «Березки» проис- ходило Совещание (именно так — с прописной буквы) молодых советских писателей. Я там был, мед-пиво пил. По результатам Совещания должны были раздавать цац- ки: рекомендации в Союз, письма в издательства, давав- шие право на прохождение рукописи при жизни автора... Приглашенные в «Березки» автоматически становились будущим советской литературы.
Но особо одаренным было невтерпеж.
Вечером третьего дня не сильно молодой писатель по фамилии, ну, скажем, Сеструхин, начал агитацию среди товарищей. Целью операции было скорейшее внедрение в литературу.
— Идти на полставки, — инструктировал Сеструхин, — садиться в редакции, брать отделы...
— Зачем? — спросил кто-то. В сумерках голоса звучали вполне конспиративно.
| 116 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Печататься, — лаконично отвечал Сеструхин. — Пора вытеснять сорокалетних!
Стоял летний вечер. Стрекотали кузнечики, плыла луна. Молодые писатели, скучковавшись вокруг лидера поко- ления, мысленно прикидывали свои возможности по вы- теснению сорокалетних.
— Иначе не пробиться, — говорил Сеструхин.
Он был похож на уцененного Пестеля. Революционный пафос его речей оборачивался скучной правотой короеда. Чтобы преодолеть цензуру, предлагалось стать ее частью.
Здравая сеструхинская идея была пошловатой (как большинство здравых идей), и все-таки — за нескрывае- мой личной обидой виделись забитые рукописями столы, грезились невидимые миру слезы, вечные истины, жду- щие своего часа под спудом безвременья, практически из-под глыб...
— Миша, — спросил я, — а много ли у тебя написано?
Сеструхин пошевелил губами, глядя в закатное небо, что-то перемножил в уме и ответил:
— Тыщ на двадцать!
Семинаристы
Семинар сатиры и юмора на том Совещании вели трое: Андрей Яхонтов, Андрей Кучаев и Леонид Лиходеев. О Яхонтове, пожалуй, умолчу, а знакомство с Кучаевым и Лиходеевым — это счастливый лотерейный билет, выта- щенный мною на легкую руку.
На кучаевский семинар я попал за четыре года до того, в 1984 году. Андрей Леонидович был для меня прежде всего автором рассказа «Мозговая косточка», от которого я помирал со смеху еще в незапамятном детстве: про дядю и племянничка Михрютку — может, помните? Знакомое имя материализовалось в крупного мрачноватого мужчину, похожего скорее на боксера-полутяжа, чем на юмориста.
Обучение Кучаев начал с нокаута, и все, кто вышли на этот ринг в статусе гениев (а кто не гений по молодо- сти лет?), очень скоро начали расползаться по углам.
Условия тренировок были предельно жесткими: чело- век читал вслух — остальные слушали. Чаще всего слуша-
| Автобио-граффити (часть вторая) | 117 |
ли молча, хотя изначально произведение считалось юмо- ристическим, то есть предполагался смех...
Принято говорить, что «легкий жанр» — жанр самый трудный, и это, наверное, правда. Но почему? Я знаю ответ: потому что он самый честный! У поэта или новел- листа успех отделен от провала полутонами — глубиной дыхания, качеством зрительской тишины, длиной апло- дисментов... А юморист обязан рассмешить! Не рассме- шил — проиграл, и твое поражение безусловно. Как, впро- чем, и твоя победа — потому что нельзя, отхохотавшись, заявить: не смешно.
Удач на нашем семинаре, за несколько лет, я вспом- ню не больше десятка. Замечательный рассказ Георгия За- колодяжного «Река», стилизации Феди Филиппова, сти- хи Сергея Сатина...
Успехи помню все; провалы были нормой. Автор за- канчивал читку в тишине, а к концу обсуждения прокли- нал тот день и час, когда взял в пальцы ручку.
Последним обычно говорил Кучаев.
Меня за семинарское время он похвалил только пару раз, но некоторые его формулировки я запомнил как ре- цепты и пользуюсь ими уже двадцать лет. Но главное, ко- нечно, не рецепты. Кучаев помогал пишущему понять себя, осаживал самодовольных, жестко стыдил за потерю вку- са. Безжалостно лечил литературную местечковость, зас- тавлял увидеть свой текст в большой координатной сетке. Работаете в жанре черного юмора? Отлично. Что читали Хармса? Роальд Даль, Борис Виан? В первый раз слыши- те? Поговорим, когда прочтете.
Андрей Леонидович уже много лет живет в Германии. В Москве появляется нечасто. Я по-прежнему прислушива- юсь к его оценкам — и испытываю пожизненную благо- дарность.
Почему смешно?
С Леонидом Лиходеевым я познакомился чуть позже — в 1988 году, на том самом Совещании в «Березках». Я, конечно, знал, с кем имею дело: фельетонами Лиходеева
| 118 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
страна зачитывалась в первую оттепель — собственно го- воря, он и вернул в русскую литературу этот жанр.
Симпатия и уважение к Леониду Израилевичу были у меня наследственные: мой отец приносил ему на пробу свои тексты еще в конце пятидесятых... А сам я в личном обучении у классика был всего один день — тот самый день Совещания молодых писателей.
Разбор моих текстов Лиходеевым помню дословно. Впрочем, запомнить было нетрудно.
— Вот смотрите, — сказал классик, взявши в руки мои листки. — Над этой шуткой — смеялись, а над этой — нет. Почему?
Я не знал.
И тогда он сам ответил на свой вопрос.
— Потому что это — правда, а это — нет. Смешно то, что правда!
Все гениальное просто. Полтора десятка лет я прикла- дываю лиходеевскую мерку к текстам — своим и чужим — и всё больше убеждаюсь в ее точности. Смешно то, что правда... Непременно парадоксальная, но обязательно — правда!
Юморина-89
В апреле 89-го я положил в чемодан белую рубашку и несколько машинописных листков — и устремился на юг, на конкурс молодых писателей-сатириков, объявленный по случаю разбушевавшейся перестройки, на «Юмори- не» в Одессе.
Перед этим, впрочем, пришлось пройти отборочный тур в Туле. Отбирала победителей публика, и воспомина- ние об этом до сих пор продирает меня крупной дрожью. Ибо желание понравиться публике любой ценой — это то, от чего мучительно, первым делом, отучивают сту- дентов театральных институтов. Для литератора такой кри- терий — вообще смерть. Там, где оценивается не текст, а способность, как говорят суровые профессионалы жан- ра, «положить зал», — мало шансов у Зощенко или даже Вуди Аллена.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 119 |
Гениальные исключения (Жванецкий) лишь подтвер- ждают жутковатое правило (см. «Аншлаг»).
Писал я на ощупь, об эстрадном хлебе имел представ- ление самое смутное и до сих пор благодарен тулякам, позволившим мне вскочить на подножку поезда: я занял третье место — последнее, позволявшее поехать в Одессу.
А победил в том отборе, а потом и на конкурсе — блестяще и без вопросов — рижанин Борис Розин. Зачем ему (автору текстов Геннадия Хазанова и признанному профессионалу) понадобилось участие в этом состязании, так и осталось для меня загадкой.
Наутро мы завтракали в гостиничном буфете, и выяс- нилось, что Розин только что вернулся из Монреаля и вскоре уезжает туда насовсем. Двухнедельное пребывание в мире, где мостовые моют мылом, окончательно сорва- ло и без того желчного Бориса с советской резьбы.
С трудом удерживая себя от мордобоя, Розин коррек- тным голосом терроризировал официантку. Его интере- совало: почему на скатерти пятна, почему к нам сразу не подошел менеджер... Менеджер — в восемьдесят девя- том году, в гостинице в Туле, представляете?
Когда Розин полюбопытствовал, почему официантка не улыбается, я понял, что бить морду, и в самое бли- жайшее время, будут — нам...
Нельзя человека непосредственно из Монреаля пус- кать в Тулу, это опасно — для Тулы в первую очередь.
Впрочем, Борис был прекрасен и до всякой Канады. Геннадий Хазанов вспоминал, как однажды (в глубоко советское время) он пригласил Розина прокатиться вме- сте с собой не то в Подольск, не то в Серпухов — высту- пить, а заодно и пообщаться.
Оттуда прислали машину — и они поехали. И когда съехали со стратегического шоссе собственно в Россию и машину затрясло по колдобинам, рижанин Боря вежливо осведомился у шофера:
— Простите, а что: вчера бомбили?
Шофер поглядел на Борю из зеркальца дикими гла- зами.
| 120 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Гран-при
Места в жюри конкурса по случаю полнейшей демо- кратизации были открыты для всех. Там сидели журнали- стка, банкир, советский работник, редактор радио... Обид- но, что никак не были представлены железнодорожники и работники ГАИ.
Но! — председателем жюри был Григорий Горин.
В полной тишине я прочитал довольно изящный и чу- довищно длинный рассказ. Впоследствии Горин утверж- дал, что я бормотал свой опус, глядя на него с некото- рым вызовом: мол, вы тоже не умеете толком стоять на эстраде, а сидите в жюри!
Я этого не помню — я вообще ничего не помню; ка- жется, я был без сознания...
Горин, как выяснилось впоследствии, хотел дать мне первое место, но журналист, банкир, советский работ- ник и редактор радио видели меня в гробу; в результате компромисса я стал лауреатом. Будучи гражданином мо- лодым и амбициозным, я жутко переживал по поводу своего пятого места. Оно казалось мне поражением.
Я вернулся в Москву, а через какое-то время мне нача- ли звонить из редакций и интересоваться моими текстами. Это было для меня внове (до тех пор редакции своими текстами терроризировал я сам). Как-то вдруг начали при- глашать на выступления в человеческие места... Я шел по следу и раз за разом обнаруживал, что мое имя называл и рекомендовал ко мне присмотреться — Горин.
Только тут до меня дошло, что я получил на одесском конкурсе настоящий «гран-при»: внимание и симпатию Григория Израилевича...
| Автобио-граффити (часть вторая) | 121 |
ПРИЛОЖЕНИЕ
Этот текст был написан в марте 2000 года: Гри- горию Израилевичу только что исполнилось 60 лет...
Горин
«Писать о Горине трудно. Виною этому пиетет — чувство, не прошедшее за десять лет личного знаком- ства. Откуда бы?
В нашем бойком цехе, где принято, без оглядки на возраст, называть друг друга сокращенной формой имени в уменьшительно-ласкательном варианте, Го- рин твердо остается Григорием Израилевичем. Он, конечно, отзовется и на Гришу, но раньше у меня закаменеет язык и пересохнет гортань.
Потому что он, конечно, не чета нам, сухопут- ным крысам эстрады и ТВ. Горин давно отплыл от этих гнилых причалов. С командорской трубкой в зу- бах он возвышается на капитанском мостике и вгля- дывается вдаль.
Перед ним — необъятные просторы мировой дра- матургии и всемирной истории. Он плывет туда, где бушуют настоящие страсти, — и там, на скорости пять драматургических узлов, как бы между прочим ловит рыбку-репризу.
Она идет к нему в сети сама, на зависть нам, юмо- ристам-промысловикам, в это же самое время, в раз- ных концах Москвы, мучительно придумывающим одну и ту же шутку ко Дню милиции.
Завидовать тут бессмысленно, ибо шутка у Гори- на — это результат мысли, и блеск его диалогов — это блеск ума. Этому нельзя научиться. То есть научить- ся, конечно, можно, но для начала необходимо вы- полнение двух условий. Во-первых, надо, чтобы черт догадал вас родиться в России с душой и талантом, но при этом еще и евреем с дефектом речи. А во- вторых, чтобы все это, включая дефект речи, вы су- мели в себе развить — и довести до совершенства.
Чтобы всем окружающим захотелось стать еврея- ми, а те из них, кто уже, чтобы пытались курить трубку
| 122 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
в надежде, что так будет глубокомысленнее, и начи-
нали картавить в надежде, что так будет смешнее...
Будет, но недолго.
Потому что в инструкции одним черным записано по белому — «с душой и талантом».
Горин, конечно, давным-давно никакой не писа- тель-сатирик. Эта повязка — сползла. Или, скорее, так: Горин — сатирик, но в старинном качестве слова. Его коллегой мог бы считать себя Свифт — и думаю, не погнушался, особенно если бы прочел пьесу про са- мого себя.
Выдержав испытание театром и телевидением, го- ринская драматургия выдержала главное испытание — бумагой. Горина очень интересно читать! Прислуши- ваясь к себе и сверяя ощущения. Вспоминая.
Помню, как я ахнул, в очередной раз прилипнув к телеэкрану — «Мюнхгаузена» показывали вскоре после смерти Сахарова, и еще свежи были в памяти скорбно-торжественные речи секретарей обкома с клятвой продолжить правозащитное дело в России. Я будто бы впервые увидел вторую серию этой ленты — и поразился горинскому сюжету, как пророчеству.
Григорий Израилевич чувствует жизнь, он слы- шит, куда она идет — и умеет написать об этом легко, смешно и печально. Поэтому, как было сказано по другому поводу у Бабеля, он Король...»
Ему оставалось жить три месяца. Тем проклятым летом я часто вспоминал печальное ахматовское: «Ког- да человек умирает, изменяются его портреты»...
Зиновий Гердт говорил про Андрея Миронова: «Пос- ле смерти Андрюша стал играть еще лучше». Конечно, лучше! Смерть устаканивает масштабы; прочищает восприятие... Как говорил Фигаро, время — честный человек...
Блестяще одаренный при жизни, после смерти Гри- горий Горин стал писать гениально.
Будет, но недолго.
Потому что в инструкции одним черным записано по белому — «с душой и талантом».
Горин, конечно, давным-давно никакой не писа- тель-сатирик. Эта повязка — сползла. Или, скорее, так: Горин — сатирик, но в старинном качестве слова. Его коллегой мог бы считать себя Свифт — и думаю, не погнушался, особенно если бы прочел пьесу про са- мого себя.
Выдержав испытание театром и телевидением, го- ринская драматургия выдержала главное испытание — бумагой. Горина очень интересно читать! Прислуши- ваясь к себе и сверяя ощущения. Вспоминая.
Помню, как я ахнул, в очередной раз прилипнув к телеэкрану — «Мюнхгаузена» показывали вскоре после смерти Сахарова, и еще свежи были в памяти скорбно-торжественные речи секретарей обкома с клятвой продолжить правозащитное дело в России. Я будто бы впервые увидел вторую серию этой ленты — и поразился горинскому сюжету, как пророчеству.
Григорий Израилевич чувствует жизнь, он слы- шит, куда она идет — и умеет написать об этом легко, смешно и печально. Поэтому, как было сказано по другому поводу у Бабеля, он Король...»
Ему оставалось жить три месяца. Тем проклятым летом я часто вспоминал печальное ахматовское: «Ког- да человек умирает, изменяются его портреты»...
Зиновий Гердт говорил про Андрея Миронова: «Пос- ле смерти Андрюша стал играть еще лучше». Конечно, лучше! Смерть устаканивает масштабы; прочищает восприятие... Как говорил Фигаро, время — честный человек...
Блестяще одаренный при жизни, после смерти Гри- горий Горин стал писать гениально.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 123 |
Два редактора
Редактором моей первой книжки — в 1990 году, в биб- лиотечке журнала «Крокодил» — должен был стать Алек- сандр Моралевич, фельетонист от бога, человек блестя- щий и едкий.
Едкость эта стоила ему, разумеется, недешево. Расска- зывают: как-то в разгар застоя он сдал очередной фелье- тон и уехал в отпуск на Черное море. Купил там свежий номер «Крокодила» — фельетона нет. Александр Юрьевич позвонил в редакцию уточнить, что случилось. Секретар- ша главного сказала: читают. Фельетон не вышел и в сле- дующем номере. Моралевич позвонил. Секретарша сказа- ла: еще читают...
Тогда Моралевич пошел на ближайший черноморс- кий телеграф и послал в издательство «Правда», в жур- нал «Крокодил», на имя главного редактора телеграмму- молнию следующего содержания: «Напоминаю вам зпт что русский алфавит состоит из следующих букв двтч А зпт Б зпт В...»
Дошел до конца алфавита и подписался.
Надо ли говорить, что большой карьеры в советской журналистике этот человек не сделал?
Ко мне Александр Юрьевич отнесся с приязнью — и во внутренней рецензии на мою рукопись рекомендовал ее к публикации, причем в довольно смелых выражениях. Вот что надо печатать в библиотечке «Крокодила», напи- сал Моралевич, а не то говно, которое мы издаем.
После такой рекомендации моя книжка была немед- ленно передвинута с текущего года на будущий, Морале- вича от работы отстранили, а редактировать меня взялся лично главный редактор «Крокодила» Алексей Пьянов.
Алексей Степанович подошел к работе ответственно и начал книжку улучшать, изымая из нее тексты, портив- шие, по его мнению, общее впечатление от молодого ав- тора. Молодой автор, пошедший на четвертый десяток, будучи евреем, торговался, как цыган.
Один текст, впоследствии довольно известный, стал поводом для любопытнейшего диалога...
| 124 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ПРИЛОЖЕНИЕ
«И КОРОТКО О ПОГОДЕ
В понедельник в Осло, Стокгольме и Копенгагене — 17 градусов тепла, в Брюсселе и Лондоне — 18, в Париже и Праге — 19, а Антверпене — 20, в Женеве — 21, в Мадриде — 22, в Риме — 23, в Стамбуле — 24, в деревне Гадюкино — дожди.
Во вторник по всей Европе сохранится солнечная погода, на Средиземноморье — виндсерфинг, в Швей- царских Альпах — фристайл, в деревне Гадюкино — дожди.
В среду еще лучше будет в Каннах, Гренобле и Люк- сембурге, совсем хорошо — в Венеции, деревню Га- дюкино — смоет.
Московское время — 22 часа 5 минут. На «Маяке» — легкая музыка...»
— Виктор! — сказал главный редактор «Крокодила», ознакомившись с судьбой вышеозначенной деревни. — Это совершенно оскорбительная вещь. У нас в стране шесть- десят процентов населения живут в сельской местности. Они не виноваты, что живут так плохо.
Будучи человеком осторожным, я не стал выяснять у Пьянова, кто же в этом виноват, а забормотал что-то в том смысле, что вещица вообще про другое написана. Не про низкий уровень благосостояния в сельской местности.
— А про что? — заинтересовался руководитель един- ственного в стране сатирического журнала.
Тени Ключевского и Чаадаева встали по углам редак- торского кабинета. Я заговорил о странной судьбе Рос- сии, о ее замкнутости в себе, о метафизической оторван- ности от мира...
— Ну что вы, Виктор! — доброжелательно и мягко прервал меня Алексей Степанович. — Какая оторванность? Я только что вернулся из Канады...
| Автобио-граффити (часть вторая) | 125 |
Хазанов
«Деревня Гадюкино» изменила мою судьбу.
Летом 89-го, за кулисами ДК имени Владимира Ильи- ча, я подстерег Геннадия Хазанова и подсунул ему, заод- но с другими листками, листок с этим текстом.
Перезвонив в назначенный день, я очнулся в новом статусе. Очень хорошо помню этот момент: вешаю трубку в подземном переходе на Пушкинской, оборачиваюсь... мимо идут ничего не подозревающие люди... а у стеноч- ки, эдак скромно, как простой смертный, стою я — ав- тор текстов Геннадия Хазанова!
Разумеется, я быстро сошел с ума.
Я и раньше полагал, что я человек способный, но ког- да мои тексты начал оптом скупать Хазанов, я начал свы- сока поглядывать на памятник Гоголю.
Я писал и приносил еще, и Хазанов снова это покупал...
Большую часть купленного Хазанов так никогда и не исполнил. Только через несколько лет я понял: Геннадий Викторович просто оказывал мне посильную гуманитар- ную помощь, заодно привязывая к себе перспективного автора прочными материальными нитями. Благосостояние мое, что и говорить, изменилось в тот год довольно за- метно, но привязал меня к себе Хазанов не гонорарами.
Он поразил меня серьезностью разбора. Эстрадные тек- сты Геннадий Викторович пробовал на «станиславский» зуб, хорошо знакомый мне по театральному институту. Персонаж тут говорит это, а потом поступает так. По- чему? Мотивы, социальный портрет, психологическая правда...
Эта разборчивость была особенно заметна на цеховом фоне, который я успел неплохо разглядеть: как только по цеху прошел слух о новом хазановском авторе, мне нача- ли делать предложения.
— Виктор! — говорила мне одна звезда союзного зна- чения. — Ты талантливый парень! Напиши мне текст, что- бы зрители умерли.
Я с готовностью поинтересовался, каким образом мы могли бы достичь предлагаемого эффекта. Может быть, есть какой-то сюжет?
| 126 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Какой на хуй сюжет? — удивилась звезда.
— Ну, может быть, персонаж? — пытался зацепиться я.
— Какой на хуй персонаж? — закричала звезда. — Про- сто чтобы они сложились, блядь, впополам и сдохли!
Я был не против того, чтобы зрители сложились впо- полам и сдохли, но без сюжета и персонажей делать этого не умел. Надеюсь, никогда и не научусь. А на хазановские концерты в ту пору я начал ходить через день, наслажда- ясь хохотом на своих текстах. Впрочем, Хазанов мог, ка- жется, прочесть телефонную книгу, попутно обнаружив там и сюжет, и персонажей.
С сентября 1989 года он начал возить меня с собой на гастроли. Первая из них врезалась мне в память основа- тельно...
Встреча с народом
В Полтаве не было дождя полтора месяца — весь запас воды природа приберегла на день хазановского концерта под открытым небом. Публика, собравшаяся за час до, стояла под отвесно бьющими потоками и не уходила — это был разгар перестройки.
Наступили времена, когда ради хорошего текста сто- ило и промокнуть до нитки, и высохнуть до костей. Вре- мена эти начались еще, впрочем, до Горбачева...
Отступление: Жванецкий
КАК? ВЫ НЕ БЫВАЛИ НА БАГАМАХ? НУ, ГРУБО ГОВОРЯ, НЕ БЫВАЛ...
Зато я был в Пярну летом восемьдесят второго года.
Пять пополудни; плотная толпа полуголых людей обо- его пола, стянутых, как магнитом, со всего пляжа к кас- сетнику на песке. Внутрь не пробиться. Можно только всу- нуть ухо между чужих подмышек и замереть там в попыт- ке расслышать текст.
И ЧТО СМЕШНО? МИНИСТР МЯСНОЙ И МО- ЛОЧНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ЕСТЬ И ОЧЕНЬ ХО- РОШО ВЫГЛЯДИТ.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 127 |
В море не идет никто. Одинокий мужчина средних лет, плещущийся там с утра, не в счет: он либо глухой, либо уже спятил. А мы, нормальные люди обоего пола, заворо- женные ритмичным течением смешной русской речи, ос- таемся стоять, сидеть и лежать на песке в ожидании теп- лового удара, боясь только одного: пропустить поворот мысли, образующий репризу.
И КОРАБЛЬ ПОД МОИМ КОМАНДОВАНИЕМ НЕ ВЫЙДЕТ В НЕЙТРАЛЬНЫЕ ВОДЫ... ИЗ НАШИХ НЕ ВЫЙДЕТ!
Кто это? Кто? Как фамилия?
Объем талии, рука с рукописью на отлете и клубящий- ся лукавством глаз — эти подробности обнаружились поз- же, а тогда, в восемьдесят втором, — только голос, только ритм; это невозможное уплотнение языка, с пропусками очевидного, с синкопами в самых неожиданных местах...
И ВЪЕХАТЬ НА РЫНОК, И ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ СПРО- СИТЬ: СКОЛЬКО-СКОЛЬКО?
Они столько лет просили, чтобы писатели были ближе к народу, и вот, кажется, допросились: этот, из кассет- ника, был ближе некуда. Он был внутри народа. Меченый атом эпохи, он, хохоча и рыдая, метался по общей тра- ектории.
И НАМ, СТОЯЩИМ ТУТ ЖЕ, ЗА ЗАБОРОМ...
Человек из кассетника говорил «мы» — он имел на это право, ибо нашел слова для того, что мы выражали жестами. Обидно было слушать его в одиночестве — не хватало детонации; славно было слушать его в раскален- ный день, будучи плотно зажатым среди своего народа. Народа, выбирающего между прохладным морем и голо- сом из кассетника — голос!
Пляж в Пярну летом восемьдесят второго года — мес- то и время самого потрясающего успеха, который я ког- да-либо видел своими глазами...
Хазанов (продолжение)
...Вода стояла стеной, но публика не расходилась, и Хазанов вышел на сцену. Ему построили бесполезный навесик с микрофоном на стойке, — но что делать под
| 128 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
навесиком артисту эстрады? Хазановский костюм мгно- венно потемнел; Гена метался от края к краю по подмосткам размером с футбольное поле; микрофон начал бить то- ком, и Гена замотал его стебель носовым платком.
Потом на сцену со своими листками вышел и я. Прежде чем я успел открыть рот, листки с текстом превратились в бумажную кашу. Надо было продержаться до конца ха- зановского антракта, и я начал судорожно вспоминать собственный текст, благо пишу недлинно.
Певческое поле, где происходило дело, вмещало во- семь тысяч человек, и смех доходил до меня в три при- ема: сначала из первых рядов, потом из темноты в глуби- не. Когда, переждав вторую волну реакции, я начинал говорить снова, меня накрывала третья волна — пришед- шая уже откуда-то совсем издалека.
Потом началось второе отделение. Тропический ливень не прекращался. Хазанов, как боцман во время шторма, управлялся с этим стонущим от смеха кораблем. После не- скольких номеров на бис, мокрый и изможденный, он на- конец покинул палубу, и пассажиров немедленно смыло.
Потом был Барнаул. Пятитысячный ледовый Дворец спорта, забитый под завязку. В первых рядах сидел обком — эти лица видно невооруженным глазом за километр, и в любом регионе — это одни и те же лица. Все первое отде- ление, стоя у дырочки в заднике, я любовался теткой с партийной «плетенкой» на голове, сидевшей прямо по центру. Презрительно поджав губы, она покачивала голо- вой: какая пошлость, как не стыдно! И так — два часа.
Билеты на концерт, где, по случаю перестройки, уже говорили гадости про партию, в обкоме еще выдавали бесплатно, и не попользоваться напоследок халявой они не могли. Страдали, а наслаждались.
Времена были замечательные: при звукосочетании «ЦК КПСС» в зале начиналась смеховая истерика, ставрополь- ский акцент сгибал людей впополам...
Счастливое единство артиста и народа вскоре пере- шло в новое качество: на сцену, прямо во время номера, выполз трудящийся с початой бутылкой водки и бутер- бродом. Он радостно воскликнул «Генаша!» и полез лобы- заться.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 129 |
Что делает в такой ситуации нормальный человек? Вы- зывает милицию или дает в глаз сам. Что делает эстрад- ный артист? Включает чудовище в предлагаемые обстоя- тельства. И Хазанов присел на корточки и начал с трудя- щимся разговаривать, превращая это стихийное бедствие в номер программы. Зал подыхал от смеха.
Лицом Хазанова, когда он вышел со сцены, можно было пугать детей. Проходя мимо меня, он выдохнул:
— Это не имеет отношения к театру. Это коррида.
Потом на сцену вышел я со своими листочками. Ливня не было, было хуже. На шестой минуте моего выступле- ния в зале, ряду в девятом, открыл глаза внеочередной гегемон, кармический брат того, с бутербродом. Некото- рое время перед этим гегемон дремал, потому что было уже два часа пополудни воскресенья, а забываться он на- чал с пятницы.
Открыв глаза, гегемон обнаружил на сцене вовсе не того еврея, за которого заплатил двадцать пять рублей. Он понял, что его надули, встал и, обратившись ко мне, гром- ко сказал:
— Уйди!
Хорошо помню полуобморочное состояние, наступив- шее в ту же секунду. Такой контакт с народом случился у меня впервые, и, признаться, я был к нему не готов. Го- тов был Хазанов. Выйдя на сцену после антракта, он пер- вым делом поинтересовался у публики:
— А кто это сейчас кричал?
Публика, предчувствуя номер сверх программы, не- медленно гегемона заложила: вот он, вот этот!
— Встаньте, пожалуйста, — попросил Хазанов.
И тот встал!
— Вы постойте, — попросил Гена, — а я вам расскажу историю.
История, рассказанная Хазановым
В одном немецком театре шел «Ричард Третий»:
— Коня! Полцарства за коня!
— А осел не подойдет? — громко поинтересовался вдруг какой-то остроумец из публики.
5 «Изюм из булки»
| 130 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
«Ричард» ненадолго вышел из образа и, рассмотрев человека в партере, согласился:
— Подойдет. Идите сюда...
Хазанов (окончание)
Барнаульский зал грохнул смехом (как грохнул, по- лагаю, и тот немецкий), и Гена, схарчив гегемона живь- ем, продолжил программу...
Мы с ним путешествовали и дружили шесть лет. По- том наши профессиональные пути разошлись; потом ра- зошлись пути человеческие... Но об этом я ни писать, ни вспоминать не хочу. А те шесть лет были для меня и ог- ромной школой, и радостью.
Лидеры
Осень восемьдесят девятого, совхоз под Ленинградом. До выступления перед тружениками села нас решили по- знакомить с жизнью коров.
И вот — огромное, на полторы тыщи голов, коровье гетто, жуткая вонь, тоскливое мычание... Экскурсию ве- дет парторг совхоза, сыплет цифрами удоев... Наконец, наглядевшись на обтянутые кожей скелетины, я неосто- рожно интересуюсь: а как их кормят? И как вообще орга- низовано это питание?
Тут парторг мне застенчиво так отвечает:
— Там есть корова-лидер.
— То есть? — не понял я.
— Ну-у... — Парторг помедлил, не зная, как еще объяс- нить, и наконец решился. — Она всех от кормушки оттал- кивает и жрет сама.
С тех пор я знаю, что такое лидер.
Серпом по молоту
Много лет спустя один мой приятель увидел на сельпо объявление о грядущем совхозном собрании. Одним из пунктов повестки значилось: «Последствия сева».
| Автобио-граффити (часть вторая) | 131 |
Как о стихийном бедствии.
Кстати, о стихийном бедствии. Будучи младшим сер- жантом в Забайкальском военном округе, я стал свидете- лем дивной картины: в совхозе, располагавшемся непо- далеку от нашей воинской части, гулял народ. Трезвых не было. В опустошенном сельпо давно кончилась закуска; у калиток стояли ведра с самогоном. Родители, покачива- ясь, ложились на землю рядом с детьми, бывшими в от- рубе уже давно.
Природное любопытство заставило меня поинтересо- ваться причиной этих народных гуляний. Оказалось: навод- нение. Местная речка очень кстати разлилась и затопила все посевы. Решением областной власти, совхозу по тако- му случаю был закрыт план и выплачены премиальные.
Это было через год после наступления коммунизма, осенью 1981-го.
Прикрепление
А году эдак в восемьдесят восьмом, в составе делега- ции Союза театральных деятелей, я полетел в Иркутск — провести семинар по сценическому движению в местном театральном училище.
Ну, семинар семинаром, а есть-то надо! Зашел я в кафе-столовку на улице, что ли, Карла Маркса (а может, на проспекте Энгельса? — в общем что-то такое, сугубо иркутское), а еды нет. То есть вот тебе за рупь — раскля- канные пельмени с рассыпающейся горчицей, два куска несвежего черного хлеба, кофейный напиток — и прият- ного аппетита! Из магазинов выпадали наружу очереди за тем же хлебом и молоком. Этот Иркутск и впрямь был на полпути к Северной Корее...
Пару дней живем эдак, а потом директор театрально- го училища интересуется: как мы в бытовом смысле, всё ли нормально, как питание? Ничего, отвечаем, вот в кафе ходим... Директору даже поплохело: какое, говорит, кафе? Мы же вас прикрепили!
Оказывается, все эти дни мы должны были питаться в обкоме, который к тому времени уже полвека стоял по-
5*
| 132 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
среди города на месте взорванного храма. И мы пошли пообедать, напоследок, в обком.
Милиционер, пропуская, посмотрел недобро — фейс- контроль я бы у него не прошел никогда, но у меня был волшебный пропуск. Спустились в буфет, сели за стол. На- крахмаленная официантка подошла сразу, накрыто было мгновенно...
И случился у меня обкомовский обед из пяти блюд! Язык с хреном, помидоры с лучком и сметаной, рас- сольник с олениной, омуль с рассыпчатой картошечкой с укропом — и компот. Компота потом принесли второй стакан.
И что интересно — все это стоило тот же рупь.
Вернулся я в столицу нашей Родины — а тут как раз какой-то Пленум или уже партконференция, черт их душу знает... Короче, когда товарищ Лигачев, тряся седым чу- бом, вскричал с трибуны: «Мы не можем отдать наши завоевания!» — я вдруг сразу его понял.
А раньше, признаться, все недоумевал. Все думал: о чем это они?
А тут — как вспомнил обкомовские подвалы, набитые едой, посреди издыхающего города, так в один момент проникся партийной болью. Действительно, глуповато им было бы отдавать эти завоевания...
Да они, собственно, и не отдали.
В защиту Егора Кузьмича
Кстати. Как-то раз жена принесла в дом котенка, от- битого у юных пионеров. Юные пионеры пытались заму- ровать его в подвале нашего блочно-панельного дома. Ко- тенок был бело-серенький, и некоторое время жил в на- шем доме безымянно, пока не обнаружилось, что он не дурак приналечь на молоко и другие сельхозпродукты. Тогда за успехи в поедании всего, что плохо лежит, и тягу к здоровому образу жизни животное было названо Егором Кузьмичом (дело было в восемьдесят девятом году).
А дочке нашей в том году исполнилось три года. По интеллекту она стремительно приближалась к новому оби- тателю квартиры, а по физическому развитию несколько
| Автобио-граффити (часть вторая) | 133 |
его опережала, что не всегда учитывала в процессе со- вместных игрищ. Котенок улепетывал от нашей девочки, но она настигала его, и тискала в порыве любви, и швы- рялась подушками...
Однажды жена строго выговорила юной Валентине, пригрозив, что если тиранство над Егором Кузьмичом не прекратится, мы его кому-нибудь отдадим. Дочь выслу- шала угрозу, насупившись.
Педагогическая мина рванула в самый неожиданный момент: через день наш ребенок, что называется, на ров- ном месте, вдруг зарыдал в голос на все метро. Испуган- ная жена, обнимая дитятко, не понимала, в чем дело, пока дочка не взмолилась на весь вагон:
— Мама-а! Я не буду больше бить Егора Кузьмича-а-а!
Жена утверждает, что пассажиры посмотрели с ува- жением.
Практический склад ума
На досужий вопрос: «Кем ты будешь, когда вырас- тешь?» — после походов с мамой по магазинам в девяно- стом году, наша четырехлетняя дочь ответила вполне ра- ционально:
— Многодетной матерью. Им продукты дают...
Поэтический склад ума
В эти же годы, только приступившая к версифика- ции, сочинила вполне жизнерадостное приложение к Про- довольственной программе партии:
«А пока, а пока
Будем кушать облака!»
«Вольво»
Меж тем кончалась советская власть. Кончалась оче- видно — покамест бескровно, но очень мучительно. Влаж- ным пронзительным ноябрем 90-го меня подвозил по ка- ким-то делам мой приятель Юра. Бывший инженер, он по
| 134 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
первой горбачевской отмашке ушел в бизнес. Впереди у него было семь с половиной лет строгого режима, полу- ченные от неподкупной российской Фемиды (у Юры не хватило денег ее купить); этот сюжет я расскажу чуть позже...
А осенью 1990-го Юра заехал за мной на «Вольво». За рулем «Вольво» сидел шофер. Мы толчками продвигались в пробке, мимо булочной, вдоль угрюмой зябкой очере- ди, ждавшей вечернего завоза хлеба. Люди внимательно и недобро смотрели в затененные стекла иномарки, полз- шей вдоль них, — и я, чуть ли не в первый раз в жизни находившийся внутри, вдруг кожей почувствовал: вот они так постоят, постоят, а потом просто подойдут и пере- вернут «Вольво».
Призрак гражданской войны висел в воздухе той влаж- ной осенью, и стоило ненадолго оказаться в теплой инома- рочной утробе, чтобы почувствовать это по-настоящему...
Песня
В вышеописанное время — когда советская власть в стране еще была, а еда уже кончилась, — я со своим юмором поехал по совхозам. Вместе со мной, иллюстри- руя известный постулат насчет горы и Магомета, трону- лись в путь еще десять голодающих артистов: за пару-тройку концертов для тружеников села нам обещали по несколь- ко десятков яиц, по три курицы и залейся молока.
Деньгами в ту осень можно было заинтересовать толь- ко нумизматов.
Среди фокусников, дрессировщиков и прочих масте- ров искрометной шутки поехала по совхозам известная народная певица с двумя подручными баянистами. Ее пат- риотический номер завершал нашу целомудренную про- грамму.
«Гляжу в озера синие...» — тянула певица, протягивая к народу белы рученьки ладошками вверх. Потом одну переворачивала ладошкой вниз и проводила ею направо, бесстыже любуясь воображаемыми просторами: «В полях ромашки рву...»
| Автобио-граффити (часть вторая) | 135 |
Отпев, она кланялась поясным поклоном, уходила за кулисы, снимала кокошник, вылезала из сарафана — и, отоварившись, мы ехали за следующими курицами.
Ехали в рафике, по классическому бездорожью — и певица, вся в коже, замше и драгметаллах, только что со своими кокошниками и баянистами вернувшаяся из Гер- мании, в такт колдобинам повторяла:
— У, блядская страна!
Баянисты, покрякивая на ухабах, пили баночный «Холь- стейн».
В следующем совхозе певица нацепляла кокошник, про- тягивала руки в воображаемые просторы — и все начина- лось сначала:
— Зову тебя Россиею...
И через полчаса, на очередной рытвине:
— У, блядская страна!
Из-за совпадения ритмики это звучало как вариант куп- лета.
Жизнь и судьба
В перестроечные времена молодая журналистка при- ехала брать интервью у никому не известного скульптора. Чрезмерно известным, впрочем, был главный персонаж его творчества: скульптор всю жизнь лудил «лукичей». В кепке и без кепки. Указующих направление и слушающих «Аппассионату». Сидящих на скамеечке. Говорящих речь. Всю жизнь — одни «лукичи».
Страна шла к коммунизму, «лукичами» предстояло на- глухо заставить одну шестую земной поверхности, и бла- госостояние скульптора росло, но душа его рвалась из- под спуда в горние выси. Поэтому, когда грянула и набра- ла высоту перестройка, он сам позвонил в газету.
Захотелось поделиться наболевшим.
Приехала юная журналистка, и партийный Роден на- чал свою исповедь. О том, как советская власть иссушила его талант; как вместо того чтобы реализовывать божий дар (а в юности художника хвалили и Коненков, и Кер- бель), приходилось делать вот это...
| 136 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Мастерская скульптора была заставлена лысыми урод- цами всевозможных видов. На дворе, однако, уже стояла перестройка, солнце демократизации подрастопило иде- ологические снега, ручьи гласности вовсю журчали по об- новляемой стране...
— Над чем вы работаете сегодня? — спросила журна- листка.
Скульптор застенчиво улыбнулся и сказал:
— Пойдемте, покажу.
Они прошли в другую часть мастерской, к окну. Скуль- птор отодвинул занавеску.
— Вот...
На фанерном постаменте стоял бюстик Ленина.
У Маяковского: «что такое го-ро-до-вой?»
А вот как теперь объяснить поколению проколотых ноздрей, что такое «совок»? У меня, для пользы юноше- ства, имеются два, по-моему, замечательных свидетель- ства.
Рассказ товарища по цеху. Начало девяностых, зима; пародист Александр Иванов прибывает в гостиницу, пред- положим, «Центральная» в городе N.
За неимением свободных рук входную дверь в гости- ницу Сан Саныч лягает ногой. Дверь распахивается и со скрежетом застревает на неровно залитом цементном полу; Иванов, волоча в руках сумку и связку книг на продажу, а вешалку с костюмом для выступления прижимая к плечу чуть ли не ухом, направляется к стойке администратора.
И тогда швейцар, все это время сидевший на диван- чике в нескольких метрах от входа, интересуется ему в спину:
— А дверь за тобой Пушкин закрывать будет?
Второй эпизод случился на гастролях в Минске, куда я приехал вместе с одним уездным театром. У театра в Минске была премьера, а я в том спектакле ставил плас- тические номера.
И вот сидим мы после премьеры в гостиничном номе- ре, отмечаем, а в телевизоре, во главе группы дрессиро- ванных мулатов, скачет Майкл Джексон. И я, тыча паль-
| Автобио-граффити (часть вторая) | 137 |
цем в экран, дружелюбно говорю артистам: вот, смотри- те, сволочи, что такое «синхронно»! Вот это, а не ваше — плюс-минус трамвайная остановка...
Пьяненькая заслуженная артистка Ч. поворачивается к телевизору, несколько секунд скептически смотрит на Джексона, затем хмыкает и говорит прокуренным голосом:
— Ха! Вы заплатите мне миллион долларов, я вам так станцую.
На пятой секунде того, что делал Джексон, она бы умерла. Она бы задохнулась, но перед этим у нее бы отва- лились ноги и сошла с винта голова. Означенный милли- он я мог бы истратить только на надгробие...
Но мысль о том, что во всем мире принят обратный порядок действий — сначала танцы, а потом назначение гонорара, — просто не приходила актрисе в голову.
Дети! Вы запомнили, что такое «совок»?
Курточка
Весной 91-го я участвовал в рижском фестивале «Море смеха». Заключительный концерт проходил в Доме офи- церов, в двух шагах от вокзала, что было мне очень кста- ти. Я договорился, чтобы выпустили на сцену пораньше, и, выступив, рванул на московский поезд.
И в спешке оставил в гримерной комнате свою куртку.
Курточка была кожаная, дорогая сердцу и подходя- щая телу.
Из Москвы я дозвонился своему рижскому приятелю, и через какое-то время тот меня успокоил: куртка цела, вот телефон начальника Дома офицеров. Я не понял, за- чем мне начальник Дома офицеров, но выяснилось: то- варищ подполковник хочет сначала со мною поговорить.
Видимо, он решил удостовериться, что куртка моя, подумал я и с легким сердцем набрал номер. Но все ока- залось гораздо серьезнее.
— Скажите, — спросил начальник рижского Дома офицеров, — это вы читали вчера «Письмо солдата»?
И я вдруг понял, что никогда не увижу своей курточ- ки. Потому что «письмо» это со сцены действительно чи- тал я...
| 138 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ПРИЛОЖЕНИЕ
«Дорогая мамочка!
Пишу тебе из воинской части номер (вычеркнуто), где два года буду, как последний (вычеркнуто), ис- полнять свою (вычеркнуто) почетную обязанность.
Живем мы тут хорошо. Так хорошо, что (вычеркну- то до конца фразы). Сержанты любят нас, как род- ных, и делают это, мама, круглые сутки.
Ты спрашивала о питании. Ну что тебе сказать? (Вычеркнуто две страницы.)
В увольнение мы ходим по городу (вычеркнуто), по улице Карла (вычеркнуто) и Фридриха (вычеркну- то), возле которых на горе (вычеркнуто) и стоит наш (вычеркнуто) полк.
С этой (вычеркнуто) горы через прицел хорошо видно границу нашей (вычеркнуто) Родины, и за ней, как сама понимаешь, (вычеркнуто) — и как они там бегают, за голову схватившись. Но мы, мамочка, в них не стреляем, потому что наш (вычеркнуто) пол- ковник сказал: «(вычеркнуто) с ними, пускай еще по- бегают!»
Так что ты, мама, за меня не волнуйся, а пришли мне лучше (вычеркнуто семь страниц).
С боевым приветом, твой сын, рядовой (вычерк- нуто)».
— Это читал я, — признался я.
В трубке наступила удовлетворительная пауза. Потом вкрадчивый подполковничий голос спросил:
— Зачем же вы клевещете на Советскую армию?
Если бы не несчастный заложник — моя легкая, ко- жаная на подкладке курточка — товарищ подполковник был бы послан мною, самое близкое, в Забайкальский военный округ, на акклиматизацию. Но курточка была в руках у подполковника, а я, если вы еще не поняли, страшно корыстный человек.
— Это не клевета, — сказал я, стараясь сохранять до- стоинство, но не сжигать мосты.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 139 |
— Как же не клевета? — поинтересовался товарищ под- полковник.
— Это шутка, — сказал я самое глупое, что можно было сказать в этой ситуации. Но мой минус неожиданно помножился на минус в голове собеседника, и на том конце провода наступила тишина.
— Шутка? — переспросил наконец начальник Дома офицеров.
— Конечно, — боясь спугнуть свое счастье, сказал я.
— Точно шутка?
Информацию о том, что шутка — это заостренная раз- новидность правды, до товарища подполковника еще не довели.
— Ну, разумеется... — Тут я достал из головы довод убийственной силы. — Ведь это был вечер юмора!
Подполковник еще подумал и сказал:
— Тогда ладно.
И в тот же вечер вернул куртку моему рижскому при- ятелю.
Стук в дверь с благодарностью
В глубоко семидесятые годы Таня П. работала режиссе- ром на ленинградском телевидении. Ее начальник, вы- пускник тамошнего культпросветучилища, партийный, ра- зумеется, на всю голову, был человеком необычайной широты — и однажды, в ответ на Танину просьбу о при- бавке жалованья (а пахала она сверх всяких профсоюзных норм) ответил так:
— Ты хоть понимаешь, что ты единственная еврейка на всем ленинградском телевидении? Ты не денег должна просить, а каждый день, когда приходишь на работу, сту- чать ко мне в кабинет, заглядывать и говорить «спасибо».
Не в силах выразить руководству своей благодарности за все, Таня эмигрировала в Израиль.
Прошло пятнадцать лет. Таня продолжала работать по специальности — телевизионным режиссером, на мест- ном канале. Начальствовал там марокканец, бывший тор- говец фалафелем. Когда его руководство достало Таню по
| 140 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
самое не могу и она попыталась встать поперек, марокка- нец сказал:
— Эй! Ты хоть понимаешь, что ты единственная рус- ская на израильском телевидении? — И далее по тексту: про стук в дверь и ежедневное «спасибо». Таня утвержда- ет, что почти дословно, хотя и на иврите.
Я думаю, их всех готовят в каком-то едином марсиан- ском центре. У вас есть другие версии?
Товарищ Грекова
В начале 80-х я вел театральный кружок в Городском Дворце пионеров и школьников и в добрый час поставил там спектакль «До свиданья, Овраг!» — инсценировку замечательной повести Константина Сергиенко.
История о бездомных собаках, обитающих на окраине Москвы, заметно выпадала из репертуара Пионерского театра, насыщенного Михалковым и Алексиным. Первым это выпадение заметило партбюро отдела эстетического воспитания, руководимое тихой тетей из судомодельного кружка. Затем последовало партбюро Дворца пионеров.
Присутствовать на обсуждении собственного спектак- ля мне не разрешили, но приговор был передан дослов- но: «чернуха», «воспитание в детях жестокости» и «фига в кармане советской власти». Формулировки принадлежали директору Дворца пионеров Ольге Ивановне Грековой.
Спектакль не разрешили показать даже родителям ма- леньких артистов (видимо, боялись за родителей). Старень- кий партиец Израиль Моисеевич, руководивший фотокруж- ком, при разговоре об «Овраге» переходил на шепот.
Прошло несколько лет, началась перестройка.
Уходя из Пионерского театра, я решил — из принци- па или вредности, считайте, как хотите — «Овраг» вос- становить. Моя первая «труппа» к тому времени давно выросла из ролей, подросли новые артисты, но текст и мизансцены я оставил неизменными.
В сущности, это был тот же самый спектакль.
И начались чудеса.
Перестроившийся худсовет проголосовал за «Овраг» единогласно. Тихая тетя из судомодельного кружка по-
| Автобио-граффити (часть вторая) | 141 |
здравляла меня с тем, что всё так хорошо закончилось. Старенький Израиль Моисеевич поздравлял тоже, но по- прежнему шепотом — он помнил, что бывает вторая вол- на репрессий.
Потом «Овраг» стал чего-то там лауреатом, потом был признан лучшим детским самодеятельным спектаклем года, а потом... О-о! Потом меня пригласили в Октябрьс- кий горком КПСС для вручения грамоты «За успехи в коммунистическом воспитании подрастающего поколе- ния». Я свято храню ее — с ленинским профилем в углу, с красными гвоздиками...
Вручала мне всю эту лепнину второй секретарь горко- ма КПСС Ольга Ивановна Грекова. Та самая, которая пять лет назад, находясь на должности директора Дворца пионеров, говорила про чернуху и фигу в кармане совет- ской власти — что интересно, по тому же самому поводу.
Холодный пот прошиб меня, когда я увидел Ольгу Ива- новну и понял, что встречи не избежать. Мне было стыд- но и тоскливо. Я съеживался и подумывал о побеге из зала, но не сбежал, и правильно сделал.
Товарищ Грекова дала мне урок исторического мыш- ления.
Я-то, дурачок, думал, что бывшая директриса сделает вид, будто видит меня впервые, и по малодушию гото- вился ей в этом подыграть... Как бы не так! Встретившись со мною на сцене, второй секретарь Октябрьского райко- ма КПСС сказала: «Виктор, я очень, очень рада именно за вас!»
И крепко, со значением пожала мне руку.
В эту секунду мне вдруг почудилось, что мы с Ольгой Ивановной вдвоем боролись против темных номенклатур- ных сил эпохи застоя. Я понял, как сходят с ума. Я взял их грамоту и похоронные красные гвоздики и вернулся в зал, абсолютно опустошенный.
Она опять была права! Она была права, когда в андро- повском 83-м закрывала мой спектакль, права, когда в горбачевском 88-м его же награждала...
Ольга Ивановна в полном порядке и сейчас.
Году эдак в 1999-м, уже глубоко при Ельцине, меня пригласили выступить на открытии какой-то синекуры
| 142 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
типа Фонда помощи детям-сиротам при президенте Рос- сии, специально подчеркнув, что руководит Фондом зна- комая мне Ольга Ивановна Грекова и приглашение это — ее личная просьба. Что она меня помнит и ценит...
Как говорится, девушка без комплексов.
Выступать перед г-жой Грековой я отказался, но с удо- вольствием узнал, что Фонд располагается в просторном здании в центре Москвы. Недвижимость, аппарат, феде- ральное финансирование... За детей-сирот я спокоен.
Чем вы руководите при Путине, Ольга Ивановна?
Клиенты Фрейда
Настало время первых съездов народных депутатов, и наши партийно-хозяйственные боссы явились перед нами, наконец, в прямом эфире, во всей неотразимости есте- ства. Я немедленно начал за ними записывать, и коллек- ция приняла эротический характер. Вот лучшее из услы- шанного в те годы:
Анатолий Иванович Лукьянов: «Мне товарищ Бирю- кова дала два раза в письменном виде».
Николай Тимофеевич Рябов: «Ну вот: мы утром не при- няли, и теперь у нас все повисло...»
И, наконец, звезда Востока, незабвенный Рафик Ни- шанович Нишанов: «У нас регламент: кончил, не кон- чил — три минуты, и все!»
Любовь к двум треугольникам
Летом 1988 года — о радость! — меня пригласили в Чехословакию.
Приглашение исходило от моего приятеля, комсомоль- ского функционера (да, да!). В Татрах проходила Универ- сиада, и функционер отвечал за культурную программу от Союза Советских.
Долго упрашивать себя я не заставил, и чуть ли не в тот же день пошел искать треугольник*.
___________
* Справка для юных читателей: треугольник — это фигура, образу- емая главой администрации, парторгом и профоргом для выдачи человеку характеристики для поездки за рубеж.
* Справка для юных читателей: треугольник — это фигура, образу- емая главой администрации, парторгом и профоргом для выдачи человеку характеристики для поездки за рубеж.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 143 |
В «треугольнике» по месту работы ничего против меня не имели, но давать характеристику отказались, потому что работал я у них к тому времени только два месяца, а на раскусывание отдельного морально-политического об- лика советская власть отводила коллективу полгода, и ни днем меньше!
Рекомендовали обратиться по прежнему месту работы.
«Треугольник» на прежнем месте работы знал меня как облупленного и любил как родного, но характеристику давать не хотел, потому что я у них уже не работал!
Спустя неделю все шесть углов видеть мое лицо не могли. Я по очереди выскакивал перед каждым из них, как отец Федор перед инженером Брунсом, и просил завизировать уже порядком засаленный листочек с добрыми словами в свой адрес, которые, по их просьбе, сам же и сочинил. Я прикладывал руки к груди, строил глазки и признавался в любви к советской власти. Советская власть, едина в шести лицах, признавалась мне во взаимности, но бума- женцию подписывать отказывалась.
Особое обаяние происходящему придавало то, что все шестеро довольно искренне мне сочувствовали.
В начале второй недели на старом месте работы дали слабину и дыхнули на печать.
Легкость, с которой я обтяпал свое дельце, радовала меня недолго. Через несколько дней выяснилось, что ан- гельская характеристика с долгожданной печатью — филь- кина грамота, не имеющая никакой силы, ибо после слов «рекомендует к поездке в ЧССР» не было написано «...и несет за него ответственность»!
А штука была именно в том, чтобы кто-то, ежели чего, понес ответственность!
Выездная комиссия (еще одно ностальгическое словосо- четание) даже глядеть на меня не пожелала, и я пошел по собственным следам: старая работа, новая работа... Нести за меня ответственность не хотел никто! На наводящий вопрос — какую именно, по их мнению, пакость я могу устроить в братской Чехословакии, мелкая партийно-пи- онерская мышка, знавшая меня пять лет, смущенно от- ветила:
— Но ведь там рядом Австрия...
| 144 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
К этому моменту, впрочем, я действительно был бли- зок к тому, чтобы ползком ползти через Татры туда, где люди живут без треугольников...
Из любви уже не столько к путешествиям, сколько к чистому знанию, я решил идти до упора.
Упор состоялся в Октябрьском райкоме КПСС. Боль- шая партийная тетя, брезгливо переждав мои претензии, позвонила симметричной тете, обитавшей в райкоме Фрун- зенском. Две эти партийные небожительницы мирно вор- ковали минут двадцать, выясняя, какой именно район (по местонахождению новой или старой работы) должен брать на себя ответственность за мое поведение за грани- цей, и пришли к устроившему обеих выводу, что этого не должен делать никто.
Татры меня так и не увидели, но и райкомы, слава тебе господи, увидели в последний раз...
Надоело
Падение советской власти накликала моя пятилетняя дочка. В июне 1991-го мы стояли на летном поле в аэро- порту Минводы, и девочка, осматриваясь, поинтересо- валась, что это такое написано на хвостах у всех самоле- тов: «сэ-сэ-сэ-рэ, сэ-сэ-сэ-рэ...»
— Что, — невинно спросил я, — не нравится?
Дочка пожала плечами:
— Да нет, надоело просто.
Ну, и пожалуйста.
Дочка пожала плечами:
— Да нет, надоело просто.
Ну, и пожалуйста.
«Плохой день...»
Дело было под Ригой, в тихом курортном местечке Пабажи. Восстав однажды ото сна часу эдак в одиннадца- том, я спустился к кастелянше, взял у нее ключи от бо- лее просторного номера, освободившегося накануне, и начал перетаскивать вещи.
Новый номер выходил окнами на море. За окнами раскачивались под солнцем сосны. Я весело волок сумки по коридору, вполуха слушая бухтение диктора из радио- точки.
| Автобио-граффити (часть вторая) | 145 |
«Всемерно укреплять колхозное движение...» — гово- рил диктор.
Находясь еще в полупроснувшемся состоянии, раздра- жился я на этот пассаж, надо сказать, довольно вяло: ка- кое колхозное движение, подумал я, пятый год перестрой- ки, что они там, с ума сошли... Вернусь — всех убью.
Перетащив вещи, я снова спустился к кастелянше — доплатить за улучшение своих жилищных условий. Касте- лянша, пожилая строгая латышка, аккуратно заполнив квитанцию, дошла до даты и вздохнула:
— Девятнадцатое августа... Какой плохой день.
— Почему плохой? — радостно поинтересовался я.
Кастелянша внимательно посмотрела, проверяя, не придуриваюсь ли.
— Вы радио не слушаете? — спросила она наконец.
— Нет, — чистосердечно ответил я.
— У нас переворот, — сказала кастелянша.
— У вас? — уточнил я. Я уже перенес вещи в свой новый номер и даже оплатил его, но проснуться еще не успел. Я подумал: может, Рубикс сместил Горбунова...
— У вас? — спросил я.
Кастелянша холодно на меня посмотрела и ответила:
— У вас.
Так произошло отделение Прибалтики от Советского Союза.
«Если победят наши...»
И еще одна история тех дней — точнее, следующего дня. 20 августа 1991 года, когда чаша весов колебалась, и неясно было, чья возьмет, в Чите, под аккомпанемент радиостанции, ведущей прямой эфир с улиц ночной Мос- квы, один мой приятель сцепился с подполковником КГБ. Тот, разумеется, был за ГКЧП. Упершись друг в друга лбами, они до хрипоты проспорили на чьей-то кухне це- лый день, поминутно прерываясь на последние новости.
В Москве стреляли. Развязки не было, и они снова упи- рались друг в друга лбами.
Наконец спор иссяк по причине полной непоколеби- мости сторон, и, уходя, подполковник сказал... О, как он сказал!
| 146 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Он сказал: «Запомните! Если победят ваши — этого разговора не было!»
И, подумав, добавил: «Если победят наши — вы отве- тите за свои слова!»
Финита ля комедиа
Почетный караул от Мавзолея убрали не сразу, и 25 ав- густа 1992 года мне своими глазами довелось увидеть чудо: улыбку на губах кремлевского курсанта при исполнении. То есть он еще стоял у мумии навытяжку, но уже улыбал- ся — и это означало настоящий конец эпохи.
Жизнь, как муравей, проточила свои ходы в этом зам- шелом дереве.
Отмененный концерт
Конец эпохи оказался гораздо заметнее, чем ее начало.
На сей счет в нашей семье имеется любопытный доку- мент: почтовая открытка, посланная дедушкой моей жены из Москвы родителям, в Тамбов, на Дворянскую улицу, 52.
«Дорогие! — писал семнадцатилетний Володя, зани- мавшийся по классу скрипки у профессора Пресса. — Се- годня, в среду 25/X—17 г., выступаю на ученическом ве- чере с концертом Мендельсона-Бартольди e-moll...»
Через пару дней честный Володя сообщил родителям, что долгожданный концерт двадцать пятого октября не состоялся: в Москве, написал он, в этот вечер случились какие-то безобразия — и даже стреляли...
И то сказать: либо Ульянов-Ленин, либо Мендельсон- Бартольди!
[147]
![[Заголовок и фото]](IzBu_147_396x640.jpg "Автор стоит на левой ноге, правая согнута в колене и поднята вперёд вправо, улыбка во всю «распахнутую пасть».")
ВРЕМЕНА
ВРАЗВЕС
ВРАЗВЕС
[148]
[149]
Ленин как?
Осиротив своим распадом миллионы людей, Союз Со- ветских оставил о себе кучу немыслимых воспоминаний. Спустя десять лет после гибели этой Атлантиды я стал участником фантастического диалога. Происходил он в сельской части Узбекистана — с милиционером, остано- вившим нашу машину для проверки документов.
— Откуда? — спросил он.
— Из Москвы.
— Из Москвы? А город какой?
— Да Москва же, — отвечаю.
Последовало грандиозное уточнение.
— Где ЗИЛ?
— Где ЗИЛ.
— Работал там, — сообщил узбек. — «Выхино» метро
есть?— Из Москвы.
— Из Москвы? А город какой?
— Да Москва же, — отвечаю.
Последовало грандиозное уточнение.
— Где ЗИЛ?
— Где ЗИЛ.
— Есть.
— Жил там. Общежитие... — пояснил он и, помолчав, спросил главное. — Ленин как?
— Спасибо, — ответил я, — ничего.
— Лежит?
— Лежит.
Милиционер удовлетворительно поцокал и отпустил, не проверив документов. Кажется, это называлось: един- ство советского народа...
Тревожный сигнал
Лето девяносто четвертого. Еду по Москве в троллей- бусе, читаю «Спорт-экспресс». Передо мной сидят два се- верных корейца — синие пиджаки, значки с Ким Ир Се- ном... А его аккурат в это время по Пхеньяну лежачего возят, помер он.
И вот, значит, один кореец вежливо так трогает меня за рукав и спрашивает — что бы вы думали?
| 150 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Бразилия?
Я не понял, говорю: чего?
Он повторяет:
— Бразилия? — И пальцем в мою газету тычет. А нака- нуне как раз чемпионат мира по футболу закончился.
Я говорю: Бразилия, Бразилия! Он тогда широко улы- бается и второго корейца локтем в бок: мол, что я гово- рил! И они начинают оживленно лопотать про футбол.
Вместо чтоб скорбеть.
Кажется, идеи чучхе в опасности.
«Бактерии не ошибаются...»
Есть такое древнее китайское проклятье — пожелание жить в эпоху перемен. Тяжесть этого проклятия многие россияне испробовали на себе, но есть люди, которых не выбьет из седла никакой поворот исторического сюжета.
Главного редактора газеты «Московский комсомолец» г-на Гусева я помню с начала восьмидесятых. В ту пору он был товарищем Гусевым, ответственным организатором международного отдела ЦК ВЛКСМ; был гладко выб- рит, носил пиджак со значком «Член ЦК ВЛКСМ» на лацкане и был сильно озабочен реализацией решений очередного Пленума партии.
Над его головой в редакторском кабинете висел тка- ный коврик с изображением Владимира Ильича — дар какого-то среднеазиатского комсомола.
Потом началась перестройка, и Павел Николаевич по- шел колебаться вместе с линией партии. Наконец, году эдак в восемьдесят девятом, мой приятель, работавший в ту пору в «МК», задумчиво сообщил при встрече:
— Знаешь, кажется, перестройка победит...
— С чего ты взял? — поинтересовался я.
— Да вот, — ответил приятель, — Гусь после отпуска вышел на работу — в бороде и джинсах! Такой стал де- мократ-демократ...
Тут следует заметить, что значок «Член ЦК ВЛКСМ» слинял с гусевского пиджака на каком-то предыдущем повороте.
| Времена вразвес | 151 |
— Гусь — он ведь зря не меняется... — глубокомыслен- но заметил приятель.
«Гусь» менялся не зря: прогрессивное крыло в ЦК по- бедило.
Вскоре случился и был подавлен Путч. На следующий день после этого коврик с тканым «Лукичом» исчез со стены — и не просто исчез, а лег у входа в редакторский кабинет. Об него стали вытирать ноги входящие к бывше- му члену ЦК ВЛКСМ. Вскоре «МК», этим членом прива- тизированный, уже несся вперед по волнам демократии.
В середине 90-х я увидел «Гуся» в президиуме Конг- ресса русских общин, рядом с секретарем Совбеза Ско- ковым. Поговаривали, что этот Скоков будет следующим премьером — а может быть, даже и...
«Гусь» сидел в президиуме, озабоченно кивая вслед патриотическим словесам.
Когда Скокова с присными бесследно смыло очеред- ной номенклатурной волной, «Гусь» немедленно выныр- нул рядом с Лужковым, возле которого и плавал до по- явления на горизонте нынешнего гаранта. По счастью, сам Лужков растворился в новой власти почти мгновенно, и Павлу Николаевичу не пришлось сильно напрягаться, что- бы соответствовать очередному политическому бульону.
Как сформулировал по этому поводу поэт Сергей Ган- длевский, «бактерии не ошибаются». Всегда вместе с пи- тательной средой.
Парный конферанс
Рассказывают, что в начале девяностых два российс- ких главных редактора (одной крупно-либеральной газе- ты и одной жутко-патриотической) отправились на со- вместные гастроли по городам США.
С диспутом.
На это продавались билеты — и хорошо продавались! Полные залы эмигрантов, истосковавшихся по русской политической жизни, становились свидетелями нешуточ- ного идеологического противостояния, до хрипа и сжа- тых кулаков, до полной гибели всерьез...
| 152 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Вы погубили Россию! — Нет, вы погубили Россию!
Хорошо представляю себе это. Еще лучше представ- ляю дальнейшее: аплодисменты, высвобождение из рук эмигрантов, желающих продолжить диспут на дому; по- лучение гонораров от скуповатого антрепренера, приду- мавшего этот цирк-шапито и срубившего хороший куш... Потом, в одной машине, бочком к бочку — на совмест- ный ужин в каком-нибудь нехитром «бургер-квине». Вро- де неплохо прошло, да? Отлично прошло! И в гостиницу, в соседние номера...
А наутро — снова в машину и, бочком к бочку, в со- седний штат; там попить кофейку — и на сцену.
Вы погубили Россию! — Нет, вы погубили Россию!..
Как я попал
В январе 1993-го меня приняли в Союз писателей — при весьма поучительных обстоятельствах.
Примерно за год до того Григорий Горин обнаружил, что я в Союзе писателей не состою. Я пытался кокетни- чать, изображая вольного питомца муз, но был сурово осажен классиком.
— Не валяйте дурака, — сказал Горин, — немедленно вступайте! Состаритесь — будете лечиться в поликлини- ке... И потом, я же дал вам рекомендацию!
Тут выяснилось интересное. Оказывается, в августе 91- го, буквально на следующий день после победы над тота- литаризмом, в ЦДЛ стихийно собрались пишущие демок- раты — и назло врагам, чуть ли не одним голосованием, приняли в Союз писателей человек триста либеральной молодежи.
Я под раздачу не попал, но случилось так, что двое, независимо друг от друга, вспомнили о моем существо- вании и — порекомендовали. Это были Григорий Горин и Леонид Зорин, автор «Покровских ворот» и «Варшавской мелодии».
Рекомендовали, а мне сказать забыли.
Ну, раз такое дело... В общем, пошел я в Московскую писательскую организацию и написал заявление. Мне ска- зали: позвонят.
| Времена вразвес | 153 |
Позвонили примерно через год и вместо «здрасьте» до- вольно раздраженно поинтересовались: я корочку, вооб- ще, забирать собираюсь или нет? И поехал я, питомец муз, за документом.
Приезжаю в писательское учреждение, нахожу, как было велено, дверь с табличкой «Отдел прозы». Там пус- то, а в смежной комнатке сидит мужик в бороде и разго- варивает по телефону.
— «Макаровы», — говорит мужик, — десять стволов. Новые, в масле...
Я еще раз посмотрел табличку на двери: все правиль- но, отдел прозы. А в отделе поэзии небось гранатометы ремонтируют. Времена переходные, страна входит в ры- нок...
— Простите, — говорю, — мне сказали сюда прийти...
— Она отошла, щас будет, — буркнул бородатый и махнул рукой: заходи. Как-то странно на меня посмот- рел — и снова завел свою оружейную беседу.
Я зашел. Посидел, послушал через стенку разговор бо- родатого — всё про какие-то стволы и амуницию; погля- дел на разложенные веером книжки: Боков, Белов, Фир- сов...
Тетка, назначившая мне время для получения прокля- той корочки, всё не шла, и я начал медленно свирепеть. Когда, минут еще через двадцать, она наконец появилась в кабинете, я уже закипал.
— Что это такое! Мы договаривались на одиннадцать!
Тетка опешила:
— Мы договаривались?
— Конечно! Я должен получить корочку.
— Какую корочку?
Я почувствовал, что начинаю дымиться.
— Члена Союза писателей, — раздельно произнес я.
— Как ваша фамилия?
Я сказал.
— Как?
Я повторил. Фамилия моя тетку явно озадачила.
— А мы вас принимали? — уточнила она.
— Да! — крикнул я.
Тетка опешила:
— Мы договаривались?
— Конечно! Я должен получить корочку.
— Какую корочку?
Я почувствовал, что начинаю дымиться.
— Члена Союза писателей, — раздельно произнес я.
— Как ваша фамилия?
Я сказал.
— Как?
Я повторил. Фамилия моя тетку явно озадачила.
— А мы вас принимали? — уточнила она.
— Да! — крикнул я.
| 154 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Тетка хмыкнула удивленно и как-то даже озадаченно.
— Сейчас посмотрю.
Она начала рыться в картотеке, но ничего похожего на «Шендерович» там не нашлось.
— А мы вас точно принимали?
Я понял, что сейчас из меня, как из чайника, пойдет свист. Боясь совершить убийство по неосторожности, я обогнул тетку и ее стол, дабы найти себя в картотеке — и убить ее уже с полным основанием. Но до картотеки мой взгляд не дошел, потому что зацепился за машинопис- ный лист, лежавший под стеклом, на столе.
Это был список членов правления: Белов, Бондарев, Проханов, Распутин... Весь комплект. Через пару секунд до меня дошло, что я уже полчаса скандалю в самом ло- гове «заединщиков», требуя своего приема в их жидомор- ские ряды.
Видимо, я все-таки ойкнул, потому что тетка, пони- зив голос, понимающе сказала:
— Вам, наверное, в другой Союз...
— Наверное, — шепотом ответил я.
— Так это дальше по коридору, — тихо произнесла моя собеседница, косясь в сторону смежной комнаты, откуда продолжали доноситься телефонные разговоры о ценах на огнестрельное оружие.
— Извините, — прошептал я и на цыпочках вышел из отдела этой прозы.
В альтернативном Союзе на меня коршуном наброси- лась альтернативная тетка: где, говорит, вас носит, мы, говорит, договаривались на одиннадцать...
Вот дура! Я жизнью рисковал, а она о таких мелочах.
Достоевский и К°
На одной из демонстраций нашей т.н. патриотической оппозиции я увидел замечательный лозунг. Выглядел он так: огромными буквами, черным по белому — «Жиды погубили Россию!» И внизу подпись: Ф.М.Достоевский.
Не знаю, писал ли это Федор Михайлович — чтобы такое родить, Достоевским быть необязательно. Но пред- положим, писал — и что?
| Времена вразвес | 155 |
А вот что: из всего Достоевского (30 томов!) они выб- рали и выучили наизусть именно эти три слова! Берусь проэкзаменовать весь этот ходячий скотопригоньевск — никто не отличит Алеши от Ивана... Но насчет жидов — это до них дошло! Один раскопал, принес в горсти брать- ям по крови, намалевали, пошли по Тверской с Достоев- ским на знамени!
Тут задумаешься.
Мир огромен; мир гения огромен бесконечно. Вопрос лишь в том, что из этого космоса человек отбирает себе, для своей жизни. Можно, конечно, взять от Достоевско- го — именно антисемитизм. От Мусоргского — алкого- лизм, от Тулуз-Лотрека — сифилис...
Вольному воля.
Лингвистические трудности
В славное перестроечное время советскому народу от- крылось много удивительных вещей. Среди прочего, на- пример, выяснилось, что в Израиле, помимо одноимен- ной военщины, имеется разнообразная жизнь. А в совет- ские времена на этот счет было твердое указание, чтобы ничего, кроме военщины, там не было.
Отчетливо помню баскетбольный матч ЦСКА—«Мак- каби», и лингвистические трудности, с отчаянием и ге- роизмом преодолеваемые комментатором Ниной Ереми- ной. Вместо простого русского слова «Рабинович» она го- ворила «десятый номер команды соперников». Словосо- четания «израильские баскетболисты» избегала, как ев- реи — имени Бога.
Говорила: «сегодняшние соперники армейцев».
Несчастная Нина Еремина мучилась не по доброй воле, и установку партии и правительства следует признать пра- вильной: услышав про израильских баскетболистов, со- ветские граждане, пойдя по логической цепочке, могли дойти до опасной мысли, что в Израиле, помимо баскет- болистов, есть скрипачи, ученые, женщины, дети, поли- клиники...
Что там, короче, живут люди!
| 156 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Это было совершенно недопустимо.
А в девяносто втором временно демократическая Рос- сия установила с Израилем отношения и даже, с некото- рой опаской, начала дружить. И очень скоро в Тель-Авив полетела делегация российских журналистов.
Вместе с коллегами в логово вчерашнего врага отпра- вился журналист «Красной звезды». Вечером, ничего не подозревая, он спустился в бар отеля, надев как прилич- ный человек пиджак с галстуком.
Майора не предупредили, что пиджак с галстуком в этой южной легкомысленной стране носят только милли- онеры — или люди, которые хотят, чтобы их за милли- онеров принимали.
Незнание «дресс-кода» дорого обошлось российскому офицеру. Со всего Тель-Авива в бар отеля немедленно сбе- жались проститутки и плотно обсели майора по перимет- ру. Чтобы вы могли представить ужас военнослужащего конкретнее, я обязан проинформировать вас о том, что проститутский контингент в Израиле в ту пору составля- ли преимущественно марроканки (Украина подтянулась чуть позже, не оставив Африке никаких шансов).
Майор сидел в баре, заброшенный в тыл врага, отре- занный от своих и обнаруженный противником. Он пони- мал, чего от него хотят, но не понимал, почему этого хотят именно от него (по соседству, в благословенном одиночестве, сидел другой журналист, эту страшную ис- торию мне и рассказавший).
Женщины, ища ключ к сердцу и кошельку майора- миллионера, начали заговаривать с ним на всех извест- ных им языках. Майор отбивался, выкрикивая «найн» и «нихт ферштейн».
— Итальяно? Спэниш? Тюркиш?
«Найн», и вся любовь!
И тогда отчаявшаяся профессионалка спросила на- прямую:
— Where are you from?
— Раша, — не без мстительности ответил майор. Он понимал, что этого языка эти женщины знать не могут.
— О! Раша! — воскликнула немолодая марокканка и начала рыться в сумке. И достала оттуда большую залис-
| Времена вразвес | 157 |
танную тетрадь и, радостно приговаривая «раша, раша», стала ее мусолить, что-то ища.
И нашла. И, водя пальцем по транскрипции, прочла:
— Ми-лый, мы пое-дем с то-бой в Во-ро-неж!
Как попала на средиземноморский берег эта фраза и отправился ли майор с марокканкой в сторону Вороне- жа, — история умалчивает.
Breaking news...
Когда с советской границы сняли замок, а коммунизм заменили православием, на святую землю ломанули тол- пы желающих поскорее зафиксировать свой переход в новую веру.
Для многих вера оказалась действительно совсем но- вой. Вот рассказ на этот счет моей доброй знакомой, ле- нинградки Елены, в настоящее время водящей экскур- сии по Иерусалиму.
Привезли ей как-то целый автобус туристов из Липец- ка, и повела для них Лена экскурсию по христианским местам. Среди экскурсантов имелась девушка Дуся — чрез- вычайно чистая душой и особенно разумом. На каждом углу она охала и всплескивала руками, воспринимая ис- торию двухтысячелетней давности как свежий триллер. Наконец дошли до Гефсиманского сада.
— Вот здесь, — показала Лена, — арестовали Иисуса Христа...
Дуся от неожиданности даже вскрикнула:
— Как! Его арестовали?
Это называется: новости из Иудеи...
Вертикаль власти
А вот история другой тургруппы. Новый русский, уце- левший в результате взаимного отстрела середины девя- ностых, а к началу нового века вполне остепенившийся, привез в Иерусалим братков следующего поколения. При- вез — и сразу предупредил: если чего в экскурсии не пой- мете, спрашивайте меня, я переведу.
| 158 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
И переводил — с русского на братковский...
И вот у Стены Плача братки поинтересовались: а чего у этих — кружки́ на головах?
— Головной убор на ортодоксальном еврее, — пояс- нила экскурсовод Лена, — называется кипа и означает, что еврей признает над собой власть Господа.
Братки дружно повернули головы к старшому: это был тот самый случай, когда перевод был необходим. И стар- шой перевел блистательно:
— Типа ты не самый крутой, — объяснил он. — Есть круче тебя!
Не туда пришли
На просьбу оказать материальную помощь конферен- ции, посвященной еврейской катастрофе времен Второй мировой войны, один олигарх ответил как отрезал:
— На Холокост у меня денег нет!
Ущемление прав
Для получения статуса беженца кандидат на заветную «грин-карту» должен был доказать, что его ущемляли как еврея. Это был тот редкий случай, когда погром мог улуч- шить материальное положение.
И вот приходит на интервью в американское посоль- ство немолодой человек с характерной выправкой. Со- трудник посольства смотрит на него, смотрит в его бума- ги и интересуется:
— Ну вот: вы полковник советской военной авиации, награждены медалями... Расскажите, как вас ущемляли по национальному признаку?
Летчик к вопросу подготовился заранее и пожаловался без раздумий:
— Когда в шестьдесят седьмом наша эскадрилья гото- вилась бомбить Тель-Авив, меня не взяли!
| Времена вразвес | 159 |
Как вас теперь называть
Я любовался видами, стоя на носу теплохода «Федор Шаляпин», когда взгляд мой случайно наткнулся на су- довой колокол. На колоколе черным по медному было написано: «Климент Ворошилов».
«Если на клетке слона прочтешь надпись “буйвол”»...
На ближайшей стоянке я подошел к борту и начал ар- хеологические исследования. Раскопки продолжались не- долго: перед словом «Федор» совершенно отчетливо чита- лись следы букв, бывших на этом борту раньше: «Климе...»
Вскоре случай свел меня с главным механиком суд- на, от которого я узнал замечательную историю этого ко- рабля.
В 1990 году, когда Санкт-Петербург еще был Ленин- градом, но процесс уже пошел, в высоких кабинетах ре- шено было «Ворошилова», от греха подальше, переиме- новать — и экипажу предложили поплавать под именем «Николай Карамзин».
С «Карамзиным» все тоже не просто так: историк, очень кстати, оказался родом из Ульяновска, который в свою очередь, долгое время был Симбирском. А ульяновский первый секретарь был в корешах с первым секретарем нижегородским (в ту пору горьковским). Корабль же был приписан к Горьковскому пароходству! И вот нижегород- ский секретарь Горьковского обкома, чтобы сделать при- ятное коллеге, пообещал ему, что «Ворошилов» будет «Ка- рамзиным».
Так сказать, от нашего стола — вашему столу!
Но имя Карамзина ничего не говорило ни уму, ни серд- цу экипажа — да и пассажирам не особенно, — и эки- паж написал письмо чуть ли не в ЦК со своим рабочим условием: либо «Федор Шаляпин», либо вообще «Влади- мир Высоцкий»! В девяностом году начальство трудящих- ся побаивалось, но о Высоцком еще не могло быть и ре- чи — и «Ворошилов» стал «Шаляпиным».
А чтобы ульяновскому руководству не было обидно, в «Карамзина» переименовали пароход «Советская Консти- туция». После такого имени экипажу было, видать, уже все равно, хоть Чаадаевым назови...
| 160 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Знаки времени
На дне рождения моей шестилетней дочери, в 1992 го- ду, с именинницей чинно беседовали два ее кавалера — сын журналиста и сын бизнесмена.
— У тебя есть визитная карточка? — поинтересовался сын журналиста.
— Кредитная, — не переставая жевать, поправил воп- рос сын бизнесмена.
Процесс приватизации
Мелкий олигарх N., в порыве профессионального сла- дострастия, рассказывал мне, как получил от государства в личное пользование большое химическое производство в области, которую тактично назовем Святогорской.
У N. имелось полтора миллиона долларов — производ- ство стоило двадцать с хвостиком. Но уж больно хотелось. И тогда он пошел в местный исполком к чиновнику, ве- давшему приватизацией.
Фамилия чиновника была, допустим, Бублик.
— Бублик, — сказал ему будущий олигарх, — ты мне Родину продашь?
— Всю не продам, — ответил Бублик, — а Святогор- скую область — продам.
И они договорились.
Бублик отсеивал конкурентов (типа, бумаги не в по- рядке) и сливал будущему олигарху информацию о том единственном, которого они решили допустить до аукци- она (типа, честная конкуренция). Тот, тоже не лыком ши- тый перец, имел симметричные планы получить завод на халяву, т.е. за те несколько миллионов долларов, которые бог послал ему на закате строительства коммунизма.
«Перец»-конкурент страшно обрадовался, услышав за несколько дней до аукциона, что N. соскочил с торгов, потому что у него не хватает денег. (Об этом «Перцу» под страшным секретом сообщил, разумеется, завербованный его противником Бублик.) Полагая, что конкурентов боль- ше нет, «Перец» пожадничал и заявил на аукцион всего миллион долларов.
| Времена вразвес | 161 |
Что было меньше полутора, имевшихся у N.
Задача N. была теперь в том, чтобы не попасться на глаза несчастному скупердяю-конкуренту раньше време- ни. Три дня и три ночи он рыскал по Москве и скупал резаную бумагу под названием «ваучер» — и скупил ее на все полтора миллиона.
Скупка завершилась поздно вечером, накануне дня аук- циона, а к десяти утра все эти мешки с макулатурой надо было доставить на торги в Святогорскую мэрию. «Аэро- флот» помочь уже ничем не мог, и резаная бумага имела все шансы так резаной бумагой и остаться. По счастью для будущего олигарха, в соседней квартире жил воен- ный летчик, у которого не было полутора миллионов дол- ларов, но был грузовой самолет.
Ночью, с пятью мешками ваучеров, за штуку баксов, они вылетели в Святогорск с военного аэродрома. Я ду- маю, в случае необходимости летчик организовал бы по указанному адресу ракетный удар, но они успели за пол- часа до начала торгов. Защитник неба получил обещанную стопку баксов, а Бублик — откат, а N. — многомиллионное химическое производство в личное пользование.
По сведениям СМИ, производство это давно накры- лось медным тазом, рабочие годами не получают зарпла- ту, все активы выведены в теплые благословенные места, а N. входит в список журнала «Форбс» как один из пяти- сот самых богатых людей России...
Бублика вспоминает с нежностью.
Человеческий фактор
Как делаются деньги из воздуха, не знаю. А вот как они делались из воды — могу рассказать. Точнее — пере- сказать технологию, которой в минуту русского алкоголь- ного откровения поделился с моим другом-журналистом один из авторов этого ноу-хау.
Итак: ГДР, Западная группировка советских войск, конец восьмидесятых. Перестройка, человеческий фактор и всякое такое...
6 «Изюм из булки»
| 162 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Действие первое. Энтузиасты из армейской продоволь- ственной службы берут воду из-под казарменного крана, которой десятилетиями пользовались советские солдаты, и отправляют ее в немецкую экологическую экспертизу с наводящим вопросом: не вредно ли это пить? Из не- мецкой экологической экспертизы приходит заключение, из которого следут, что об пить не может быть и речи.
Действие второе. Немецкая бумажка отправляется в Москву с наводящим вопросом: не начать ли (по случаю перестройки и человеческого фактора) покупать для со- ветских солдат хорошую питьевую воду; смета прилагает- ся. Оптовый литр воды стоит смешное количество пфен- нигов, однако ж, будучи перемножены на пять литров в день на человека, 365 дней в году и число солдат в Запад- ной группировке советских войск, эти пфенниги дают цифру вполне ничего себе.
Действие третье. Финотдел Министерства обороны, прослезившись от собственного гуманизма, выписывает искомую цифру.
Действие четвертое. Тихий немец оптовик за смешной «откат» пишет бумагу о том, что поставил в Западную группировку советских войск миллионы литров хорошей питьевой воды.
И, наконец, хеппи-энд: энтузиасты из продслужбы За- падной группировки советских войск и гуманисты из фин- службы Министерства обороны по-честному делят про- меж собой оставшиеся десятки миллионов марок. Совет- ские солдаты пьют себе, как пили, воду из-под казар- менного крана. Перестройка и человеческий фактор про- должают победное шествие по просторам Родины.
Наш Голливуд
В 1992 году я написал свой первый киносценарий. (По- том я написал их еще несколько, и десять килограммов измаранной бумаги, до сих пор пылящейся на шкафу, — тому вещественное доказательство.)
А в том году я писал первый сценарий — причем это был не потный вал вдохновения, а заказ! Через цепь ша- почных приятелей на меня вышли какие-то новосибир-
| Времена вразвес | 163 |
ские братки, занимавшиеся глиноземом, а может, крас- ной ртутью; в общем, что-то у них эшелонами шло куда- то в обмен на «гуманитарку», которая, в свою очередь, на что-то обменивалась...
Короче, эти братаны, измученные внезапно появив- шейся у них наличностью, известили о желании постро- ить под Новосибирском Голливуд и своей готовности со страшной силой вкладываться в кино. (Это в те годы была главная отмывка бабок.)
А у меня с моим другом режиссером как раз имелся симпатичный сюжет для кино, — и мы поняли, что это судьба!
Через какое-то время я был приглашен зайти в их офис, поговорить. Офис оказался обычным номером в гостини- це «Севастополь», насквозь прокуренным, с бутылками из-под хорошего вискаря у дешевых вдавленных кресел. Я начал что-то рассказывать про сценарий, но инвесторы в тренировочных костюмах только замахали руками: давай, давай, пиши!
Я так и не понял, зачем звали.
Через какое-то время я получил аванс, оказавшийся впоследствии окончательным расчетом. Суммы не помню (время было девальвационное; счет шел на миллионы) — хорошо помню, однако, способ оплаты: посланец инвес- торов занес деньги мне на дом в полиэтиленовом пакете с надписью «Мальборо».
Это был человек в майке, под которой угадывалась мощная и хорошо напрактикованная мускулатура. Он выгрузил дензнаки прямо на кухонный стол и предло- жил пересчитать. Будучи в предынфарктном состоянии от присутствия этого субъекта на своей жилплощади, я, ничего не пересчитывая, только спросил, где мне распи- саться за получение.
Браток посмотрел на меня как на тяжелобольного.
Когда он покинул мою квартиру, я запер дверь на все полтора замка, причем для надежности ее захотелось еще и чем-нибудь привалить.
Но так просто отделаться от партнеров по строитель- ству русского Голливуда не удалось: через какое-то время
6*
| 164 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
мне передали от инвесторов просьбу — помочь им выйти на Хасбулатова.
Руслан Имранович был в ту пору спикером Верховно- го совета, и всего-то нужен был от него браткам один автограф, чтобы легализовать большую гуманитарную ак- цию по обмену очередных эшелонов с редкоземельными металлами (а может, с красной ртутью, хрен его знает) на продовольствие. По заверениям ребят в «адидасе», опе- рация эта должна была привести к немедленному благо- денствию в Новосибирской области.
Со мной Хасбулатов, по обоюдному нашему счастью, знаком не был (братки меня переоценили), но инвесто- ры, однако, вышли на Белый дом и без меня — и хмуро жаловались потом, что в приемной у Имраныча только за то, чтобы положить бумажку на стол хозяину, попросили пятьдесят «штук».
Я еще, помню, уточнял, «штук» чего и сколько этого в «штуке».
Потом я дописал сценарий, и на Киностудии имени Горького начался подготовительный период: пробы, поис- ки натуры, составление сметы... Когда подготовительный период закончился, выяснилось, что денег больше нет.
Потом выяснилось, что нет и инвесторов. Ни один те- лефон не отвечал, а протертые кресла в их офисе в гости- нице «Севастополь» придавливали к полу задницы других энтузиастов первоначального накопления капитала.
Может быть, с добычей хасбулатовской подписи им повезло больше...
Врасплох
С молодых лет я знал, что после института буду полу- чать сто, потом сто десять, а если защищусь — сто сорок. Что если не эмигрирую, никогда не увижу ничего дальше Болгарии. Будущее носило настолько заведомый характер, что было лень его проживать. Потом страна сделала саль- то, в некотором смысле — даже и мортале.
«Авангарду, — сказано у Тургенева, — очень легко сде- латься ариергардом... Все дело в перемене дирекции». В
| Времена вразвес | 165 |
обратную сторону (в моменты перемены дирекции) всё тоже происходило довольно стремительно. Изменения в статусе порой заставали врасплох и саму дирекцию.
Петр Авен тихо преподавал себе в каком-то австрийс- ком университете, когда получил кресло министра внешне- экономических связей России в правительстве Гайдара.
Прибыв на Смоленскую площадь, он, говорят, не сразу смог попасть внутрь: его не пускал милиционер. Ника- ких подтверждающих бумаг не подоспело, а на заявле- ния человека с такой фамилией и внешностью о том, что он — российский министр, милиционер реагировал нервно и грозился задержать, если тот не прекратит гал- люцинировать.
Авен звонил Гайдару, Гайдар — кому-то на Смоленс- кую площадь... Наконец появились встречающие и Авена провели на рабочее место.
Пройдя приемную, он вошел в имперский кабинет. Конец кабинета терялся вдали. В перспективу уходил стол размерами с небольшую взлетную полосу.
Авен прошел, сел в руководящее кресло, огляделся и уточнил:
— Это я, что ли, Патоличев?
На пальцах...
Играть на баяне, щипать секретарш, пороть губернии, летать на истребителе, прилюдно мочить и мочиться... — вот что нужно!
И народная любовь подоспеет.
А Егор Тимурович Гайдар, возражая в 1992-м кому-то из народных депутатов, позволил себе слово «отнюдь». Те взревели от возмущения и даже ногами затопали. Им по- казалось, что над ними издеваются.
Чуть позже, перечисляя порядок действий, необходи- мых в российской экономике, Егор Тимурович принялся разгибать пальцы из кулака, начиная с большого (моло- дость российского премьера прошла в Принстоне). И я, симпатизирующий правым, смотрел на это с ужасом, по- нимая, что в стране, где при перечислении пальцы заги-
| 166 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
бают, начиная с мизинца, у Егора Тимуровича нет поли- тических перспектив.
И макроэкономика тут ни при чем.
Сон о приватизации
В начале девяностых моя жена работала в американс- кой фирме, проводившей пиар-кампанию российской приватизации. Они ездили по городам и весям и проводи- ли Дни этой самой приватизации.
И вот однажды жена моя проснулась в холодном поту, потому что ей приснилось: приходит она на работу и ви- дит — ее сослуживцы отпиливают ноги у каких-то стари- ков. А начальник группы, Билли, сурово говорит: я тебя предупреждал, что в приватизации должны участвовать все слои населения, в том числе инвалиды... И жена во сне вспоминает: она не обеспечила участие инвалидов, и вот, для пущей американской политкорректности, учас- тникам приватизации отпиливают конечности.
По результатам приватизации следует признать: сон оказался — в ногу...
Любовь народная
День знаменитого ельцинского референдума («да-да-нет- да») я встретил в Риге. Участок для голосования российс- ких граждан добрые латвийские власти устроили на окра- ине города, в одной из воинских частей. Туда мы и поеха- ли — в славной компании со Жванецким и Карцевым.
Разумеется, уехать с участка сразу после голосования не удалось: звезд немедленно узнали. Жванецкий стоял в плотном кольце соотечественников, расписываясь на тет- радных листах, в воинских книжках и на фуражках; с Кар- цева сбирали пыльцу по соседству.
И вот некий военнослужащий, отстоявши очередь к Жванецкому и получив автограф на фуражке, поинтере- совался:
— А вы небось за Ельцина голосовали?
— За Ельцина, — подтвердил Жванецкий.
— Фашист! — сказал ему военнослужащий, забрал фу- ражку и ушел с автографом.
| Времена вразвес | 167 |
Октябрь 93-го
Какой-то кремлевский спиноза, анализируя ситуацию тех дней, родил словосочетание «эпицентры власти». Ему небось и в голову не пришло, до какой степени он прав...
Разрыв хозяйственных связей
Программа «Время», конец 1994-го. На экране — вы- падающая из самолетного нутра бомба. Бомба разрывает- ся на несколько кусков, те — еще и еще... Внизу встает на дыбы земля.
Сущий ад.
Всё это комментирует приятный баритон за кадром. Вот какое замечательное оружие производит НПО «Ба- зальт», говорит баритон, и нет ему аналогов в мире, и все хотят его купить: и Ирак, и Саудовская Аравия... Огром- ный интерес в Латинской Америке... Но — разрыв хозяй- ственных связей, невыплаты, инфляция... В результате: такое хорошее оружие лежит на складах, и склады взры- ваются...
Последняя фраза репортажа стоит того, чтобы приве- сти ее дословно. «И в итоге, — сказал комментатор, — получается: ни себе, ни людям!»
Точные координаты
Моя дочь, моя жена и моя теща договариваются по телефону о встрече на Пушкинской площади.
— У магазина «Бенетон»! — говорит дочь.
— Который раньше назывался «Наташа», — уточняет жена.
— А-а, это там, где было бомбоубежище... — понимает наконец теща.
| 168 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Тунис
...Отель, весна 96-го. Музыкант, играющий в баре мимо нот, узнав, что я из России, радостно сообщил, что про Россию знает. Вот что он знает про Россию (дословно, с загибанием пальцев):
— Ленин, then... Сталин... then (вспоминая) Тоцкий? Потоцкий? (стуча ребром ладони по голове) killed in Ame- rica... (подтверждая мою версию), yes, Троцкий! Then — Хрущев... then — Брежнев... then — another (Андропов с Черненко, слипшись под фантастическим именем Эна- зэр ухнули в небытие), then — Горбачев, and now — Ельцин (музыкант постучал себя по сердцу) — капут (му- зыкант сочувственно развел руками), водка, водка...
Я остолбенел. Такого краткого курса ни слышать, ни читать мне еще не приходилось. К счастью, музыкант оши- бался насчет капута, но в остальном — какая точность и какой лаконизм!
Чтобы не было мучительно больно...
Александр Кабаков рассказывал мне: в его подъезде жила-была старушенция, зюгановская активистка. Банду Ельцина под суд и всякое такое. И вот за пару недель до выборов 96-го года видит Саша дивную картину: идет эта старушенция, а за нею — мужик, груженный до ушей коробками с импортной техникой: самсунги-филипсы... печка-гриль, телевизор...
Любознательный Кабаков поинтересовался у комму- нистической активистки: с чего это вдруг ее пробило на оптовые закупки империалистической техники?
— Так наши ж придут, ничего ж не будет! — охотно ответила сторонница Зюганова.
Выбор народа
А эту сценку я наблюдал через год после тех президент- ских выборов. За соседним столиком тяжело напивались люди, будто вышедшие живьем из анекдота про новых
| Времена вразвес | 169 |
русских: бычьи шеи, золотые цепи... Они приехали в Мос- кву из Вологды — «решать вопросы». Вопросы решались тяжело; опознав, братки призвали меня к ответу за всё и велели сказать, когда в России закончится бардак и пре- кратится коррупция.
Тут меня одолело любопытство.
— Простите, — спросил я, — а вы за кого голосовали?
Выяснилось: двое из пяти «быков» голосовали за Ель- цина, двое за Жириновского, а один — вообще за Зюга- нова. И, проголосовавши таким образом, они с чистой совестью напивались в ожидании, когда прекратятся бар- дак и коррупция.
Объект надежды
А мой приятель и коллега Михаил Шевелев, отголосо- вав тем летом, направился за социологическим прогнозом в родные гаражи. Владельцы «Жигулей» и «Фольксваге- нов», хозяева новых БМВ и водилы старых ЗИЛов — вся Россия в одной кубатуре...
В гараже было уже накрыто, нарезано на капоте, «но- лито» и даже частично выпито; разговор о минувшем во- леизъявлении велся на соответствующих градусах. Над ка- потами летали обрывки русской социологии: «а ты за ко- го?», «ну и козел», «а твой не козел?»
Михаил включился в процесс обсуждения и стал до- гонять.
Через какое-то время живых в гараже почти не оста- лось (праздник есть праздник). Электорат почти в пол- ном составе отдыхал вдоль стен, пережидая победу де- мократии. Над стаканами, последними из могикан, си- дели двое — водитель КамАЗа и мой друг Шевелев, уже почти догнавший.
Судьбы России были теперь в их руках.
— Нет, — мрачно сказал вдруг водила, продолжая раз- говор, долгое время шедший в нем самом, — надо было вам их вешать, в девяносто первом!
— Кого? — уточнил мой друг Шевелев.
— Коммунистов, — прямо ответил человек.
| 170 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Михаил немного задумался, связывая местоимения, а потом уточнил снова: мол, вешать не вешать — открытый вопрос, но почему — «вам»? Кому «вам»?
Работяга немного засмущался.
— Миш, — сказал он наконец. — Ты же знаешь: я не по этой части... Но ведь ты же — еврей?
— Ну, — согласился мой друг Шевелев. — Еврей! Но почему — нам их вешать? Почему не вам?
Водилу этот вопрос озадачил. Он огляделся. Электорат тихой биомассой по-прежнему лежал вдоль стен.
— Посмотри, — сказал водитель КамАЗа. — Ну? Мож- но иметь дело с этим народом?
И, помолчав, добавил твердо и печально:
— На нас надежды нет!
Рифмуйте сами
Сценка в программе «Куклы», посвященная визиту премьера Черномырдина в Арабские Эмираты, начина- лась так:
Вот однажды из Дубай
Приезжает краснобай.
«Краснобая» руководство НТВ вежливо, но твердо по- просило на что-нибудь заменить. Принципиального про- теста это у меня не вызвало: русский язык велик, свобо- ден и могуч, синонимов в нем — ешь не хочу... Проблема состояла в том, что программа была написана в рифму.
Альтернативную рифму к слову «Дубай» личный со- став «Кукол» нашел очень быстро. Дело-то нехитрое.
Вот однажды из Дубай
Приезжает...
Вот именно. Пройдя этот тупиковый путь еще при на- писании программы, я попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы совсем:
Из Дубая как-то раз
Приезжает...
Вот именно!
| Времена вразвес | 171 |
Наконец звукооператору Аркаше Гурвичу пришло в голову соломоново решение, и мы послали начальству факс с согласием на любую рифму, которую они нам предложат.
Минут десять наверху, видать, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте “краснобая”».
Опилки
Утомленное нервной реакцией прототипов, руковод- ство НТВ напомнило мне, что «Куклы», в общем, пере- дача-то юмористическая, и предложило написать что-ни- будь легкое, а именно: после «Пира во время чумы» и «Фауста» стилизовать какую-нибудь детскую сказку.
И чуть ли не само, на свою же голову, предложило «Винни-Пуха».
Через неделю я «Винни-Пуха» принес. Руководство об- радовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем — и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоев- ского и Ницше, время от времени переходя на англий- ский. Я разомлел от интеллигентного общества.
Наконец руководство взяло сценарий и начало его чи- тать. Прочитав же первую строчку, вдруг тоскливо и про- тяжно закричало, причем вовсе не по-английски:
— Блядь, бля-ядь!
В комнату заглянула встревоженная секретарша. Я тоже забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке — известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки — не беда!»
И конечно, в «Куклах» ее должен был петь Самый- Самый Главный Персонаж — но скажите: разве можно было, фантазируя на темы «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?
Я доел печенье и ретировался, проклиная Алана Мил- на, Бориса Заходера и всех, всех, всех...
| 172 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Обида
Программа-антиутопия, снятая зимой 1996-го, назы- валась «Воспоминание о будущем». Действие ее происхо- дило в России, в двухтысячном году, через четыре года после победы Зюганова: Прибалтика, разумеется, снова оккупирована, в продуктовом магазине — шаром покати, изо всех репродукторов — один и тот же Кобзон с песней «И Ленин такой молодой»... А резиновый Егор с резино- вым Григорием трудятся на лесоповале (объединились на- конец) и вспоминают коллег-демократов.
И была в их диалоге такая опасная шутка, что, мол, Боровой с Новодворской бежали, переодевшись в женс- кое платье...
Через неделю у меня в квартире раздался звонок.
— Господин Шендерович? — осведомился неподража- емый голос. — Это Новодворская.
Я похолодел, потому что сразу понял, о чем пойдет речь.
— Виктор, — торжественно произнесла Валерия Иль- инична. — В своей программе вы нанесли мне страшное оскорбление...
Возразить было нечего — «Куклы» делались, что назы- вается, «с колес», и зачастую я успевал написать програм- му, но не успевал ее прочитать... Я начал извиняться; наиз- винявшись, сказал, что готов немедленно сделать это пуб- лично, письменно, там, где скажет Валерия Ильинична...
Терпеливо выслушав весь этот щенячий лепет, Ново- дворская докончила свою мысль.
— Виктор, — сказала она, — неужели вы не знаете, что в уставе нашей партии записан категорический отказ от эмиграции?
Ну ты спросил...
В самый разгар уголовного дела против «Кукол» один отважный тележурналист прорвался к телу гаранта и спро- сил, что он про эту программу думает.
| Времена вразвес | 173 |
Борис Николаевич, тяжело помолчав, ответил: «Я этой программы не видал». После чего посмотрел на журнали- ста в точности по Ильфу: как русский царь на еврея, — что, впрочем, имело под собой некоторые основания с обеих сторон...
Программы он действительно не видел — челядь по- казывала Борису Николаевичу только самые выразитель- ные отрывки, из которых гарант мог сделать вывод, что авторы «Кукол» охотятся персонально за ним...
Другая дверь
Посреди того уголовного преследования приятель-жур- налист передал мне приватную информацию из американ- ского посольства: мне давали понять, что я могу рассчи- тывать на статус беженца.
Белоглавый орлан был готов принять меня под сень своих безразмерных крыльев, — и я страшно этому об- стоятельству обрадовался: дело в том, что как раз в те дни я пытался получить гостевую визу в США, но никак не мог доказать тамошним человекам в окошке, что не имею планов остаться в Америке нелегально.
Наличие в России родителей, жены и ребенка за до- казательство в тех окошках не считалось. А тут такая удача!
Я радостной трусцой побежал к знакомому окошку и отстоял очередную очередь. На ПМЖ — это в ту дверь, показали мне. Но я не хочу на ПМЖ, я хочу гостевую визу! Вы не смогли доказать, что не собираетесь остаться в Америке нелегально, ответили мне. Да, но если я хотел бы остаться, я бы мог сделать это легально! Пожалуйста, ответили мне, — это в ту дверь...
Мы прошли еще пару кругов этого диалога, и я спекся и в умопомраченном состоянии покинул неприступное посольство США.
| 174 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Невыездные
В декабре 95-го, подстерегши на одной неосторожно посещенной тусовке, меня начал кадрить генерал Кор- жаков. Генерал хотел, чтобы я перестал безобразничать в программе «Куклы», осознал ошибки и вошел в крем- левскую команду. Я сорок минут, как мог, выскальзывал из этих бывалых рук.
При расставании Коржаков сказал нечто туманное.
— Нам ведь всем жить в одной стране, — напомнил он.
— Я надеюсь, — столь же туманно ответил я.
На мои наглые слова стоявший неподалеку Пал Палыч Бородин среагировал с поразительной искренностью.
— Но нам-то отсюда уезжать некуда! — сказал он.
Помолчал и добавил:
— А здесь у нас все есть.
Упустила шанс
А за полчаса до этого чистосердечного признания — как раз в ту пору, когда генерал Коржаков кругами вы- гуливал меня по ресторанному залу «Рэдиссон-Славян- ской», — Бородин вышел из соседнего зала — уже хоро- шо взявший на грудь, но от этого ставший еще раскован- нее. А жена моя в эту пору, ни жива ни мертва, следила за моими променадами с пьяноватым Коржаковым.
Бородин увидел одиноко сидящую за столиком моло- дую интересную женщину — и задал ей вопрос, выдав- ший в нем главного завхоза страны. Он спросил:
— Чья?
Сидевшие вокруг светские дамы немедленно ввели его в курс дела. Узнав, чья, Пал Палыч с симпатией и как минимум отцовским чувством сказал:
— Уходи от него — и возвращайся к жизни!
| Времена вразвес | 175 |
ОРЗ в ЦКБ
За ельцинским инфарктом страна наблюдала честны- ми глазами президентской пресс-службы: у президента ОРЗ, он четвертую неделю в реанимации, и ему с каж- дым днем все лучше. А рукопожатие, как у Терминатора, и крепчает не по дням, а по часам.
И вот — ближние подступы к Центральной клиничес- кой больнице, зимняя ночь, холодрыга с пронзительным ветром в придачу. К Наине Иосифовне, выходящей из больничных дверей, бросается стайка журналистов:
— Наина Иосифовна, как Борис Николаевич?
И она, в порыве искренней материнской жалости, вос- клицает:
— Ребятки, что ж вы стоите тут, мерзнете? Идите до- мой, завтра в газетах все прочтете!
Кого хочет Дед?
«Куклы» выходили в воскресенье, но сдавать сцена- рий, по технологии, надо было во вторник. В эту пяти- дневную расщелину мы улетали несколько раз. Глубже всего улетели мы в сентябре 1998-го...
Госдума в те дни дважды «забодала» кандидатуру Чер- номырдина — и все шло к тому, что Борис Николаевич насупится, упрется и выдвинет ЧВСа в третий раз.
Отмашку на этот прогноз и получила Наталья Белю- шина, писавшая сценарий очередных «Кукол».
Но жизнь пошла враскосяк со сценарием. В среду, ког- да программа была написана, озвучена, и уже полным ходом шли съемки, мне позвонил гендиректор НТВ Доб- родеев...
— Витя, — сказал он негромко. — Дед хочет Лужкова.
— О господи, — сказал я. — Точно? — спросил я чуть погодя.
Олег Борисович несколько секунд помолчал, давая мне возможность самому осознать идиотизм своего вопроса. Что может быть точного в России, в конце XX века, под руководством Деда?
| 176 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Пиши Лужкова, — напутствовал меня гендиректор и дал отбой.
Я позвонил сценаристу Белюшиной — она ахнула, и мы приступили к операции. Скальпель, зажим... Диалог, реприза... Через пару часов ЧВС был вырезан из сценар- ного тела, а на его место вживлен Лужков. Когда я накла- дывал швы, позвонил Добродеев.
— Витя, — негромко сказал он. — Только одно слово.
У меня оборвалось сердце.
— Маслюков, — сказал Олег Борисович.
— Это пиздец, — сказал я, имея в виду не только судьбу программы.
— Пиздец, — подтвердил гендиректор НТВ.
— А это точно? — опять спросил я. — Кто тебе сказал?
— Да я как раз тут... — уклончиво ответил Добродеев, и я понял, что Олег Борисович находится там. Мне даже показалось, что я услышал в трубке голос Деда.
Галлюцинация, понимаешь.
Я позвонил Белюшиной, послушал, как умеет мате- риться она, — и мы приступили к новой имплантации. Лужков с ЧВСом были вырезаны с мясом. Окровавлен- ные куски текста летели из-под моих рук. Время от време- ни в операционную звонил Добродеев с прямым репор- тажем о ситуации в Поднебесной.
— Лужков, — говорил он. — Лужков, точно. Или Мас- люков. В крайнем случае, Черномырдин.
К вечеру среды были написаны все три варианта. В чет- верг утром Ельцин выдвинул Примакова...
Встреча Ельцина с деньгами
В конце девяностых в Москве появилась сеть закусоч- ных «Русское бистро»: патриотический фаст-фуд, наш от- вет «Макдоналдсу». Для показа, что живой, и демонстра- ции близости к народу на открытие одной такой пищевой точки привезли президента России Ельцина Бориса Ни- колаевича.
Предварительно, разумеется, установив на месте со- бытия телекамеры.
| Времена вразвес | 177 |
И вот — о счастье! — Ельцин своими ногами вышел из лимузина и пошел лично пробовать пирожок с вязи- гой и запить оный кваском ядреным, с хреном! Народ, разумеется, разогнали по округе погаными метлами, что- бы случайно питающийся по соседству избиратель не ис- портил дедушке аппетит.
Дедушка взял заранее проверенное охраной питание, пошутил заранее написанный текст и вместе с подносом и свитой двинулся к кассе, за которой уже полчаса сиде- ла в предынфарктном состоянии заранее отобранная кас- сирша.
Пришел, таким образом, час расплаты.
На этот случай дедушке дали деньги, — и Борис Ни- колаевич, будучи человеком вполне непосредственным, начал прямо у кассы их рассматривать. Он видел деньги в первый раз, и ему было жутко интересно.
Дедушке помогли подобрать нужные бумажки, и сбли- жение с народом состоялось.
«Юноше, обдумывающему житье...»
Летели из Сочи.
В соседнем кресле кочумал крепкий молодой человек. Он только что вернулся из армии и находился на жиз- ненном распутье вот какого свойства: у юноши была задумка поставить свою жизнь на крепкое финансовое ос- нование, и он колебался между школой милиции и рабо- той на братков.
Братки предлагали дело и крышу — в школе милиции была перспектива стать крышей самому. Но у братков день- ги начинались сразу, а в школе милиции первых серьез- ных «бабок» надо было некоторое время дожидаться.
С другой стороны, у братков постреливали, а юноша хотел пожить подольше.
У каждого из вариантов, таким образом, имелись свои плюсы и минусы, и юноша спрашивал моего совета как человека пожившего. Я отнекивался, но юноша, еще вы- пив, потребовал наконец прямого ответа. К браткам — или в милицию?
| 178 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Я сказал, что, по моим наблюдениям, в текущий ис- торический момент одно другому не мешает, чем, кажет- ся, снял камень с его пытливой души.
Дело было в середине девяностых.
Где он сейчас? В каком чине? Я заранее горжусь моим воспитанником.
Такой период
Санкт-Петербург, 1997 год. Поздний вечер. На улице, что интересно, Салтыкова-Щедрина (!) стоит пьянень- кая тетушка в возрасте между «ягодка опять» и средне- пенсионным.
— Мужчина, — говорит она мне, — ну куда вы торо- питесь?
— В гостиницу, — отвечаю, — а что?
— Зачем же в гостиницу, — говорит ночная бабушка и улыбается мне довольно интимно. Несколько ошарашен- ный (ибо на проститутку моя собеседница похожа, как я на Марлона Брандо), интересуюсь: что же она может пред- ложить мне взамен? И бабушка с готовностью выклады- вает свой нехитрый прейскурант: сауна, несколько ее то- варок на выбор... Видимо, на моем лице отразился сынов- ний ужас, потому что женщина, смутившись, сказала (дос- ловно):
— Мужчина, вы не подумайте чего, мы приличные домохозяйки... Просто у нас сейчас период оплаты счетов!
Слуги народа
Спустя несколько лет после эмиграции Янислав Ле- винзон, капитан популярнейшей в свое время одесской команды КВН, приехал в Москву и поселился в одно- именной гостинице. Помимо него обитали там, в частно- сти, иногородние депутаты Госдумы.
И вот едет, значит, Левинзон в лифте, а вместе с ним едут два мужика со значками на лацканах — избранники народа. Один избранник (бывший телезритель) вниматель- но смотрит на Яна и наконец спрашивает:
| Времена вразвес | 179 |
— Простите, вы на утреннем заседании были?
А вы лицо Левинзона представляете? Такой фракции еще нет. Ян, честный человек, отвечает:
— На утреннем заседании я не был.
Депутат уточняет:
— А на вечернее — пойдете?
— Даже не подумаю, — отрезает честный Левинзон.
— Вдохновленный этим ответом, депутат повернулся к
коллеге:Депутат уточняет:
— А на вечернее — пойдете?
— Даже не подумаю, — отрезает честный Левинзон.
— Вот я и говорю: не хрена нам там делать!
Подъем духовности вручную
В новейшее время начальство в полном составе рвану- ло в сторону духовности. Обкомы в полном составе пере- шли в православие, и не осталось ни одного офицера КГБ, который не отметился бы со свечкой у алтаря. И вот — весна 1994-го, Кремль, Соборная площадь; из церкви, под перезвон колоколов, при большом скоплении народа выходят президент и патриарх. И Борис Николаевич, рас- чувствовавшись, говорит:
— Россияне! Поздравляю вас с Пасхой — и, значит, с рождением Христа!
Как говорится, чтобы два раза не вставать.
Примерно в это же благословенное время в церковь рангом поменьше, предварительно собрав вокруг себя не- сколько телекамер, пришел Жириновский. Пришел, ре- шительным шагом прошел к образам, собрал в горсть пальцев сколько Бог дал — и начал класть на себя крест.
Путь ото лба к животу Владимир Вольфович прошел безошибочно, а дальше задумался. Стоит, жменю у пупа держит и к которому плечу ее вести — не знает, благоде- тель.
Впрочем, наш брат журналист тоже отличился на ниве православия. Пасхальный репортаж из Елоховского собо- ра корреспондент НТВ закончил так:
— Христос воскресе! С места события — Иван Воло- нихин...
| 180 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
...А счет на восстановление храма Христа Спасителя был открыт в Дзержинском отделении Жилсоцбанка, в Безбожном переулке. Есть еще вопросы?
Бурый премьер
В середине девяностых премьер Черномырдин возже- лал поохотиться на медведей. Охота была немедленно организована в заповеднике на Ярославщине; реформа- тор спустился к берлоге на вертолете.
Обо всем этом стало известно журналистам; в «Огонь- ке», а потом в других изданиях появились сообщения о премьерской охоте; программа «Времечко» даже устрои- ла сороковины невинно убиенных медвежат... В общем, Черномырдина, что называется, достали.
Накласть в карман любезному ЧВСу сподобились и «Куклы». Программа «Витя и Медведь» вся была построе- на на «медвежьих» ассоциациях: то бюджетники сосут лапу, то у левых сил зимняя спячка, то Большая и Малая Медведицы плохо расположены...
Нерезиновый Виктор Степанович немедленно по вы- ходе программы обрычал руководство НТВ по телефону. Мы, разумеется, были довольны, ибо к тому времени уже два года считали высочайший гнев лучшей похвалой. Но все это оказалось только завязкой. Жизнь продлила при- думанный нами сюжет.
Через несколько дней на заседании правительства, про- ходившем, как положено, под председательством много- страдального ЧВСа, выступал главный таможенник стра- ны г-н Круглов. И, рассказывая о трудностях таможенной службы, он позволил себе метафору: мол, есть еще у нас такие медвежьи углы...
Виктор Степанович рявкнул на таможенника так, что тот чуть язык не проглотил.
— Сядь! Все! Хватит!
Таможенник попытался объясниться: мол, про медве- жьи углы — это он в порядке самокритики...
— Сядь на место! — крикнул реформатор.
| Времена вразвес | 181 |
И еще, говорят, минуту в страшной тишине перекла- дывал ЧВС с места на место бумаги, не мог продолжать заседание.
Закончу, однако, также на самокритике: ведь готовясь писать ту программу, я выписал в столбец всё, что смог вспомнить в русском языке на косолапую тему. Мне каза- лось, я ничего не забыл...
Но русский язык приберег «медвежьи углы» — для от- дельной репризы в зале заседаний правительства.
Мы строили, строили...
Как-то раз Виктор Степанович Черномырдин заявил Ирине Ясиной:
— Ну что, Ирка, построили мы с тобой капитализм!
И тут же поделился наблюдениями, породившими этот неслабый тезис:
— Вчера ночью, — говорит, — ехал через деревню, специально попросил шофера остановиться у магазина. Семь сортов колбасы! Ночью! В деревне! Представляешь?
— А что за деревня-то? — поинтересовалась Ира.
— Да почем я знаю? — отмахнулся премьер. — Какая- то деревня.
— Да как называется? — не отставала Ира.
Премьер даже возмутился.
— Что ты пристала? Какая разница! Простое русское название...
— Не Жуковка, часом? — уточнила Ясина.
— Точно, Жуковка!
Ну да, где ж еще было ехать с работы Виктору Степа- новичу?
Для тех, кто не в курсе: Жуковка — кусочек номенк- латурной Швейцарии по Рублево-Успенскому шоссе.
В общем, построили они капитализм...
| 182 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Панихида для пиара
Жизнь сплетает жанры самым фантастическим обра- зом. Кто бы сказал мне, что смешная история может на- чинаться словами «дело было на отпевании Бродского»... Но ведь — может!
Этот сюжет рассказал мне Петр Вайль.
В похоронном доме в Нью-Йорке, куда привезли тело Бродского, было два зала. Во втором в это же самое время отпевали какого-то итальянца.
И вот посреди приватного прощания с великим по- этом к дому с помпой подкатила государственная про- цессия — лимузины, охрана, суетящиеся холуи... Из го- ловного лимузина вышел, собственной персоной, пре- мьер-министр России Виктор Степанович Черномырдин. Ему в руки всунули букет красных роз, и премьер пошел прощаться с Бродским.
О смерти Бродского и о его существовании Виктор Степанович узнал, надо полагать, одновременно — из док- лада собственной пиар-службы. Какой-то ушлый образо- ванец сообразил, что, ежели Бродский так удачно умер во время визита «Черномора» в США, грех этим делом не попользоваться.
И вот, значит, направился премьер к гробу...
Здесь следует заметить, что сюжет прошел в сантимет- ре от чудовищной развязки: ведь Виктор Степанович мог начать говорить. Речь Черномырдина над гробом Бродс- кого — можете себе представить? Но Господь распоря- дился сюжетом иначе.
Когда ЧВС, с букетом наперевес, прошел в помеще- ние, из соседнего зала, временно покинув своего покой- ника, вышла группа заинтригованных итальянцев: любо- пытство по поводу приезда лимузинов с охраной переси- лило их скорбь.
— Кто это? — в спину ЧВСа поинтересовался у Вайля один из вышедших.
Петр объяснил. Весть о приезде в похоронный дом пре- мьер-министра России привела итальянца в сильнейший восторг.
— О! — сказал он. — Пускай и к нашему зайдет!
| Времена вразвес | 183 |
Тусовка
Случайно встретив кинокритика Василия Кисунько через несколько дней после похорон Листьева, его при- ятель, весьма известный и уважаемый в обществе чело- век, поинтересовался:
— Ты тусовался на Владе?
«Минуй нас пуще всех печалей...»
Рассказ покойного ныне артиста Мамуки Кикалейш- вили о его встрече с Шеварнадзе (тот привечал деятелей культуры, противостоявших Гамсахурдиа):
— Когда Шеварнадзе сказал мне: «Ты не представля- ешь, как я тебя люблю», у меня внутри все похолодело. А когда он сказал: «Мамука, ты мне дороже родного сына», я понял, что надо уносить ноги.
Мы разговаривали с Мамукой в Москве...
На перекрестке
Среди великих формулировок эпохи не должна зате- ряться фраза, которую приписывают уроженцу Тбилиси, балетмейстеру Михаилу Лавровскому: «Светофор в Тби- лиси себя не оправдал!»
Бывшие союзные
В Узбекистане в начале двухтысячных годов высочайше запретили игру на бильярде — как способствующую рас- пространению наркомании и преступности. Я попробовал восстановить логику решения и познал ее: оказывается, многие преступники были замечены за бильярдом...
Но это что! Незадолго до того сын отца азербайджанс- кой нации невзначай проиграл в Стамбуле два миллиона долларов — и разгневанный папа-вождь велел закрыть все казино в Баку.
Хорошо, что сын, наследник престола, в Стамбуле не отравился — папа мог бы закрыть в Баку рестораны.
| 184 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Я, Толстой и Достоевский
Справедливости ради: эта восточная логика имеет хож- дение и на родимой территории.
Однажды — дело было в середине девяностых — глава Конституционного суда России г-н Туманов, обидевшись на мои впечатления от российского правосудия, публич- но посетовал на то, что писатели в России, обязанные прививать уважение к закону, регулярно позволяют себе неуважительные высказывания в адрес судейских!
Конкретизируя свою мысль, г-н Туманов упомянул гг. Толстого и Достоевского: как, мол, ни судья у них в художественном произведении, так какой-нибудь мерза- вец... Дивным образом оказавшись в одной компании с классиками, я, конечно, немедленно возгордился.
Но какой ужас: это, оказывается, из-за Толстого в Рос- сии нет уважения к закону! Если я не ошибаюсь, Англии по судебной части сильно нагадил Диккенс.
«Выполнение программы правительства...»
Кстати, о судебной части.
Я обещал рассказать историю «посадки» (на семь лет строгого режима) моего друга Юры, но эта история, по- жалуй, чересчур мрачная для этой книжки. Для увеселе- ния почтенной публики — вот лишь несколько эпизодов того дела. Так сказать, легкие штрихи к портрету нашей блядоватой Фемиды.
Цитата из обвинительного заключения: «Данное дело явилось результатом выполнения программы правительства по искоренению преступлений и коррупции в сфере эко- номики». (Курсив мой — В.Ш.)
Во время зачтения приговора заснула и упала головой на стол тетка по правую руку от судьи. Это была народ- ный заседатель, и звали ее Иветта Раздатовна.
Конвойный, надевавший на Юру наручники, оказал- ся его соседом по подъезду. Юру брали в железа, когда судья еще дочитывал приговор... Это заняло секунд два-
| Времена вразвес | 185 |
дцать. После приговора оправдательного, состоявшегося после трех кассаций, через четырнадцать месяцев, Юра не мог выйти на свободу еще восемь суток.
Все эти восемь дней начинались для меня одинаково: я звонил в канцелярию Мосгорсуда и интересовался судь- бой бумажки, от движения которой в пространстве зави- село освобождение заключенного.
Бумажку требовалось доставить из суда в Тверскую ко- лонию.
За восемь дней до Тверской колонии из Москвы мож- но добраться ползком, но бумага все путешествовала по темным закоулкам родной пенитенциарии, а в канцеля- рии суда всё пили чай: как ни позвонишь туда — все звон чашек да бабий говорок. Они мне, признаться, надоели, но уж и я их, слава богу, достал!
День как раз на восьмой, когда я заученно поинтересо- вался у неизвестной мне канцелярской тетки, когда же будет выполнено решение суда, а она мне заученно что-то отвечала, в трубке, перекрывая звуки утреннего чаепития, раздалось обращенное к моей собеседнице, нетерпеливое:
— Люся, давай скорее, чай стынет!
И работник канцелярии Мосгорсуда, недостаточно при- крыв трубку ладонью, сказала коллегам, а я, в тихом во- сторге, тут же дословно записал. Она сказала:
— Да тише вы, ёб вашу мать, это этот звонит, как его, козла... Шендерович!
Борьба с преступностью
А вот коленце из судьбы другого моего приятеля-биз- несмена.
В один прекрасный день некий сотрудник его фирмы взял из кассы семьдесят тысяч долларов и исчез.
Бизнесмен обратился в милицию. Там даже не стали делать вид, что они собираются кого бы то ни было ловить, сказали: ищи сам, нам не до того (что можно считать про- явлением как искренности, так и особого цинизма).
Тогда бизнесмен через своих знакомых вышел на офи- цера ФСБ, и офицер ФСБ пообещал свести его с банди-
| 186 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
тами, заведующими в этом районе Москвы организо- ванной преступностью: за отдельные деньги бандиты со- гласились помочь борьбе с преступностью неорганизо- ванной.
Встреча состоялась. Бандиты пообещали бизнесмену найти беглеца и «вынуть» из него злосчастные 70 тысяч. Бизнесмена ознакомили с расценкой работы (50% от «вы- нутой» суммы), и он с расценкой согласился. А что ему оставалось?
Бандиты обещали через какое-то время перезвонить и слово свое сдержали. Позвонив, они сообщили моему при- ятелю три вещи: первое — что найти беглеца не смогли, второе — что больше заниматься этим они не намерены, других дел по горло; и наконец, третье — что он должен им три штуки баксов.
— За что? — спросил бизнесмен.
На том конце провода подумали несколько секунд и ответили:
— За знакомство.
Бизнесмен подумал, что это такая шутка, но через не- делю ему позвонил тот самый бандитский связной (по совместительству офицер ФСБ) и передал, что «обста- новка накаляется» и «ребята ждут бабок».
И еще полгода потом бизнесмен вертелся угрем, а оби- женные пацаны, которым не было заплачено за знаком- ство, искали его со своими раскаленными утюгами и ко- решами из ФСБ.
А власти удивляются, что мы не платим налоги.
Переговорный процесс
В тот же самый исторический период, в 1998 году, в одном немаленьком московском банке, ориентированном на «нефтянку», проходили серьезные переговоры. Высо- ких переговаривающихся сторон, желающих поучаство- вать в контроле над трубой, было пять:
банкир (мне об этом впоследствии и рассказавший);
вор в законе;
чеченский полевой командир;
вор в законе;
чеченский полевой командир;
| Времена вразвес | 187 |
генерал ФСБ;
заместитель генерального прокурора Российской Фе- дерации.
— И что? — поинтересовался я.
— Прекрасно договорились, — успокоил банкир.
Дачный поселок
Дело было в девяносто девятом.
Заехал я по неосторожности к приятелю молодости, ныне известному адвокату N., на дачу. То есть, я думал, что это дача, а это оказался крепостной замок с видео- наблюдением по периметру, среди других таких же. Все эти охраняемые асьенды находились, разумеется, еще и за шлагбаумом с охраной.
Дело происходило в подмосковном поселке (в про- шлом — обиталище старых большевиков). Впрочем, во времена большевиков ни шлагбаума, ни видеонаблюде- ния здесь не было. А доживали в этом поселке свои жиз- ни — летом, в зеленом казенном домике — моя твердо- каменная бабушка с дедушкой, недорепрессированным троцкистом...
Но времена изменились, изменились и дачники.
И вот выводит меня адвокат на опоясывающую балю- страду третьего этажа и начинает обзорную экскурсию.
— Видишь, — говорит, — домик? Это домик судьи.
Судя по размерам домика, если судья был человеком честным, то ему удавалось это хорошо скрывать.
— А вот, — говорит адвокат, — домик прокурора. Тоже неосторожный человек.
— Почему?
— Надо было сначала уволиться, а потом строить та- кой домик. Вот, гляди сюда...
По соседству виднелся немаленький участок, плотно загруженный импортными стройматериалами.
— Это участочек следователя по особо важным делам. Он через год уволится, уйдет в бизнес и уже тогда начнет строительство.
Я не понял связи.
| 188 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Вот и следствие не найдет связи, — объяснил адво- кат. — Между таким домиком и предыдущим местом ра- боты.
Тут я помаленьку начал понимать, куда попал. Но впе- реди у меня было еще много открытий.
— Это дом главы местного РУБОПа, — продолжал эк- скурсию адвокат. — А рядом — дом местного авторитета.
Между домами, которые уместнее было бы назвать усадьбами, не наблюдалось даже забора. На общей лужай- ке красовалось барбекю. По вечерам, после рабочего дня, глава РУБОПа обсуждал с авторитетом ход его поимки...
— Теперь смотри.
Мы перешли по балюстраде на другую сторону дома.
— Видишь? — сказал адвокат. — Это дом генерала ра- кетных войск.
Генерал ракетных войск жил в крепком деревянном доме; во дворе, у аккуратной поленницы, стояла «Волга». Это было, безусловно, благополучие, но какое-то не ны- нешнее, глубоко советское... Зато рядом высился ново- русский каменный дворец с чудовищными излишества- ми; не поручусь, но кажется, имели место кариатиды...
Адвокат дождался моего вопроса и ответил с огром- ным удовольствием:
— Полковник строительных войск.
Спустя полчаса, уже за чаем, я поинтересовался, много ли работы.
— Нет, я сейчас отдыхаю, — ответил мой собесед- ник. — Жду двухтысячного года.
И пояснил, обведя рукой окрестный пейзаж:
— В двухтысячном им всем понадобятся адвокаты...
Но черная примаковская туча миновала эти благосло- венные места; у власти остались свои, и адвокат N. под- московным латифундистам не понадобился.
В настоящее время он работает в правительстве Рос- сийской Федерации.
| Времена вразвес | 189 |
Домики для людей
А вот история другой подмосковной недвижимости; немножко жутковатая, но — не страшнее времени. Зна- менитый лондонский дизайнер получил заказ из России от одного мелкого олигарха: построить в его подмосков- ном имении, на искусственном озере, небольшой сред- невековый город. Игрушечный, по типу маленькой брюс- сельской Европы...
Дизайнер сделал это с присущим ему талантом. Выры- ли озеро, насыпали остров, построили город — с моста- ми, башенками, улочками... все, как оговаривалось, в мас- штабе один к двум.
Заказчик приехал принимать работу. Походил по это- му средневековью, полюбовался, поцокал языком... По- том потрогал стены и поинтересовался, как работает ото- пление.
— Какое отопление? — не понял дизайнер.
— Как какое! Они ж замерзнут зимой.
— Кто?
Тут выяснилось досадное недоразумение. Оказывает- ся, мелкий олигарх задумал построить у себя на участке старинный маленький город не для бессмысленной кра- соты, а чтобы поселить в нем лилипутов.
Живых.
Чтобы, значит, он утром выходил из дома, а кругом — благодарные средневековые лилипуты. А он вроде как Гул- ливер.
Тяжело быть маленьким олигархом.
Элита
Зазвали меня как-то в гостиницу «Метрополь» на вру- чение премии «Элита». Премия деловых кругов России, не кот начхал!
В числе прочих дать какую-то цацку в этот вечер долж- ны были и мне. Название премии с самого начала не- много насторожило, но пропеллер ниже спины, как Карл-
| 190 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
сона, понес меня в сторону тусовки. Цацка, да и любо- пытно же!
В «Метрополе» все было в разгаре: утка, стерлядка, политики, бизнес, звезды эстрады... Через какое-то время меня вызвали на сцену и, сказав много лишних слов, дей- ствительно вручили цацку. Это было что-то шикарное в коробочке, перевязанной золотой ленточкой, что-то эда- кое... на всю жизнь счастье, короче.
Более подробно описать премию не имею возможнос- ти, потому что ее немедленно сперли. Кого-то мне пред- ставили, кому-то — меня, потом с кем-то поставили фо- тографироваться, я пакетик к стеночке и прислонил. И — как на вокзале!
Элита, бля.
Дворянское гнездо
Флотский офицер В. подстерег меня за кулисами после концерта и воззвал о помощи: он почувствовал в себе призвание фотографа и хочет посвятить этому остаток жизни. Офицер просил устроить ему выставку в Москве и предъявил образцы своего творчества.
Это были нащелканные на «кодаке» фотки с изобра- жением девиц в довольно нестроевых позах. Демонстра- ция сопровождалась офицерскими комментариями, боль- ше напоминавшими солдатские.
Офицер был сумасшедший, о чем я должен был бы догадаться с самого начала.
Я сказал: большое спасибо — и начал помаленьку от- гребать в сторону от маньяка, и только тут увидел глав- ное: альбомом для фотографий служили страницы дет- ского издания Жития Христова.
Писатель со вкусом такой деталью бы и ограничился, но жизнь не знает ни меры, ни вкуса... На прощанье офи- цер дал мне свою визитную карточку, и на карточке зна- чилось: член Дворянского собрания города NN.
| Времена вразвес | 191 |
А теперь — дискотека!
Посреди строительства капитализма, среди бела дня, своими глазами видел развешенную вдоль дорог рекламу дискотеки «Молодая гвардия».
Как должны звать диджея? Олег Кошевой?
По специальности
Шла вторая неделя кризиса 1998 года. Доллар летал между двадцатью и тридцатью, наличности в стране не было, наверху искали крайних и симулировали мозговой штурм.
Костистый мужчина, подвозивший меня на своих «Жи- гулях», крыл последними матюгами все ветви власти. За полчаса поездки не осталось ни одного сколько-нибудь заметного политика, обойденного его вниманием. Я мол- чал, наслаждаясь развернутыми оценками персоналий. За- вершив обсуждение вопроса «кто виноват?» перешли на «что делать?»
Он так и спросил.
Сначала я подумал, что вопрос носит риторический характер, но водитель ждал ответа. А Чернышевский из меня никакой: понятия не имею, что делать! Но вопрос был задан, и, помучившись, я ответил что-то нехитрое в том смысле, что кризис кризисом, а мы должны делать свое дело, каждый свое, а там уж как получится. Как го- ворится, по специальности.
— А что, — сказал водитель, — я могу по специально- сти...
И как-то нехорошо задумался. Надолго так.
— А вы кто по специальности? — решился я наконец. И мужчина ответил:
— Артиллерист.
И снова замолчал.
Кажется, я навел человека на мысль.
| 192 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Сфера обслуживания
Выступал я как-то в казино (случается в жизни и не такое).
Неподалеку от места выступления имелся ресторан с баром, а вокруг бара — большой ассортимент девушек, предназначенных для тех, кто в эту ночь не обделен уда- чей, но лишен ласки.
А я хотя не Куприн, но тоже любознательный.
Короче, разговорились мы у бара с одной клеопатрой, 300 долларов за сеанс... Поговорить с собой, впрочем, она позволила бесплатно — она меня, вы будете смеять- ся, узнала и решила поделиться своей мечтой.
Эта мечта стоит того, чтобы если не сбыться, то хотя бы быть услышанной народом.
Хочу, сказала клеопатра, стать депутатом. В крайнем случае — помощником депутата. Я поинтересовался: за- чем? А так, с ходу ответила клеопатра, ибо ответ на этот вопрос, по всей видимости, сформулировала давно... Ни хера не делать, ездить на машине с шофером, и только бла-бла-бла, бла-бла-бла...
Текст передаю дословно.
Немного подумав, я заверил клеопатру, что она уже на правильном пути. Я только забыл ее предупредить, что в депутатах ей будет труднее, чем сейчас, потому что об- служивать клиента придется на глазах у общественности.
Впрочем, и расценки повыше.
Интерес к эпохе Возрождения
Много лет назад один мой добрый приятель, журна- лист N., будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делают оттиски больших гравюр с видами этого города. Шлепают их, как фантики, но — по старой техно- логии, на камнях, «под старину» опять-таки.
Склонный ко всему прекрасному, мой приятель ку- пил несколько имевшихся в лавке пейзажей, по 35 долла- ров за штуку, а спустя какое-то время увидел такие же —
| Времена вразвес | 193 |
в Кремле, после знаменитого тамошнего бородинского ремонта с «Маббетексом»; на стенах одной залы, в рос- кошных рамах. Он спросил у местного краеведа, что это за гравюры — и выяснилось, что: Флоренция, шестнад- цатый век.
Эх, заглянуть бы в смету...
Карла дель Понте, мисюсь, где ты?
Ответственные силы
Осень 1999 года, лечу на концерт в Петербург. Впере- ди, в бизнес-классе тусуется большая компания госу- дарственных мужей во главе с вице-спикером Чилинга- ровым. Лету до Питера час с небольшим, но коньяк в «бизнесе» наливают бесплатно, и к посадке в Пулково государственные мужи смотрятся уже довольно неофи- циально.
Через несколько часов я встречаю всю эту гоп-компа- нию в ресторане «Астория», куда меня привозят на ужин щедрые организаторы концерта.
В точности по Довлатову, меню в ресторанах я всегда читаю справа налево — начиная с цены. А в «Астории» цены такие, что, даже ужиная за счет организаторов, я время от времени вздрагиваю от количества бессмыслен- но потраченных у.е.
А за соседними столами гуляют государственные мужи во главе с вице-спикером Чилингаровым. Льются мароч- ные коньяки; пиджаки от Версаче сняты, у рубашек от Армани закатаны рукава. После показа коллекции нижне- го белья (не самого по себе, а на девушках) часть этих девушек, не вполне одевшись, переселяется за столики к государственным мужам...
К началу второго ночи, когда я отправляюсь в гости- ницу, жизнь за соседними столиками только выходит на расчетный уровень.
Спустя семь часов, продрав глаза в своем номере, я плещу в лицо воды — и по дурной привычке включаю телевизор, чтобы, не дай бог, не пропустить какую-ни- будь новость. И, щелкая пультом, дощелкиваюсь до петер- бургского канала, а там...
7 «Изюм из булки»
| 194 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Там (в прямом эфире) — учредительный съезд движе- ния «Отечество — Вся Россия». Таврический дворец. На трибуне стоит губернатор Яковлев, а в президиуме сидит вице-спикер Чилингаров и пьет воду. И вокруг него сидят люди из вчерашней «Астории», все с серыми лицами — и все тоже пьют воду.
И губернатор Яковлев говорит (дословно): настало, го- ворит, время, когда в российскую политику должны прий- ти ответственные силы!
А ответственные силы, сидя в президиуме, не могут даже кивнуть головой на эти судьбоносные слова, а толь- ко пьют воду. Лица у всех тяжелые, мрачные. Ясно, что всю ночь накануне съезда эти люди не спали, думали о России...
Боль за Россию и крутое похмелье дают на лице при- мерно одно и то же выражение невыразимой словами тоски — вот ведь что интересно!
Кто звонит в колокол...
Осенний день год кормит; всяческие юбилеи для сво- бодных художников — хороший случай подмолотить день- жат. Мой друг Вадим Жук подписался на такую шабашку по случаю 850-летия Москвы. Речь шла о сценарии како- го-то массового действа чуть ли не на Красной площади.
Ставил действо известный американский режиссер Ан- дрон Михалков-Кончаловский.
Дурное дело нехитрое, и сквозной сюжет был без ин- теллектуальных излишеств. Все действо ряженые россия- не строили колокол, а в конце, по отчаянной мысли Ва- дима Жука, кто-то должен был в него ударить. Типа мета- фора. Вадик, чистая душа, предложил, чтобы в колокол ударил маленький мальчик. Типа метафора, опять-таки. Типа — будущее... завтрашний день России...
— Какой, блядь, мальчик! — вскричал американский режиссер Михалков-Кончаловский. — У нас в первом ря- ду — будущий президент России!
И в колокол ударил Юрий Лужков.
Чем бы дитя ни тешилось...
| Времена вразвес | 195 |
Как брат брата...
Этот анекдот, как крючочек петельку, цепляет дру- гую историю тех же нравов, рассказанную уже другим свидетелем. За правильное распределение ролей и в свя- зи с вышеописанным юбилеем Москвы американский режиссер Андрон Михалков-Кончаловский был представ- лен к ордену «За заслуги перед отечеством» 2-й степени.
А брат его, известный российский кинорежиссер Ни- кита Михалков, незадолго перед этим, в связи с собст- венным пятидесятилетием, получил то же самое 3-й сте- пени.
Весть о том, что родной брат может получить то же самое более высокой степени, проняла патриотическое сердце Никиты Сергеевича до самых глубин, и он специ- ально пришел на комиссию по государственным награ- дам, и выразил недоумение происходящим, поставив воп- рос в государственной плоскости: будет ли правильным с политической точки зрения, если российский режиссер заслуживает от Отечества что-то третьей степени, а его брат, американский режиссер, — второй?
И Андрона Сергеевича понизили до того же самого — четвертой степени!
Как я был осетром
Однажды за мое здоровье пил Лужков. Ей-богу, не вру!
Дело было весной 99-го. Путина еще не знал никто, кроме жены и детей, Лужков числился будущим прези- дентом России, и вся Московская мэрия, поголовно, но- сила кепки.
Не носивший кепки не имел деловых перспектив во- обще.
У них даже песня была про кепочку, клянусь! Они пели ее хором. Это было нечто вроде гимна, или, лучше ска- зать, «Мурки», по которой в этой «малине» опознавали своих. Я слышал песню своими ушами — при нижеследу- ющих поучительных обстоятельствах.
7*
| 196 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Меня пригласили выступить на вечеринке, посвящен- ной дню рождения какого-то префекта. Вечеринка долж- на была состояться в элитном ресторане в центре Моск- вы, куда я и был заблаговременно приглашен на перего- воры. О предмете переговоров мне было сказано уклончи- во, но твердо: надо.
Два шкафоподобных охранника у рамы металлоиска- теля, интеллигентным образом меня просветив, куда-то позвонили. Пришел человек — крупный, но уже не че- ресчур, и повел меня в приемную, где с поклоном пе- редал следующему — поважнее, но роста уже вполне обычного.
С некоторой тревогой я отметил, что иерархический рост сопровождается здесь уменьшением габаритов...
Еще через полминуты меня ввели в огромный зал. Это был кабинет.
С первого взгляда стало ясно, какая проблема угнетает обитающих здесь людей: у них было гораздо больше де- нег, чем можно потратить, находясь в здравом уме. Одних телевизоров в кабинете было штук пять. Какие-то наполь- ные вазы, марочные коньяки в бутылках-бочках, холод- ное оружие с инкрустацией... На стене висел ковер с ви- дом Москвы в масштабе один к одному. Навстречу мне, поднявшись из-за стола, шел хозяин кабинета, восточ- ного вида господин.
Надо ли говорить, что росту он был меньше всех пре- дыдущих?
Предмет переговоров выяснился очень скоро: на дне рождения префекта, где мне предстоит выступать, будет присутствовать лично Юрий Михайлович.
Мы были в кабинете одни, но мой собеседник так и сказал: Юрий Михайлович. И даже несколько поклонил- ся, не вставая с кресла. Кажется, это был рефлекс.
— Замечательно, — сказал я, не видя в этом сообще- нии ничего ужасного.
— У вас будет пленка, — напомнил хозяин заведения.
— Да, — подтвердил я. Речь шла о ролике из програм- мы «Итого», с которым, собственно, меня и приглашали выступить для увеселения почтенной публики.
| Времена вразвес | 197 |
— Там будет Лужков? — имея в виду пленку, спросил хозяин кабинета.
— Будет, — подтвердил я.
— Не надо, — сказал хозяин кабинета.
— Почему? — поинтересовался я.
— А не надо, — ответил хозяин кабинета.
Я сказал, что тогда не надо и остального.
— Почему? — поинтересовался теперь уже он.
Я, как мог, объяснил почему. Нельзя же шутить при
Лужкове над всеми остальными, а над ним не шутить!— Не надо, — сказал хозяин кабинета.
— Почему? — поинтересовался я.
— А не надо, — ответил хозяин кабинета.
Я сказал, что тогда не надо и остального.
— Почему? — поинтересовался теперь уже он.
— Можно, — заверил меня хозяин кабинета.
— Это нехорошо, — предположил я.
— Хорошо, хорошо, — успокоил хозяин кабинета и улыбнулся, блеснув нездешней керамикой.
Где-то посреди этого диалога дверь открылась, и в зал- кабинет вошел совсем уже короткий юноша с глазами оловянного цвета и аналогичного содержания. Он пару секунд оценивал меня как незнакомый предмет интерье- ра, отвернулся и что-то сказал на незнакомом мне горс- ком диалекте. Хозяин кабинета что-то ответил, подошел к столу, вынул из ящика пачку долларов США и отдал их юноше.
Я успел подумать, что запросил за выступление мало- вато: деньги в этом кабинете выдавали на вес. Юноша взял доллары и, не сказав больше ни слова ни на каком язы- ке, ушел.
— Племянник, — пояснил хозяин кабинета, и мы вер- нулись к нашему худсовету. Изымать Лужкова из видео- программы я отказался, и мой визави, цокнув языком, сказал:
— Э, тогда я ничего не знаю.
На том и порешили.
В назначенный день я снова пришел в этот ресторан. На дне рождения префекта гуляла московская номенкла- тура. На столах стоял годовой бюджет небольшого рос- сийского города: заливное, икра мисками... Увидев осетра с лимоном во рту, я почувствовал себя персонажем кино из жизни купечества.
Когда настал мой час, я вышел из подсобки на не- большую сцену перед экраном и увидел Лужкова — он с
| 198 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
приближенной челядью сидел на возвышении прямо по центру; цезарь городского значения с перспективами на будущее.
Внесем ясность: повышенные гонорары на такого рода мероприятиях платятся артистам за унижение. Ты себе го- воришь, поешь или танцуешь, а они себе едят, разгова- ривают; мимо ходят официанты... Выступающий на кор- поративном мероприятии, таким образом, сам в некото- ром смысле является осетром с лимоном во рту — в зави- симости от популярности, осетром более или менее круп- ным. В девяносто девятом я был крупный осетр.
Понимая правила игры и не сильно рассчитывая на успех, я что-то такое прочел, поздравил префекта — и напоследок объявил фрагмент из программы «Итого». По- гас свет, и пошла пленка.
Появление на экране Ельцина было встречено взры- вом дружного хохота, и некоторое время реакция шла по нарастающей. Зюганов — обвал смеха! Анпилов — бру-га- га, Жириновский, Немцов — стон удовольствия! И тут на экране появился Юрий Михайлович Лужков. Он, как ребенок, вертелся туда-сюда на руководящем кресле. Руки его были кокетливо сложены на животе, круглое лицо лучилось неподдельным счастьем.
Это был самый смешной момент программы, но хохот отрезало, как ножом. Было такое ощущение, что в зале вырубили звук.
Когда зажегся свет, чиновники московского правитель- ства сосредоточенно перебирали что-то в тарелках. Было совершенно понятно, что никто из них на экран не смот- рел и Лужкова там не видел. Меня, стоявшего в двух мет- рах поодаль, не замечал ни один из них. Меня просто не было.
У Станиславского это называется «малый круг внима- ния».
Неэкранный Юрий Михайлович сидел на возвыше- нии и соображал. Секунд через десять сообразил, встал, постучал вилкой по бокалу и произнес цветистый тост в мою честь. Мол, сатира! Демократия, мол... Давайте под- нимем бокалы за нашего гостя...
| Времена вразвес | 199 |
В ту же секунду меня обнаружили все.
— Виктор! Что же вы стоите!
И меня покормили.
Выборы-99
Политическая реклама движения «Отечество — Вся Россия». Имперский кабинет, гардины с кистями, двух- тумбовый стол красного дерева... За столом сидит Евге- ний Максимович Примаков. И первые его слова такие:
— Народ в нищете...
Места знать надо
Во время своей предвыборной проповеди в программе «Глас народа» (16 декабря 1999 года) на словах «прикры- вать срамные места» Никита Сергеевич Михалков при- крыл ладонью сердце.
Чистый Фрейд.
Конец цинизма
В послевыборную ночь, ночь на 20 декабря 1999 года, в компанию, где уже расслаблялся я, зашел ведущий ОРТ Паша Шеремет. А ОРТ в те месяцы сильно отличилось по части агитации, пропаганды и черного пиара — в чем Паша в меру таланта участвовал. И вот он подсаживается ко мне, кладет руку на мой локоть и дружелюбно гово- рит: «Как хорошо, что закончился этот цинизм!».
Паша — сам по себе человек незлобный. Поэтому ци- низмом и прочей подлостью его в те годы заправляли, как машину бензином. Снаружи. Аналогичные дырочки для заправки цинизмом впоследствии обнаружились у многих милых людей.
| 200 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
О пользе пьянства
Встречаю как-то в театре Сатиры добрейшего Михаи- ла Державина, и он вдруг говорит:
— Знаешь, Витя, а я ведь вступил в «Единую Россию».
— Как же это вы, — говорю, — Михал Михалыч, не убереглись?
— Да вот, позвонили, сказали: давай вступай, — отве- тил Державин. — А я всегда вступаю в партию. Такая судь- ба. Я и в КПСС вступил. Вызывает меня Плучек и говорит: Миша, надо вступать. Я говорю: почему я? Почему не Шура, не Андрей? Плучек говорит: они евреи, а пришла разнарядка на русского. Я говорю: тогда Папанов. Плучек замахал руками: предлагал, говорит! Папанов сказал: мне в партию нельзя, я напьюсь и потеряю партбилет!
Жалко Державина. Хороший человек, но непьющий.
Тост
На закрытии телевизионного фестиваля в Барнауле гла- ва пресс-службы губернатора Алтайского края произнес тост, в котором форма и содержание слиплись в долгож- данной гармонии. Он сказал:
— Давайте выпьем за самих себя, за нас, которые мы есть!
Наша зоология
На главной нижегородской елке в тамошнем кремле к детишкам вышел губернатор Иван Петрович Скляров — и, по случаю наступающего Года Кролика, решил по- мочь детям сориентироваться в происходящем.
— Кролики, — сказал он, — это такие зайцы, у кото- рых много детей, и они это часто. Но этому не надо ме- шать — это надо возглавить!
Дети были в восторге.
| Времена вразвес | 201 |
Признание
Придя на открытие нового питерского телеканала, представитель президента на Неве и будущий губернатор города г-жа Матвиенко жизнерадостно поведала обще- ственности о своих планах. Она сказала:
— Хочется уже человечинки!
Иногда и Матвиенко говорит правду.
Голая правда
Концерт в далеком северном крае мне предложил та- мошний министр по внешним связям, обнаруживший меня за соседним столиком в одном московском клубе. Хорошо зная номенклатурные повадки, я уточнил: не случится ли в это время в том крае каких-нибудь выбо- ров? А то, бывало, приезжаешь на концерт, после кон- церта к тебе в гримерную заходит глава администрации с фотографом, жмет тебе руку, щелк — и готово дело: Вик- тор Шендерович приехал поддержать тютькина-путькина и желает ему победы на выборах...
Ни-ни, сказал Сережа (министра звали Сережа). То есть выборы будут, но это — никакого отношения... От- лично, сказал я. Значит, ни с кем из начальства не встре- чаюсь, в афише — никаких там «при поддержке админи- страции...».
Ни-ни, сказал Сережа. Просто концерт. Для людей!
И я полетел к людям.
И вот за несколько часов до встречи с людьми, на рубеже вечной мерзлоты, Сережа «обедает» меня в хоро- шем ресторане. Где-то в районе антрекота, коротко пого- ворив по мобильному, он поднимает на меня честные глаза и говорит:
— Это губернатор звонил, он тут неподалеку, хочет зайти...
— Не надо, — сказал я.
— Просто поприветствовать, познакомиться...
— Мы договаривались, — напомнил я.
| 202 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Министр Сережа крякнул с досады.
Когда мы выходили из-за стола, он вернулся к теме:
— Может, заедем к нему? На секундочку. Он нормаль- ный мужик...
Но я занял глухую оборону.
Отстреливаться я продолжал до самого концерта. А пос- ле концерта:
— Ну что, — сказал Сережа. — Может, в саунку? Там и поужинаем.
Саунка находилась на огороженной территории с ох- раной, что должно было включить в мозгу красную лам- почку, но расслабленный успешной работой, я пребы- вал в обесточенном состоянии.
В теплом подвальном помещении был накрыт фуршет класса люкс. Рядом уже вовсю грелась сауна, в углу рабо- тал телевизор, а некто пожилой и мелкий, в войлочной шляпе, суетился по температурному вопросу.
— Семен Иваныч, — спрашивал он, — парку подба- вить?
Семен Иваныч, грузный мужик, замотанный в про- стыню, гонял шары по зеленому сукну. А может, не Се- мен Иваныч он был. Может, Иван Семеныч... Неважно, и уточнять неохота.
— Привет! — сказал Сережа. — Вот и мы.
Мы разделись; я тоже замотался в простыню и, по Веничкиному совету, немедленно выпив, приступил к процедурам. В последний раз говорю: расслабленный я был после концерта. Даже не поинтересовался: с какого боду- на здесь этот Семен Иваныч с обслугой. А после ста грам- мов коньячка напряжение отпустило окончательно — я малопьющий, и для счастья мне много не надо...
Мы по очереди паримся, я играю с грузным дядькой в пул, обыгрываю его по пьяной лавочке, настроение по совокупности обстоятельств — чудесное. Мелкий с вени- ками суетится насчет парку, Сережа благостно попивает в углу коньячок.
А телевизор в углу разговаривает себе ночными ново- стями. И красавица ведущая (единственная одетая в этой сауне) доходит наконец до ежедневных наших чеченских
| Времена вразвес | 203 |
радостей: грузовик опять подорвался на фугасе, трое по- гибших...
— Этих черножопых, — говорит тут мой партнер по бильярду, — мочить надо всех! Они, — говорит, — вооб- ще не люди!
Он, собственно, ни к кому в отдельности не обращал- ся, но я почему-то решил ответить.
— Голову себе намочи, — говорю. — Раздухарился...
Грузный не обиделся, а с пол-оборота вступил в поле- мику:
— Давить! Давить вместе с детьми! Это звери настоящие!
Я из диалога тоже не ушел.
— Фашист, — говорю, — на себя посмотри!
Беседовали мы эдаким образом минут пять. Игра, ра- зумеется, прекратилась — я, помню, даже на всякий слу- чай отложил кий, чтобы не отоварить грузного хама по выпирающему тестом животу. Очень спьяну хотелось.
Потом я увидел побелевшего лицом, осевшего на ла- вочку знатока пара; потом министра Сережу: он сидел, обхватив голову руками, и мерно мотал ею из стороны в сторону, по всей видимости, пытаясь ее отвернуть. Ровно в эту секунду я понял, что играю в бильярд, пью коньяк и беседую по чеченскому вопросу с губернатором края.
И ведь главное: я же много раз видел его раньше! Но не в простыне, а в Совете Федерации. И про черножопых он ничего там, в телевизоре, не говорил, а все больше про нравственность.
Вечеринка свернулась сама собой. Я уже одевался, а министр внешних связей Сережа все сидел, обхватив ру- ками свою мелкоруководящую голову. Еще древние гово- рили: «Когда господь хочет наказать человека, он испол- няет его желания...»
А тот суетливый, с веничками — это у них был ми- нистр культуры.
| 204 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Кто о чем
Вечером 21 февраля 2002 года щелкаю пультом на пер- вую кнопку телевизора и слышу взволнованный монолог Никиты Михалкова.
— Это не имеет никакого отношения к борьбе с тер- роризмом, — говорит он. — Когда людей обыскивают, унижают их человеческое достоинство...
Я подумал: это он о Чечне, и еще успел удивиться гражданскому мужеству Никиты Сергеевича... Вот, думаю, орел. Ничего не боится! Но через пару секунд выясни- лось, что говорит Михалков о мерах безопасности на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити.
Ну, слава богу...
По тонкому льду
Иногда лед с хоккейной площадки полезно класть на патриотическую голову: чтобы подостыла.
— Надо было осадить чехов, а то они больно вознес- лись! — заявил будущий министр спорта Вячеслав Фети- сов после нашей победы в хоккейном четвертьфинале той Олимпиады.
Как мы их осадили, видел весь мир: лежали штабеля- ми поперек ворот — внизу Хабибулин, сверху еще пяте- ро... Но допустим даже, мы бы разделали соперников, как бог черепаху, — что тогда?
При чем тут «осадить чехов»? У нас что, август 68-го?
Перед полуфиналом, разумеется, про хоккей никто уже не думал, только одно было на сердце: не опозорить Русь- матушку, порвать американцев. А после проигрыша — кор- респондент государственного канала подстерегает только что отбросившего коньки хоккеиста Жамнова и спраши- вает у него: это национальная трагедия?
И Жамнов отвечает: да, конечно.
И захотелось мне написать хоккеисту письмо пример- но следующего содержания:
«Дорогой Алексей! Спешу сообщить вам, что, пока вы играли за команду «Вашингтон Кэпиталз», у вас на роди-
| Времена вразвес | 205 |
не случилось две чеченские войны с общим счетом уби- тых и искалеченных за сто тысяч человек; население оде- вается частично на помойках и питается там же, жилища в зимнее время отапливаются нерегулярно, а в подъез- дах, примерно раз в неделю, убивают академиков.
И то, что вы и ваши товарищи по специальности де- ревянными клюшками запихнули в ворота ваших заоке- анских коллег-миллионеров меньше резиновых изделий, чем они вам, является вашей маленькой корпоративной неприятностью. Не убивайтесь так...»
Афины-2004
Прошло два года, и прошли они не зря.
После победы российских волейболисток в полуфина- ле волейбольного олимпийского турнира комментатор НТВ-плюс успел поблагодарить за эту победу президента России. Правильно, кого ж еще? Карполь — он так, на подхвате...
Другой мастер слова комментировал боксерский бой нашего многократного чемпиона с неизвестным амери- канцем. Издеваться над соперником комментатор начал еще за пять минут до поединка: да кто он такой, да что он делает на этой Олимпиаде, и у кого это он выигрывал, вот то ли дело наш капитан...
Потом начался бой, и американец начал нашего ка- питана бить. И все две минуты первого раунда, пока он его бил, комментатор продолжал над американцем изде- ваться... Потом, как всегда, начались заклинания: я не понимаю, что происходит, что же это такое, надо со- браться, еще есть время, этого не может быть...
Ударить сильнее
Вообще, патриоты у нас — это те, которые не любят Америку. Лучшие по профессии, в мировом зачете, Иран и Палестинская автономия, но мы изо всех сил стараем- ся не отставать...
| 206 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Баскетбольный матч на чемпионате мира комменти- ровал гражданин огромных патриотических кондиций. Ког- да после игрового нарушения нашей девушки американ- ка упала на паркет, он сказал (дословно):
— И сильнее, сильнее надо было ее ударить, чтобы она не так быстро поднималась!
Впрочем, человека советской закалки патриотизм мо- жет одолеть практически по любому поводу — и безо вся- кой Америки. Комментатор Перетурин, например, как- то раз сообщил народу поразительную весть:
— Московские динамовцы разгромили команду с Фа- рерских островов со счетом 1:0...
[207]
![[Заголовок и фото]](IzBu_207_385x662.jpg "Автор с глуповатой улыбкой чешет лоб.")
ЗДРАВСТВУЙ,
РОДИНА!
РОДИНА!
[208]
[209]
Часы с петушком и кукушечкой
Моим соседом по дороге в Нижний Новгород оказал- ся дедуля из Курска — лет семидесяти, в тельняшке и с таким запасом провианта, как будто ехать он намеревал- ся до Владивостока.
Мне было добросердечно предложено поесть и налито пива.
Не помню, с чего начался наш разговор, но первый же дедулин тезис поразил меня в самое сердце. В досаде поминая неурожай картофеля на своих сорока сотках, де- дуля вдруг в довольно сильных выражениях помянул Со- единенные Штаты Америки.
Я поинтересовался: при чем тут Америка? Оказалось: курскую дедулину картошку извел колорадский жук (на метр в землю уходит, ничего с ним сделать нельзя!), а жука того, из названия видно, наслали к нам империали- сты, чтобы понизить урожай.
Остаток пути я потратил на изучение этой курской аномалии.
Особых усилий для изучения не требовалось — гово- рил дедуля сам, ровным, тихим тенорком. Вот что я узнал. Что после войны дедушку не отпустили домой, а остави- ли (как оставляют вещь) еще на шесть лет служить на флоте; что жена горбатилась в колхозе за трудодни и по- том, до самой пенсии, тридцать лет, как лошадь, за ко- пейки, а теперь сильно заболела ногами; что душат нало- гами — работаешь, работаешь, а ничего не остается; что зять, дочерин муж, оказался трутень — только лежит на диване и пьет; что законы у нас мягкие, а надо бы таких расстреливать и вообще, чтобы знали; что в Америке за- коны гораздо строже — на Клинтона недавно покуша- лись, и покушавшегося расстреляли (я было не поверил, но дедуля отмел все сомнения — покушались и расстре- ляли, он точно знает); что при Сталине было тяжело, но справедливо, потому что с народом иначе нельзя; что из
| 210 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Курска в Нижний он едет в гости к внучку и везет ему часы с петушком и кукушечкой.
Петушок этот прокукарекал еще до рассвета, в четыре часа пять минут. На пятом кукареку я проснулся оконча- тельно и, лежа в полной темноте, прослушал их еще с десяток. Время я запомнил так хорошо потому, что бес- страстный женский голос из часов сообщал мне его пос- ле каждого петушьего крика.
Дедуля при этом продолжал безмятежно спать — пря- мо в тельняшке.
Утром поинтересовался: петушок был или кукушечка? Я сказал: петушок. Вот, очень довольный за меня, сказал он — и улыбнулся. Глаза у него были голубые, добрые до нежности. А еще есть кукушечка, сказал он.
За окном плыл жутковатый производственный пей- заж — какие-то трубы, ограды, коробки корпусов... Мы послушали, как кукует кукушечка. Внучку везу, сказал дедуля. Внучок смышленый, обрадуется.
Умывшись и попив пивка, дедуля немного подумал и сделал сообщение на межнациональную тему: чеченцы, сказал, вредный народ, еще в войну нам вредили, и не надо с ними разговаривать, а надо так: всех русских отту- да вывезти, а на остальных бросить сверху бомбу. Какую бомбу? — спросил я. Такую, ответил дедуля и мысль свою охотно пояснил. Он когда на Дальнем Востоке служил, на японцев бросили бомбу — и всё, и никаких разговоров.
— Японцы тоже вредный народ? — спросил я.
— Очень, — подтвердил дедуля и застенчиво улыб- нулся.
Последняя остановка
Поезд остановился в Дзержинске, последней станции перед Нижним. Я набросил пиджак и пошел размять но- ги — а заодно голову, поврежденную ночным куковани- ем и утренней политинформацией. Дверь вагона была за- крыта, проводница в своем купе пила чай в компании со сменщицей.
— Откройте дверь, — попросил я.
— Зачем? — удивилась проводница.
| Здравствуй, Родина! | 211 |
— Так... — сказал я. — Подышать.
— Нашел где дышать! — сказала проводница.
Сказанное, хотя и относилось исключительно к осо- бенностям химического производства в Дзержинске, впол- не годилось и для оценки жизни на Родине в целом.
Нашли, действительно, где дышать.
Место для метеорита
Человек за рулем «Нивы» полчаса катил бочку на Аме- рику и американцев. Ничем новым, впрочем, он меня не угостил — готовый суп из старого пакетика: они бездухов- ные, жадные и наглые, а мы бедные, милые и душевные.
В конце получаса я поинтересовался, бывал ли он в Америке.
— А чо я там забыл? — ответил человек.
Потом, помолчав, поинтересовался уже он:
— А вы были?
— Случалось.
— И что там: лучше? — ребром поставил вопрос че-
ловек.Потом, помолчав, поинтересовался уже он:
— А вы были?
— Случалось.
Я признался: может, не лучше, но дороги ровные, по- лицейские взяток не берут, и в больницу необязательно ложиться со своей ватой.
Человек замолчал, но было видно, что зреет в нем какой-то протестный асимметричный ответ, как у Горба- чева — Рейгану. Я попытался предугадать поворот диало- га, но жизнь в очередной раз показала мне, кто здесь на- стоящий драматург.
— А вот упадет на них метеорит, — угрюмо сказал человек за рулем, — и где твоя Америка?
«Если бы все...»
В городе Кимры Тверской области есть интернат для страдающих олигофренией. Там снимал телевизионный сюжет мой давний знакомец Саша Гордон. И рассказывал потом поразительное.
Стало быть, от хлебосольного государства нашего выде- ляется больным на содержание, полной чашей, несколь-
| 212 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ко рублей в день на человека, и давно бы умерли они на радость местного собеса — но!
Но олигофрены оказались людьми жизнелюбивыми и завели подсобное хозяйство. И вскоре выяснилось, что это их хозяйство — чуть ли не самое рентабельное в обла- сти: коровы, птица, грибы, ягоды... Самим хватает, да еще продают жителям окрестных деревень!
Секрет оказался довольно прост. Дело в том, что оли- гофрены:
а) не пьют;
б) обожают работать.
У них от труда, видите ли, улучшается самочувствие.
И милости просим — 120% рентабельности! То есть русский олигофрен помаленьку тяготеет к голландцу. Пер- сонал на них не нахвалится.
— Если бы все наши люди были такие... — мечтательно сказала кастелянша...
Главная опасность
— Самое опасное — это подушка безопасности, — со- общил мне человек, сидевший за рулем «десятки». — Если не пристегнут, может вообще убить!
— А если пристегнуться? — поинтересовался я.
Водитель посмотрел на меня презрительно:
— Кто ж пристегивается?
Традиции
Несмотря на предупреждение, почти тысяча рыбаков вышли на ладожский лед. Льдина откололась, шестеро по- гибли, людей снимали ночью вертолетами...
Рассказ об этом спасенного — в прямом эфире на те- левидении. Он полночи лежал на льдине, а рядом с ним лежал его десятилетний сын; льдина таяла, и человек ждал — погибнет он вместе с собственным ребенком или их успеют спасти...
Успели.
В конце программы ведущий спрашивает:
— Ну что, еще пойдете на рыбалку на Ладогу?
| Здравствуй, Родина! | 213 |
И человек, улыбаясь, отвечает:
— Обязательно!
«Кто ж пристегивается?»
Лощина
А вот еще одна очень страшная и очень русская история.
В конце девяностых, под Ельцом, попали в автокатаст- рофу артисты пятигорского «Рыжего театра». Они ехали в Москву.
В половине шестого утра на спуске Толя, сидевший за рулем, не увидел грузовика, ехавшего впереди. У грузо- вика были заляпаны грязью габаритные огни, в лощине стоял густой туман...
Двое ребят погибли, жена Толи много месяцев лежала в больнице... Сам он, тоже переломанный, сидел в мест- ном СИЗО и давал показания. Хорошо относившиеся к попавшему в переплет парню, местные милиционеры ус- покаивали его совесть так:
— А-а, это в лощине, на спуске? Ну, там каждый год кто-нибудь насмерть бьется! Место такое.
О том, чтобы в этом месте — с туманом, спуском и скользкой дорогой, поставить наконец какой-нибудь знак, пост ГАИ и пару фонарей, речи не идет. Как и о том, впрочем, чтобы что-нибудь приличное сделать с Родиной вообще.
Место такое.
Наша зоология
Подмосковный дядя на «жигуле» матюкался на гаиш- ников, которых иначе как «волками» не называл.
— Двадцать пять лет кормлю этих волков!
— И что, — поинтересовался я, — за двадцать пять лет не было ни одного, который сделал бы всё по закону: квитанция, штраф, просечка?
Дядя задумался, вспоминая, и вспомнил:
— Нет, был один... Ну, козел!
Чем, собственно, полностью исчерпал зоологию на- ших отношений с родным государством.
| 214 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Родные люди
А вот диалог Леши, работавшего у меня водителем в телевизионную пору моей жизни, со встречным ментом — диалог до слез российский и, практически, святочный. Мент остановил Лешу ближе к Новому году и, не тратя времени на формальности, просто попросил у него денег на праздник, сто рублей.
Если бы Леша поинтересовался, с какого, собствен- но, бодуна он должен давать менту сто рублей, это было бы резонно, но глубоко не по-русски... Разговор продол- жился в народном ключе.
— Ты чё, командир! — сказал Леша. — Откуда у меня деньги? Нам еще за ноябрь зарплату не заплатили.
— Да ну!
— В газетах писали! — заверил Леша.
— Да? — Мент огорчился, потом вздохнул. — Вот и нам премию не выдали... Эх!
Они еще немного потоптались на морозе, поматерили начальство, поздравили друг друга с наступающим — и простились друзьями.
Мечты и воспоминания
Диалог моей жены-путешественницы и местного му- жика — в Новгороде, в кафе. Местный, вросши в стойку, среди бела рабочего дня целеустремленно пил медовуху.
Они разговорились; жена поинтересовалась, где рабо- тает ее собеседник, и собеседник ответил: «Нигде». Про- должая поход в глубь чужой ментальности, жена полюбо- пытствовала, каково это — нигде не работать, и собесед- ник ответил: «В кайф».
А когда моя любознательная половинка спросила, чем же он коротает время, мужик, подумав, ответил:
— До обеда — вспоминаю, после обеда — мечтаю...
| Здравствуй, Родина! | 215 |
По дороге на Родину
Ехали-то мы на Селигер.
Сначала все казино да рестораны, потом канал реки Москвы, потом магазин «Икеа», а потом помаленечку началась собственно Россия: заборы гармошкой, родной ситец вдоль битой дороги и приглашение на шиномон- таж — краской по картонке... На четвертом часу путеше- ствия, находясь в патриотическом энтузиазме, мы про- скочили нужный поворот и заехали в Вышний Волочок.
Через полчаса я понял, зачем Господь заставил меня сделать этот крюк.
Мы сидели, обедая по негромким ценам в буфете гос- тиницы «Центральная». В туалете не было воды, и по на- добности я был допущен на гостиничные этажи.
Молодость, проведенная в путешествиях по городам и весям, с лестницы ударила мне в голову советскими за- пахами. Старенькая уборщица ковырялась в коридоре, а из дальнего конца коридорной кишки неслось мужское хоровое пение. Это были частушки, страшноватые даже по местным меркам.
Из цензурных слов в тексте изредка встречались пред- логи.
Дрожа от предвкушения, я пошел по коридору навстре- чу звукам.
Певшие сидели на кроватях — вчетвером в шестимет- ровом номере. Сидели, как йоги, среди стекла, в трени- ровочных штанах на голые татуированные тела, перед та- буреткой с ополовиненной стеклотарой и обрезком кол- басы. Безумное многодневное веселье сияло в стекленею- щих глазах. Ответ на вопрос: кем, когда и зачем были ко- мандированы в Вышний Волочок эти россияне, давно унесла река времени.
Где-то рос потенциал, креп рубль и удваивался ВВП. Неподалеку от певших, в деревне под Торжком, лежала в своей могиле Анна Керн. Я стоял в двух метрах от вокала, затаив дыхание в буквальном смысле — запах, бивший из номера, мог поднять и Анну Петровну.
Потом я зашел в туалет, отдышался — и мы поехали на Селигер. Там — воздух, грибы, рыба — и деревни с назва-
| 216 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ниями, которых не придумать умом... В деревню Конец не езжайте — что вам там делать? — езжайте в деревню Кра- сота! В Красоте живет Женя, который дивно эту рыбу коп- тит. Очень советую. Только не промахнитесь — и от Торж- ка езжайте налево, а то вместо Селигера попадете в Выш- ний Волочок и, не ровен час, причалите к той гостинице.
Там, наверное, до сих пор поют, сидя на стеклотаре.
Мля, нах...
Пресс-конференция Колоскова, осенью 2003-го, мно- гое прояснила мне не только в области родного кожаного мяча. Вот, мля, говорил про подведомственных ему фут- болистов пьяноватый вице-президент УЕФА и президент Российского футбольного союза, они, мля, вообще, мля, не хотят играть. Потеряли достоинство, нах...
Ради того, чтобы это услышать всей страной, стоило проиграть Израилю еще и в футбол.
Тютькин из «Чехии»
Дело было в конце девяностых. Корреспондент НТВ в Чечне предложил встреченному им полковнику десант- ных войск воспользоваться своим спутниковым телефо- ном и позвонить домой, под Благовещенск, маме: у мамы был день рождения. Заодно корреспондент решил этот разговор снять — подпустить лирики в репортаж.
В Чечне была глубокая ночь — под Благовещенском, раумеется, утро. Полковник сидел в вагончике с мобиль- ным телефоном в руке — и пытался объяснить кому-то на том конце страны, что надо позвать маму. Собеседник пол- ковника находился в какой-то конторе, в которой — од- ной на округу — был телефон.
Собеседник был безнадежно пьян, и хотя мама пол- ковника находилась, по всей видимости, совсем недале- ко, коммуникации не получалось. Оператор НТВ продол- жал снимать, но для выпуска новостей происходящее в вагончике уже явно не годилось — скорее, для програм- мы «Вы — очевидец».
| Здравствуй, Родина! | 217 |
Фамилия полковника была, допустим, Тютькин. (Это не потому, что я не уважаю полковников. Не уважал бы — сказал настоящую: поверьте, она была еще анекдотичнее.)
— Это полковник Тютькин из Чехии, блядь! — кричал в трубку герой войны («чехами» наши военные называют чеченцев; наверное, в память об интернациональной по- мощи 1968 года). — Маму позови!
Человек на том конце страны, будучи с утра на рогах после вчерашнего, упорно не понимал, почему и какую маму он должен звать неизвестному полковнику из Чехии.
— Передай: звонил полковник Тютькин! — в тоске кри- чал военный. — Запиши, блядь! Нечем записать — запом- ни на хуй... Полковник Тютькин из Чехии! Пол-ков-ник... Да вы там что все пьяные, блядь? Уборочная, а вы пья- ные с утра? Приеду, всех вые...
Обрисовав перспективы, ждущие неизвестное село под Благовещенском в связи с его возвращением, полковник Тютькин из Чехии снова стал звать маму. Когда стало ясно, что человек на том конце провода маму не позовет, ниче- го не запишет и тем более не запомнит, полковник стал искать другого собеседника.
— Витю позови! — кричал он, перемежая имена страш- ным матом. — Нету, блядь? Петю позови! Колю позови!
И, наконец, в последнем отчаянии:
— Трезвого позови! Кто не пил, позови!
Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.
Пишите письма
Получил письмо от телезрительницы с обратным адре- сом: «Волгоград, проспект Хиросимы, до востребования...»
В рабочий полдень
У меня в квартире ремонт. Дима стругает плинтусы, Миша кладет плитку в ванной. Я сижу в комнате и сочи- няю всякую всячину, имея в виду заработать на оплату
| 218 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
их труда. В середине дня мы прерываем наши занятия и сходимся на кухне к накрытому столу.
За обедом происходит обсуждение ряда проблем из об- ласти прикладной психологии (в этом особенно силен сто- ляр Дима), сравнительный анализ Ветхого и Нового За- ветов с выявлением ряда противоречий внутри каждого из них (с цитированием по памяти в исполнении Михаи- ла), а также краткая дискуссия, посвященная постмодер- низму как последней стадии мировой культуры (здесь не- которое время солирую я).
Потом мы с Димой пьем чай, а Миша кофе. Потом расходимся по рабочим местам, очень довольные друг дру- гом. А моя жена, все утро готовившая нам троим обед, приступает к уборке стола и мытью посуды.
А что ей остается, если она ничего не знает о постмо- дернизме?
Сокольники
Утром первого января, часов эдак с одиннадцати, у входа в парк «Сокольники» духовая группа хмурых дед- морозов наяривает на холодке джаз. Лица серые, частич- но непохмеленные. Работа...
Работа у каждого своя. У чугунных сокольнических во- рот стоит человек в черном — то ли парковый служащий, то ли представитель охранной структуры — и отсылает желающих пройти в парк к кассе: по случаю Нового года это удовольствие стоит двадцать рэ.
У кассы небольшая очередь, но это очередь не из мес- тных. Местные, вроде меня, твердо знают, что в двухстах метрах отсюда есть калитка, через которую можно прой- ти в парк на полную халяву.
И не то чтоб было жалко двадцати рублей, но весь организм протестует против такого необязательного ме- роприятия, как путешествие к кассе. Слухом земля пол- нится, и помаленьку вдоль парковой ограды в сторону неохраняемой калитки налаживается человеческий руче- ек. Потом ручеек становится рекой. Два юных, отравлен- ных пивом организма, недотерпев, продираются сквозь прутья ограды. Остальные, с детьми и внуками, чинно шествуют до калитки, в коммунистическое будущее, где
| Здравствуй, Родина! | 219 |
деньги отменены, все люди братья, а государство как ин- струмент насилия и взимания отпало к чертовой матери.
Через какое-то время представитель государства, одино- ко стоящий у центрального входа, понимает, что с казной все равно не сложилось, и начинает перехватывать идущих вдоль ограды с предложением о новогодних скидках: безо всякой кассы дать лично ему десять рэ вместо двадцати и не переться в обход, а пройти к развлекалову напрямую.
Население, сориентировавшись, разделяется на жад- ных и ленивых. Жизнь устаканивается и входит в привыч- ное русло. Кассир слушает джаз. Тромбон в красной ша- почке с помпоном пританцовывает не то чтобы от весе- лья: просто в ночь на первое наконец похолодало.
С Новым годом!
Отдыхаем!
2004-й начался для меня с рекламы сигарет, увиден- ной в метро: это был январский календарь, в котором числа с первого по четырнадцатое были выделены крас- ным, выходным цветом, обведены красным же фломас- тером и обобщены дивным по емкости рекламным слога- ном: «Отдыхаем!».
А у меня как раз на эти дни пришлись некоторые пе- реездно-ремонтные хлопоты. Что-то должны были дочи- нить, что-то привезти, что-то поставить... Но — кто не успел, тот опоздал: начиная с католического Рождества в наших нетрудоголических палестинах стало наблюдаться замедление реакций, переходящее в глухой автоответчик.
Потом наступил Новый год. Первого числа я никому не звонил — я ж не зверь. Второе пришлось на пятницу, и я дождался пятого.
Пятое было понедельником, но в стране трудовых по- бед и свершений по-прежнему стояла тишина, если не считать Филиппа Киркорова с Веркой Сердючкой и со- седа через стенку, который в эти дни увлекся караоке и тоже пытался петь. Безнадежность ситуации заключалась в том, что соседа нельзя было вырубить пультом.
Шестого мне удалось случайно дозвониться до одного трудящегося, который был в состоянии войти со мной в диалог, но один он ничего не мог, а остальных не было.
| 220 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Забывшись, я позвонил седьмого с утра и получил выволочку от неизвестного мне охранника. Едва сдержи- вая гнев, охранник сообщил мне, что весь мир сегодня празднует Рождество — и никто не работает. Я понял, что, пока вчерась пытался дозвониться до фирмы, мир скопом перешел в православие, и мне нечего ловить даже за пределами Родины.
Восьмого мне честно сказали, что лучше зря не дер- гаться и дождаться пятнадцатого, «когда закончатся каникулы».
Впрочем, думаю я, там рукой подать до Татьянина дня, так что особо тормозить смысла не имеет. А Новый год по лунному календарю и День Советской армии, переходя- щий в Рамадан, оставляют душе надежду во всякое время.
Без протестантизма
Когда железный занавес накрылся медным тазом, наши лучшие качества мы понесли по планете...
В начале девяностых в русской эмигрантской прессе начали появляться перепечатки моих текстов. Я обрадо- вался, полагая, что наступила новая эра в моем матери- альном благосостоянии. Я разослал в далекие прекрасные страны с десяток писем, извещавших тамошние редак- ции, что я польщен их вниманием к моей литературной работе, что жив, здоров и имею почтовый адрес, по ко- торому мне можно переслать гонорар.
Мне представлялось, что вся трудность — в отсутствии адреса.
Не могу сказать, что наша переписка получилась слиш- ком оживленной. Проще говоря, через какое-то время во мне возникло и окрепло совершенно новое ощущение, а именно: что меня, не сказав ни единого слова, послали на три буквы.
Слова, впрочем, нашлись. Когда с аналогичным мер- кантильным вопросом в редакцию израильского русского журнала пришел мой коллега, ему ответили гениальной формулировкой:
— Мы ворованное не оплачиваем.
| Здравствуй, Родина! | 221 |
Картошка
Сюжет из телевизора.
Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли и приехал на черноземные про- сторы, привезя с собою жену, компаньона и кучу техники. Он посадил картошку — и картошка выросла хоть куда.
А на соседних совхозных плантациях корнеплод уро- дился фигово.
Тут бы и мораль произнести — типа «ты все пела...»
Но в новых социально-исторических условиях басня дедушки Крылова про стрекозу и муравья не сработала. Потому что, прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей) к полям потяну- лись люди. Они обступили те шестьсот гектаров букваль- но по периметру — и начали картошку выкапывать.
Причем не ночью, воровато озираясь, с одиноким вед- ром наперевес... — граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями, с детьми...
Приезд на место события местного телевидения толь- ко увеличил энтузиазм собравшихся: люди начали охотно давать интервью, и общее ощущение было вполне лоте- рейным: свезло!
Мягкими наводящими вопросами молодая корреспон- дентка попыталась привести сограждан к мысли, что они — воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, ска- зал: вон у него сколько выросло! на нашей земле...
«Из-за острова на стрежень...»
Наблюдение одного моего зоркого приятеля: чуть ли не главная народная песня (про Стеньку Разина и княж- ну) содержит признаки нескольких особо тяжких пре- ступлений.
| 222 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Выпавшие из списка
Мой случайный попутчик в день президентских выбо- ров-2004 рассказал полушепотом вот что. Приходит он, стало быть, на избирательный участок и обнаруживает, что его в списках нет. И еще шестерых обитателей его ком- муналки — нет. А из восьмерых жильцов имеется в бума- гах только один ответственный квартиросъемщик.
— И что вы сделали? — спрашиваю.
— Как, — говорит, — что? Ушел. Вот теперь думаю, куда пойти. Хотел в милицию, но боюсь. Они же могут сделать со мной все что угодно. Меня же нет!
Поддержка народная
Уже после того, как наша команда перебралась на ТВ- 6, и по такому случаю ТВ-6 ликвидировали, в поликли- нике меня узнала женщина, работавшая в регистратуре, и через окошечко негромко сообщила:
— Мы по вам очень скучаем!
— Спасибо, — ответил я.
— Держитесь... — попросила женщина, переходя на ше- пот. И почти за пределом слышимости добавила. — Не сдавайтесь...
Без комплексов
Сижу в уютном московском кафе — и не один, а с дамой.
А по кафе слоняется пьяноватый дембель — весь из себя уже совершенно нестроевой и раскованный. Подса- живается к столикам, пытается знакомиться, что-то все время рассказывает... Вдруг — спасибо тебе, Останкино! — он узнает меня. То есть не то чтобы узнает, а просто видит знакомое лицо и подходит пообщаться:
— О! Привет!
— У вас ширинка расстегнута, — говорю я ему чистую правду и получаю непобедимый ответ:
— А я не стесняюсь.
| Здравствуй, Родина! | 223 |
«Хуй вам!»
Национальная идея, находившаяся в федеральном ро- зыске со времен Бориса Николаевича, в ноябре 2003-го вдруг объявилась сама. Случилось это в прямом эфире Пер- вого канала, после победного матча Уэльс—Россия. Озву- чил идею, неожиданно не только для мира, но, пожа- луй, и для самого себя, герой встречи, защитник Евсеев.
Идучи в раздевалку после матча, он обнаружил перед своим разгоряченным лицом несколько телекамер — и громко, по очереди, сказал в каждую из них... (см. заголо- вок). Я думаю, Евсеев не имел в виду обратиться таким образом к российским болельщикам, а имел в виду как раз Уэльс, да и, чего мелочиться, все семь восьмых зем- ной суши снаружи от Родины.
Сам того не желая, он разом выразил то, чему многие века подряд были посвящены главные усилия нашего на- рода. Лучшее и худшее, что мы делали на Земле, мы дела- ли ради права сказать эти бессмертные, хотя и недлин- ные, слова. Потому что просто, как какие-нибудь бель- гийцы, жить ежедневной порядочной жизнью по общим скучным законам — ну, не вдохновляет! Эдак живя, не- кому даже изложить национальную идею (см. заголовок).
А вот соорудить в чухонских топях чудо-город или по- бедить Гитлера, потому что (см. заголовок), и потом са- мим же оккупировать пол-Европы с тем же внутренним посылом; и назло Америке первыми полететь в космос, и спиться назло КПСС... Ах, это наше!
Впрочем, Евсеев был не первым. Задолго до этого ло- моносова в бутсах какой-то неизвестный лавуазье сфор- мулировал не хуже: Игорь Иртеньев, вернувшись из путе- шествия по Родине, божился, что, проплывая под Вы- тегрой, видел пустынную пристань без малейших следов человеческого присутствия. А на пристани этой — метро- выми буквами написанное «Хуй всем!»
Не «вам», обратите внимание, а — «всем»...
Игорь первым и догадался, что это она и есть, дол- гожданная национальная идея. Он даже предлагал ски- нуться и прорубить в тайге просеку соответствующего со- держания, чтобы из космоса видно было...
| 224 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
«Обратная точка»
Этот кинематографический термин означает съемку персонажа, глазами которого мы видели предыдущий кадр.
Недавно мы — я, жена и дочь — устроили авантюру и полетели в Южную Америку. В несколько немаленьких перелетов добрались аж до Огненной Земли, где и про- вели три дня. И можете поверить: самым поразительным впечатлением в городе Ушуайя был не пролив Бигль с Кордильерами на чилийской стороне и не морские львы с птичьими базарами, а вот само это ощущение, что ты — на краю света.
И на этом краю света растет наша подмосковная кашка.
Впрочем, это только ты думаешь, что кашка подмос- ковная, а вокруг край света! Потому что мирные ушуай- цы имеют совершенно противоположные понятия о каш- ке, центре и периферии. Кашка — растение безусловно ушуайское; центр мира — Буэнос-Айрес; Огненная Зем- ля, конечно, некоторая провинция, но Россия... Позволь- те, где же это?
Один ушуайец некоторое время вспоминал — и вспом- нил.
— А, знаю! — обрадовал он нас наконец. — Это возле Украины.
Кстати...
Слава Полунин, услышав от меня эту историю, тут же ответил симметричной. О том, как в Новой Зеландии он увидел карту мира — и мира не узнал. То есть: два полу- шария на месте, какие-то более или менее знакомые очер- тания присутствуют, но общий вид планеты — совершен- но незнакомый.
Он всмотрелся, и оказалось: у них в центре мира — Новая Зеландия. А всяческие европы-америки разброса- ны по краям тарелки, эдаким гарниром.
В сущности, правильный подход к вопросу. Как в ста- ром анекдоте про портного из Жмеринки, увидавшего костюм, пошитый в Париже: «Какая глушь, а как шьют!»
Но как полезно бывает посмотреть на себя с обратной точки!
[225]
![[Заголовок и фото]](IzBu_225_382x702.jpg "Автор смотрит вправо вниз и указывает туда руками (там «ЧАСТЬ ВТОРАЯ»).")
ВРЕМЕНА
ВРАЗВЕС
ВРАЗВЕС
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
8 «Изюм из булки»
[226]
[227]
Понаслаждались — и хватит!
Семилетняя дочка так рассказывала про первое гуля- ние с юной собакой Джулькой:
— Представляешь, она выкрутилась из ошейника, не- много понаслаждалась свободой и в ужасе побежала домой!
Очень похоже на рассказ о России в историческом от- резке от Горбачева до Путина.
Такое кино
Президенство Ельцина должно было закончиться ле- том 2000 года, и телекомпания НТВ заблаговременно сняла про Бориса Николаевича документальное кино. Так ска- зать, на посошок.
Делал это кино кинорежиссер Сергей Урсуляк, и к Новому, 2000-му сделал его почти полностью; оставалось произвести некоторые технические операции — свести звук, накатать титры... В запасе было полгода.
31 декабря 1999 года, с утра пораньше, Урсуляк с чи- стой совестью отключил мобильник и пошел с друзья- ми — не в баню, но вроде того. В общем, отдыхать.
Практически одновременно с Урсуляком пошел от- дыхать президент Ельцин — и вся страна встала на уши. Встало на уши и НТВ: прощальный фильм про «Большо- го Бена» надо было давать сегодня.
А режиссера дома нет и по мобильному он «временно недоступен». И друзья, с которыми он провожает старый год, «временно недоступны», причем уже несколько ча- сов. И жена на грани нервного срыва, потому что из «Ос- танкино» ей звонят каждые пять минут.
А счет уже и шел на минуты. К подъезду дома, где жил Урсуляк, послали машину и еще одну с мигалкой, чтобы сократить время пути в «Останкино» до минимума. Ма- шина есть, мигалка есть, Урсуляка нет.
В пятом часу он вошел во двор своего дома и увидел: у подъезда стоит милицейская машина, а навстречу, чуть
8*
| 228 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ли не в тапочках по снегу, бежит простоволосая жена с криком «Сережа!».
Всякий, у кого есть дети, поймет, что испытал в эту минуту бедный Урсуляк.
— Сережа, — кричала жена, — Ельцин ушел в отставку!
Атрибуты
Тот самый судьбоносный день — 31 декабря 1999-го, репортаж по РТР: «Исполняющему обязанности пре- зидента Владимиру Путину был передан ядерный чемодан- чик» (в кадре — Ельцин, Путин и офицер с чемоданчиком). И — далее: «Также исполняющему обязанности были пе- реданы и другие атрибуты власти».
В кадре — Ельцин, Путин и Алексий Второй...
Большой оригинал
Был у нас в программе «Итого» такой персонаж — Виктор Семенович Ельцов...
Он на самом деле и был, и есть — Виктор Семенович Ельцов. Обнаружен нами в картотеке «Мосфильма». Вы- разительное имя плюс типаж главы партхозактива реши- ли его судьбу, и Виктор Семенович стал главой админи- страции выдуманного нами города Федотово, основате- лем движения «Держава-мать». Лазил в шахты, ездил к ткачихам, говорил патриотические пошлости... Короче, делал все, что делают они, и делал вполне убедительно. Однажды мы снимали его в Совете Федерации — он гром- ко молол какую-то написанную мною чепуху... Так на него там даже внимания никто не обратил — настолько лег в масть наш Виктор Семенович!
Надо заметить, что актер так вжился в роль, что по окончании карьеры в программе «Итого» изготовил ви- зитную карточку, на которой был изображен флаг Рос- сии и, без лишних подробностей, красовались его фами- лия, имя и отчество. Ельцова еще пару лет узнавали на улицах, справлялись о политических перспективах...
А в феврале 1999 года мы снимали приезд Виктора Семеновича на ферму. Это была пародия на типовой вы-
| Времена вразвес (часть вторая) | 229 |
езд областного руководителя в народ: Ельцов вышел из машины, дежурный холуй накинул ему на плечи белый халат — и «федотовский глава» пошел в коровник. По до- роге с деловым видом пощупал комбикорм. При встрече с народом пообещал поддерживать отечественного про- изводителя. Всё по сценарию.
Сюжет вышел в эфир — и мы о нем забыли. Ровно на год.
А через год, в феврале 2000-го, на другую ферму при- ехал будущий президент России Владимир Владимиро- вич Путин. Он вышел из машины; кто-то набросил ему на плечи белый халат — и наше всё в окружении местно- го начальства двинулось навстречу селянам...
Мы смотрели это в новостях, сидя в «Останкине».
— О, — сказала Лена Карцева, режиссер «Итого». — Смотрите. Прямо как наш Ельцов.
Тут будущий президент Путин свернул с дороги, по- дошел к тележке с комбикормом и начал с задумчивым видом мацать эту дрянь руками. Мы рухнули на пол со стульев. Когда будущий президент России заговорил о под- держке отечественного производителя, мы, икая от сме- ха, уже рылись в кассетах.
Параллельная склейка дала обратный эффект: стало уже не до смеха.
Смешно, когда пародия похожа на оригинал. Но ка- ким надо быть оригиналом, чтобы соответствовать паро- дии, сделанной заранее?
Трудности с адресатом
Летом 2000-го главный раввин России Адольф Шае- вич прогневал администрацию нового президента под- держкой Гусинского. Ему позвонили и предложили по- дать заявление об уходе.
Адольф Соломонович, говорят, спросил только: «Кому?»
| 230 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
«Хвост» за Грефом
Дело было в Альпах, зимой двухтысячного.
Накатавшись, я неторопливо спускался в австрийский городок, где мы снимали пансион. На очередном поворо- те лыжни я увидел сидящую на поваленном дереве Женю Альбац, чему удивился не слишком сильно: русских ту- ристов на Рождество — половина Альп, и мимо меня в тот день проехали по склону несколько человек из мос- ковской тусовки.
Между тем Женя среагировала на мое появление как- то совсем неадекватно.
— Витя-я... — низким голосом протянула она и даже замахала на меня руками, как на привидение. — Витя-я...
И замолчала, явно сраженная увиденным.
Я притормозил и поинтересовался, что такого Женя узрела в моем появлении на лыжне. А когда узнал — сам осел на поваленное дерево, уже от смеха. Оказывается, прямо передо мной по лыжне проехал Герман Греф. Он проехал, а за ним сразу из-за поворота — я.
И Альбац решила, что я продолжаю слежку за ними всеми и на лыжне в Альпах.
Догонять Грефа я не стал. Пускай, думаю, отдохнет человек...
Их технология
Березовский, говорят, был неприятно удивлен арес- том Гусинского и даже посетовал своему свежеиспечен- ному голему: мол, это уже лишнее...
— Вы же сами просили на него наехать! — удивился президент России.
— Да, но я не просил сажать, — возразил олигарх.
— У нас такая технология, — пожал плечами прези- дент России.
| Времена вразвес (часть вторая) | 231 |
Без лицензии
Январь 2002-го, только что ликвидировали ТВ-6. Дочь Валентина, девица пятнадцати лет, за завтраком интере- суется новостями с фронтов войны за свободу слова. А я едва продрал глаза, мне лень шевелить языком, сижу, отмалчиваюсь.
Минут через десять Валентина осведомляется:
— У тебя что, тоже лицензию на вещание отобрали?
Не сейчас
На напоминание о долгах по зарплате владелец ТВ-6 Бо- рис Абрамович Березовский отвечал гениальной форму- лировкой, пригодной во всяком разговоре с кредитором:
— Деньги были, деньги будут — сейчас денег нет!
На войне как на войне
В апреле 2003-го новый директор ТВС, ценный кадр олигарха Дерипаски, г-н Терекбаев, задним числом из- вестил нас о снижении вдвое заработной платы за март (цитирую документ в грамматике подлинника) «в связи с перерасходом средств (Война в Ираке)».
Первой моей мыслью было подать в суд на Буша-юни- ора — какого, правда, хрена он поперся на Багдад? — но я сдержался и правильно сделал. Американская военщина проявила понимание ситуации, и уже через три недели я направил г-ну Терекбаеву столь же вежливое письмо с просьбой по случаю окончания войны в Ираке вернуть мою зарплату на место.
С тех пор в ТВС я не получил вообще ни копейки.
Не отпустили...
Весной 2003-го Примаков и Вольский, эти доблестные государственные мужи, пошли к Путину — отпрашивать- ся от дальнейшего участия в погибающем проекте ТВС.
| 232 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
К которому, в свое время, Путиным и были пристег- нуты.
Глагол «отпрашиваться» взят из приватного рассказа самого г-на Вольского об этом славном эпизоде.
— Ну и? — спросил его собеседник.
— Не отпустил, — печально молвил глава Союза про- мышленников.
Не отпустили их — как пятиклассников, попросив- шихся с урока в туалет. Очень строгая попалась училка...
Непреодолимая сила?
На казенных бумажках, которыми казенные люди опе- чатывали наши останкинские кабинеты, было черным по белому написано, что деятельность телекомпании ТВС прекращена «в связи с обстоятельствами непреодолимой силы».
«Форс-мажор» то есть.
Путин и К°, приравненные к пожару, войне или навод- нению, — неплохо для начала... Кажется, на Родине они еще не получали более адекватную юридическую оценку.
Надеюсь, у них все впереди.
Банкет без музыки
В октябре 2002 года в Берлине проходил Конгресс рус- скоязычной прессы. Приехало, разумеется, некоторое на- чальство из России: Игнатенко, Матвиенко, редактор «МК» Гусев... Погуляли, лясы поточили, а тут как раз «Норд-Ост», десятки трупов и траур в России — причем как раз в день прощального банкета.
Что делать?
Согласовали промеж собой политическую платформу и решили: банкет не отменять, но провести его — без музыки! Поели и выпили, стало быть, a cappella...
Выходцам из ЦК ВЛКСМ испортить аппетит невоз- можно.
| Времена вразвес (часть вторая) | 233 |
Порядок и отчетность
Вдову Григория Горина пригласили в Кремль: спек- такль «Шут Балакирев» получил Государственную пре- мию за 2003 год. Ну, понятное дело: Георгиевский зал, слова, цветы... А потом Любовь Павловну Горину пригла- сили пройти для получения денежной части премии, и там, в кремлевских бухгалтерских закоулках, у нее по- просили доверенность.
Ошарашенная просьбой вдова Григория Горина не ста- ла выяснять, как себе представляют этот документ про- двинутые работники кремлевской администрации, и молча покинула сей приют федеральной благотворительности.
Если вы полагаете, что за ней бросились с извинения- ми, то вы слабо представляете обитателей тех мест: про- шло несколько месяцев — даже никто не позвонил.
Охранные грамоты
В середине девяностых на стенах многих начальствен- ных кабинетов висели фотографии. В незатейливой компо- зиции на них был запечатлен тот счастливый момент, ког- да хозяину кабинета удалось, по недосмотру охраны, вплот- ную приблизиться к телу Бориса Николаевича Ельцина.
Не Картье-Брессон, но в номенклатурной жизни по- могало. За пределы кабинетов, впрочем, холуяж в те годы не выходил. Однако ж, как предупреждал один шекспи- ровский шут, время не спит...
Недавно в Москве, в саду «Эрмитаж», открылся пре- миленький, в восточном стиле, ресторан; над входом его висит огромный, метр на полтора, в восточном же стиле исполненный ковер — портрет Путина. Глаза добрые-доб- рые... От сглаза, должно быть, и рэкета помогает безуко- ризненно — жалко, аппетита не прибавляет.
Впрочем, у этих охранных грамот есть профессиональ- ные разновидности. Например, в фирмах, специализиру- ющихся на шоу-бизнесе, считается очень правильным по- весить на видном месте фотографию хозяина фирмы ря- дом с Кобзоном.
Тоже почему-то хорошо помогает от рэкета.
Кстати, вы не знаете, почему?
| 234 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Вопросы дня
Плюньте тому в глаза, кто скажет, что при Путине меня не пускают на телеэкран. Отнюдь! Вот краткий пе- речень предложений: принять участие в обсуждении выс- тупления футбольной сборной России на Евро-2004 (НТВ), выступить экспертом в программе о проституции (Пер- вый канал), поучаствовать в ток-шоу на тему «Борода — признак ума?» на РТР...
(Я представил себе это шоу: Солженицын против Луж- кова... — и решил, что обойдутся без меня. Тем более, я давно сбрил бороду — и уже не очень точно представлял, на чьей стороне мне выступать в ходе этих, столь важных для судеб России, дебатов на государственном канале...)
А летом 2004-го позвонили из «Российской газеты» — говорят, у нас вопрос дня, не согласитесь ли ответить? А только что боевики захватили Назрань, Кавказ полыха- ет... Давайте, говорю, отвечу.
Ну, они и спросили:
— Какая у вас дневная норма спиртного?
Вопрос дня!
Светлые перспективы
В Самарканде, в гостинице, сбылась моя давняя мечта: увидел туркменское ТВ. Золотой профиль Туркменбаши в верхнем углу — в лавровом венце, буквально! Сам Отец Туркмен неторопливо, со вкусом, распекает нерадивых министров, мешающих ему обеспечить народу окончатель- ное счастье. Вечно танцующие дети; потом девушка в на- циональном наряде рассказывает о трудовых успехах на фоне фанерного щита с цветущей долиной. Потом группа военных долго играет на местном струнном инструменте. В центре — вундеркинд с таким же инструментом (народ и армия едины). Потом — новости: полторы минуты в кадре, почти без склеек — пустыня и работающий в ней ударник-экскаватор.
К этой журналистике мы помаленьку приближаемся (см. программу «Время»). Пустыня со временем приложится обязательно.
| Времена вразвес (часть вторая) | 235 |
Здравствуй, лето!
Времена возвращаются лицами и лексикой.
В июне 2003-го в программе «Время» появилась неиз- вестная мне правительственная тетка с арбузными щека- ми и сообщила:
— В нашей стране дети до пятнадцати лет подлежат отдыху!
Лучшая концепция государственного
телерадиовещания
... принадлежит моему, слава те господи, бывшему, то- варищу по работе Владимиру Кулистикову (партийная кличка Вован). Уйдя с НТВ на руководящую должность на ВГТРК, Вован объяснял перешедшему следом журнали- сту базовые принципы новостной работы на государствен- ном телевидении.
Инструктаж был так хорош, что его начали переда- вать из уст в уста в дословном виде:
— У нас верстка простая: первое — Путин, второе — Путин, третье — Путин. И сиди, «бабло» получай!
Один телезритель
Формула вышеописанного Вована напомнила мне одну старую телевизионную байку.
В позднесоветское время в «Останкино» пришел заме- ститель министра обороны: записать поздравление с Днем Советской армии. Сел в студии, положил перед собой листок — и все по листку, не поднимая головы, оттара- банил.
— Товарищ генерал, — предложил гостю режиссер, любитель прекрасного, — вот видите: красный огонек го- рит? Это телекамера. Вы туда все это скажите, там — мил- лионы телезрителей, и вы к ним обращаетесь...
На все эти демократические изыски генерал ответил с военной прямотой:
— У меня один телезритель — министр обороны.
| 236 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Русская швейцария
Зима 2000 года, горные районы Чечни. Командующий федеральными войсками генерал Казанцев угощает жур- налистов и в застолье добродушно шутит:
— С вас всех, — говорит, — надо снять по паре дней отпуска. Смотрите, куда я вас привел! Красота! Горы, со- сны, воздух... Швейцария!
— Лишь бы швейцарцы не вернулись, — мрачно заме- тил телеоператор N.
Прикладная пушкинистика
Лужков, человек без комплексов, говоря о рачитель- ном ведении городского хозяйства, начал вдруг цитиро- вать «Скупого рыцаря». Цитировал, разумеется, своими словами, на радость психоаналитикам. В частности, упо- мянул Юрий Михайлович «седьмой сундук, сундук еще неполный».
У пушкинского Рыцаря, как сейчас помню, сундуков было шесть. А у московского мэра где-то, стало быть, есть и седьмой.
Я бы на месте Счетной палаты этим фактом заинтере- совался.
Прикладная пушкинистика-2
Осенью 2003 года жители российских городов регуляр- но натыкались на плакаты с сентенцией большой мысли- тельной глубины: «Пробуждение РОССИИ, ее движение к ЕДИНСТВУ — неужели в этом не вся ее история?».
Вопрос носил характер риторический: к тому времени уже всем было ясно, что именно в движении к ЕДИН- СТВУ — вот такому, заглавными буквами пропечатанно- му, — и состоит вся, как есть, история России. Тем бо- лее если автором этого умозаключения является не хрен собачий, а Пушкин, и писано это им, как утверждает плакат, в письме Чаадаеву.
| Времена вразвес (часть вторая) | 237 |
Задумчивое лицо Александра Сергеевича под цитатой не оставляло сомнений: именно Грызлов и Пехтин грези- лись поэту как светлое будущее России.
Растроганный прозорливостью гения, я полез в люби- мый десятый пушкинский том, в письма.
И гений в очередной раз удивил. Оказывается, ничего такого он Чаадаеву не писал.
А писал вот что: «Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее мо- гущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется) (...) — как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон?»
Вот ведь незадача! Говоря о «пробуждении», Пушкин, оказывается, имел в виду пробуждение от татарского ига (привет члену политсовета Шаймиеву). И не делал по- шлых умозаключений о том, в чем заключается история России, а вступаясь за нее перед горьким философом, утверждал, что история эта у нас — есть.
Но какая разница, что имел в виду Пушкин, когда на носу — выборы, в моче — революционная целесообраз- ность, и моча все время ударяет в голову?
«Это циничное презрение к человеческой мысли и до- стоинству — поистине могут привести в отчаяние...» — как писал Александр Сергеевич Петру Яковлевичу в том самом письме.
Целесообразность
В послевыборную ночь я брел по останкинским кори- дорам. Параллельным курсом двигались два известных по- литолога, отговорившие свое в эфире одного федераль- ного телеканала и направлявшиеся на другой.
Они рассуждали о туманных перспективах СПС.
— Им добросят голосов, — предполагал один.
— Могут не добросить, — скептически пожимал плеча- ми другой, впоследствии оказавшийся более прозорливым.
Они обсуждали это вслух, прилюдно, совершенно бы- товыми голосами, как будто речь шла о прогнозе погоды на завтра, а не о деянии, предусмотренном Уголовным
| 238 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
кодексом РФ в статье 142 («фальсификация избиратель- ных документов»).
До четырех лет лишения свободы (это я так, на буду- щее).
«Зоолетие»
Празднование трехсотлетия Санкт-Петербурга удалось, прежде всего, по части воровства и показухи, рекордным даже по российским меркам.
Друзья питерцы с некоторой гордостью (как новей- шую достопримечательность) показывали мне на Фон- танке дом, за фронтоном которого не было вообще ниче- го — это было нечто вроде театральной декорации...
А Гостиный двор отреставрировали, напротив, рос- кошнейшим образом — но только ту его часть, которая могла быть видна с Невского при проезде президентского кортежа. Если бы дорогой ВВП рискнул пешочком прой- тись вдоль по Большой Садовой и завернуть за угол, он бы увидел конец финансирования. За углом начиналась разруха — сразу, без переходов и полутонов.
Кстати, о финансировании. Рассказывают, что ближе к славному дню Эдуард Кочергин, главный художник юби- лея, пришел на прием к некоей даме из мэрии Санкт- Петербурга, курировавшей хозяйственную часть, и по- просил денег. Не нулей, которых было вывалено в смету из федерального бюджета несчитано, а реальных бума- жек, чтобы расплатиться с подрядчиками.
В ответ руководящая дама начала на Кочергина кри- чать неблагим матом:
— Вы что! — закричала она. — Что вы, как маленький! Вы что, не знаете, что этих денег давно нет!
Вор, орущий на обворованного, позволившего себе за- икнуться насчет недостачи — даже не выразить неудо- вольствие, а просто удивиться, — вот сцена из новых вре- мен, ожидающая своего Сухово-Кобылина...
| Времена вразвес (часть вторая) | 239 |
Запах
Помимо несостоявшегося лазерного шоу, главным вос- поминанием о днях юбилея стало воспоминание о запахе мочи, надолго пропитавшем город на Неве. Количество муниципальных туалетов было явно не рассчитано на два миллиона гостей.
Означенный запах помаленьку пропитал и междуна- родную арену...
Воспоминание Алексея Германа, приглашенного в Кон- стантиновский дворец, на самую что ни на есть престиж- ную встречу российской элиты с высочайшими гостями юби- лея. Как почти всякий не слишком молодой человек, спу- стя какое-то время после начала церемонии (длившейся, разумеется, очень долго), классик кинематографа почув- ствовал настоятельную потребность ненадолго отлучиться.
Ненадолго — не получилось. Классик ходил по кори- дорам дворца в поисках нужного места, но как раз нуж- ного места не было, и никаких указателей тоже (чай, не Эрмитаж). И тогда Герман, чья, так сказать, чаша терпе- ния помаленьку переполнялась, вышел во двор, где, по счастью, обнаружилось большое дерево с кустарником.
И художник устремился к природе.
Уже войдя в природу, он обнаружил под деревом здо- ровенного детину. Детина был в строгом костюме, из-за уха под пиджак тянулся характерный проводок: кого-то он тут, у дерева, охранял. Когда Герман приступил к тому, зачем пришел, с другой стороны дерева, застегиваясь, вышел премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.
Как говорится, всюду жизнь.
Впрочем, на петровских ассамблеях биотуалетов тоже не было, так что юбилейный запах можно считать впол- не, так сказать, аутентичным...
Труба
Отдельная страница в будущей саге о «зоолетии» Санкт- Петербурга — история реставрации вышеупомянутого Кон- стантиновского дворца с превращением оного, разумеет- ся, в резиденцию президента.
| 240 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
О смете говорить не будем, чтобы не расстраивать бюд- жетников. Речь о другом. Рассказывают, что работники кремлевской администрации, принимая работы, обрати- ли внимание на трубу ТЭЦ, торчавшую на горизонте: труба портила пейзаж, могущий открыться дорогому гаранту из окон дворца. Местным властям было предложено немед- ленно убрать эту гадость с глаз долой.
На робкие возражения, что ТЭЦ обеспечивает теплом целый район, было отвечено, что хер с ним, с районом, а портить пейзаж любимому президенту никому не будет дозволено. Но тут выяснилась действительно неприятная вещь: оказалось, что от этой чертовой трубы обогревает- ся и сам Константиновский дворец.
Тогда было велено, для пущего благолепия, раскра- сить широкую эту хреновину в цвета российского флага и нарисовать на ней орла — натурально, двуглавого. Реали- зации патриотического проекта помешали законы перс- пективы: труба оказалась не только широкой, но и круг- лой, в связи с чем орел неотвратимо приобретал вид, во всех смыслах, бойлерный...
Решено было ограничиться флагом.
И доселе стоит там ТЭЦ, вся в триколоре, и из трико- лора идет патриотический дым.
Верный товарищ
Одним из штрихов в мужественном портрете нашего нового президента (а на изготовление портрета были бро- шены все СМИ) стала такая деталь: когда Собчак проиг- рал выборы, Путин проявил принципиальность и ушел вместе с ним, не бросил учителя... После смерти Собчака об этом рассказывалось особенно часто.
Иногда, к ужасу христианского мира, слово «Учитель» писали с заглавной буквы.
Для будущих историков в этой связи будет любопытно свидетельство депутата Ленсовета Бориса Вишневского. А видел и, главное, слышал он, как в коридорах Смоль- ного к только что победившему губернатору Яковлеву по- дошел некий чиновник и сказал:
| Времена вразвес (часть вторая) | 241 |
— Владимир Анатольевич, там у вас в приемной си- дит Путин, просит принять.
— Чтобы я этого мудака больше не видел! — грозно крикнул в ответ новый губернатор Петербурга.
Но неисповедимы пути господни: увидеть вышеупо- мянутое Яковлеву все-таки пришлось. И даже выпало сча- стье поработать под его руководством.
«Расемон»...
Вообще, сверка версий — жутко познавательная штука.
Василий Пичул делал телефильм к десятилетию ок- тябрьских событий 93-го года, а я как раз зашел в мон- тажную — и увидел дивную «склейку»: Хасбулатов рас- сказывал про разговор в тюремной камере, после своего ареста, с генеральным прокурором Казанником.
— Я сказал ему: вы представитель закона, прекратите немедленно это безобразие! Я требую освобождения!
Через секунду в мониторе о том же самом эпизоде рас- сказывал Казанник:
— Я вошел в камеру, он упал мне в ноги, говорит: умоляю вас, выпустите меня отсюда...
«Курск»
— Наняли блядей по десять долларов!
Этот текст, по свидетельству Сергея Доренко, принад- лежит президенту России Путину. Время и обстоятельства произнесения фразы: на следующий день после показа по ОРТ жен погибших подводников, в городке Ведяево.
Жены проклинали генералитет и лично главнокоман- дующего. Главнокомандующий, увидев это, позвонил на ОРТ и сказал (см. выше).
Ну, разумеется. Целиком состоя из одной холодной го- ловы и будучи большим специалистом по спецопераци- ям, наш президент весь появляющийся в прессе «нега- тив» рассматривает, в свою очередь, как спецоперацию против себя. В этой системе координат жены погибших подводников и не могут быть ничем иным, кроме как «блядьми, нанятыми по десять долларов».
| 242 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Моральные оценки опустим. Самое интересное тут, с моей точки зрения, не оценки, а именно — расценки. В холодной президентской голове имеется, стало быть, прайс- лист на блядей по проведению дискредитационных акций...
Что же: надо признать, это у нас стоит довольно не- дорого.
Обморок
А этот эпизод из жизни президента России я видел своими глазами — разумеется, в останкинском мониторе. Если бы мы показали увиденное на всю страну, образ гаранта, ей-богу, дополнился бы для населения неожи- данными красками...
Шло награждение в Кремле. Ритуал был прост и отра- ботан десятилетиями. Дама в трибунке произносила оче- редное имя; награждаемый шел к президенту, гаранту передавали коробочку с наградой и диплом, девушка под- носила лауреату цветы.
Имя — награда — цветы, имя — награда — цветы...
На очередном витке этой процедуры дама, называвшая имена, лишнего слова не говоря, просто рухнула в обмо- рок прямо в трибунке. От волнения или духоты — бог его знает. С грохотом, успев цапануть рукой по включенному микрофону, она рухнула прямо к ногам президента.
Ни один рефлекс не выдал во Владимире Владимиро- виче мужчину. Гарант переждал падение, шагнул побли- же, с любопытством юнната заглянул в лицо упавшей и, чуть поджав губы, качнул головой: мол, надо же, чего бывает!
Охрана в несколько секунд вынесла тело из залы.
Еще через несколько секунд в трибунке стояла другая женщина, и награждение продолжилось.
Чего он хочет?
Виктор Петрович, левачивший на своем «Мерседесе» восьмидесятых годов сборки, узнал меня по голосу, на светофоре разглядел — и завел разговор о политике. По- лагаю: чтобы сделать мне приятное (я уже давно произво-
| Времена вразвес (часть вторая) | 243 |
жу впечатление человека, которого хлебом не корми, дай поговорить о политике).
Некоторое время Виктор Петрович вслух рассуждал о неисповедимых путях собственного недавнего волеизъяв- ления. Я, сказал он, сначала думал вообще не ходить. Ну их всех. А потом че-то посмотрел, посмотрел — и решил пойти.
— И за кого проголосовали? — бестактно поинтересо- вался я.
Виктор Петрович даже пожал плечами:
— За Путина. За кого ж еще?
Я не стал помогать с ответом, и Виктор Петрович са- мостоятельно провел анализ давешних претендентов на второе место. Анализ начался у Тургеневской, а к Сретен- ке уже закончился, причем ехали мы быстро.
— Ага, — сказал я. — А Путин?..
Ответ на этот вопрос тоже был готов.
— Во-первых, не пьет, — уверенно ответил Виктор Петрович. — Во-вторых: я помню, включаю телевизор, а он по-немецки говорит. Значит, голова-то на плечах.
Возразить было нечего.
— Вот только я не понимаю, — продолжил Виктор Петрович, — чего он вообще хочет?
— То есть? — не понял я.
— Ну, чего хочет? Вообще.
— Вы у меня спрашиваете? — уточнил я.
— Ну.
— А почему у меня?
— Ну, вы же там, наверное, знаете...
(Леонид Якубович рассказывал: однажды ему пришло
письмо от телезрителя — с просьбой передать это самое
письмо Клоду Ван Дамму. Телезритель полагал, что все,
кто появляется в ящике, там, внутри, и живут — и все
промеж собой дружат. По той же, видимо, логике я дол-
жен был знать, чего хочет Путин...)— Ну, чего хочет? Вообще.
— Вы у меня спрашиваете? — уточнил я.
— Ну.
— А почему у меня?
— Ну, вы же там, наверное, знаете...
— Виктор Петрович, — сказал я. — Он ведь уже четыре года тут президентом. Теперь вы мне его еще на четыре года выбрали. И у меня же спрашиваете, чего он хочет.
Подумав немного, Виктор Петрович сказал:
— Ну.
| 244 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Я не знаю, — почти не соврал я.
Вскоре, расплатившись с учетом инфляции и бережно попрощавшись с положительным Виктором Петровичем, я навсегда покинул «Мерседес» восьмидесятых годов сбор- ки. Некоторое еще время я думал о самом Викторе Пет- ровиче (год сборки его головы могу только предположить, но, кажется, начало пятидесятых). Потом мои мысли пе- рескочили на Путина. И правда же: и не пьет, и по-не- мецки говорит, как тот чуковский Крокодил Крокодило- вич... И ведь чего-то, наверное, хочет...
Ну да ладно; у нас есть еще минимум четыре года. Мо- жет, расскажет.
По просьбе публики
Афиша в Нижнем Новгороде, обнаруженная мною че- рез несколько дней после избрания Владимира Владими- ровича на второй срок, гласила: «Камера пыток продлена по просьбе публики».
[245]
![[Текст и фото]](IzBu_245_384x690.jpg "Автор стоит на левой ноге, правая согнута в колене и заведена за (положена на?) неё, руки «распальцованы» вниз и слегка в стороны.")
КАК
Я БЫЛ
ТЕЛЕЗВЕЗДОЙ
ЭПИЗОДЫ
Я БЫЛ
ТЕЛЕЗВЕЗДОЙ
ЭПИЗОДЫ
— Перестаньте улыбаться,
держите себя в руках!
Гример Наташа
[246]
[247]
Как живут шендеровичи
«Звездой» меня сделала Генпрокуратура — в июне 95-го, уголовным преследованием программы «Куклы».
Все это было очень приятно и занимательно, но име- ло, разумеется, и оборотную сторону: мое имя стало по- являться в прессе в самых неожиданных контекстах.
Поначалу я обижался и даже звонил в редакции, а по- том плюнул — и виртуальный «Шендерович», оконча- тельно отделившись от меня, зажил своей собственной жизнью.
Он эмигрировал в Америку и разводился с женой, оформлял ПМЖ в Германии и владел престижным мос- ковским клубом, говорил какие-то немыслимые пошло- сти в интервью, которых я вообще не давал, а однажды был госпитализирован с сердечным приступом.
Добрые люди сообщили об этом по телефону моей ма- ме — по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.
Впрочем, случались и вещи приятные. Так, однажды из «Московского комсомольца» я узнал, что зарабатываю тридцать пять тысяч долларов в месяц. При первом удоб- ном случае я, разумеется, позвонил олигарху Гусинско- му и попросил привести платежную ведомость в соответ- ствие с информацией в прессе.
Олигарх весело послал меня на некоторые буквы род- ного алфавита.
Наконец, в одно прекрасное утро, заглянув в интер- нет, я обнаружил висящий на пол-экрана анонс: «Шен- дерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью». Через несколько секунд выяснилось, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, у которого на столе во время опе- рации умерла пациентка.
Ну, слава богу... То есть... ну вы поняли.
| 248 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Репутация
Дело было в Петербурге, в гостинице «Октябрьская». Некоторое количество газет и радиостанций попросили об интервью, и я решил выболтаться с утра пораньше.
Нарезав утро на получасовые кусочки, ровно в поло- вине одиннадцатого я встретил у лифта первую журнали- стку. Мы прошли в номер. Коридорная, сидевшая у лиф- та, проводила нас выразительным взглядом. Впрочем, не могу сказать, что мы ее сильно удивили.
У коридорной всё было впереди.
Через полчаса мы с девушкой вышли из номера. Де- вушка села в лифт, а через минуту из лифта вышла дру- гая — и мы пошли ко мне в номер! Коридорная часто задышала. Когда мы проходили мимо нее, смесь презре- ния и брезгливости уже кипела на маленьком огне и пе- реплескивала через край, постукивая крышкой.
Еще через полчаса я проводил к лифту вторую девуш- ку и вернулся в номер с юношей. Еще через полчаса на смену юноше в номер заходила дама бальзаковского воз- раста, причем с ней был фотограф — немолодой корена- стый усач...
Все эволюции несчастной коридорной описывать не берусь, но к пятой перемене блюд брезгливость и презре- ние на ее лице сменились наконец вполне объяснимым восхищением.
С тех пор в «Октябрьской» коридорные меня уважают.
Единица мужской красоты
Оставалось полчаса до моего первого прямого теле- эфира — в программе «Час пик». Я волновался, а немоло- дая гримерша все что-то рисовала у меня на лице. Нако- нец я не выдержал: не пора ли, говорю, уже запудрить что есть, да и в кадр?
— Погоди, — что-то прорисовывая у глаз, ответила мне пожилая останкинская гримерша, — сейчас ты у меня будешь красивый, как Саддам Хусейн...
| Как я был телезвездой | 249 |
Встреча со славой
Сочи, кинофестиваль «Кинотавр». В баре меня узнает девушка (в данном случае это — профессия). Смотрит на меня и мучается: где-то видела, но где? Наконец:
— Мы с вами знакомы?
Я говорю: еще нет.
— А вы в прошлом году тут были?
— Нет, — говорю.
— А в Дагомысе?
Труженица пола начала перебирать места работы, но я
не сознавался.Я говорю: еще нет.
— А вы в прошлом году тут были?
— Нет, — говорю.
— А в Дагомысе?
— Ну где я вас видела? — спросила она наконец с некоторой уже обидой в голосе. Тут я мысленно распра- вил плечи и намекнул, предвкушая сладость узнавания:
— Ну-у... может быть, в телевизоре...
Я ждал не напрасно. Лицо девушки просветлело, и она в восторге выдохнула:
— Глоба!
Сходство
В аэропорту, у ленты выдачи багажа, меня опознал человек. Он был пьян и интеллигентен, отчего излагал свои мысли вполне складно и даже литературно, но вслух и очень громко.
— Вот стоит мужик, похожий на Шендеровича, — со- общал он всему Домодедову. И заглядывал мне в лицо. — Не, ну одно лицо... Делает же природа!
Затем он сказал нечто поразительное.
— Сколько бабок можно сделать на таком сходстве!
И я понял, что у меня все впереди.
Тема сходства не покинула человека у ленты выдачи бага- жа — вскоре он договорился до великолепной репризы.
— Вот едет сумка, похожая на мою. А свою я уже взял. Как быть?
| 250 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Мои перспективы
«Сколько бабок можно сделать на таком сходстве» (см. выше)... — я уже примерно знаю. С таксой прояснилось при следующих обстоятельствах.
В самолете Москва — Ташкент некий молодой подвы- пивший среднеазиат, опознав меня, захотел пообщаться. В ответ на первый отказ он просто сел в проходе, взял меня за руку и начал общаться явочным порядком.
Бог послал мне в тот день немножко терпения — и я попытался объяснить молодому среднему азиату, что хочу побыть в одиночестве. Он понял это как начало торговли и предложил восемьсот долларов. Не иначе — наркокурь- ер, потому что восемьсот долларов в тех краях, куда мы летели, — это годовой заработок средней семьи.
В тот день я понял, чем буду зарабатывать на хлеб, уйдя с телевидения.
Жадность фраера сгубила
А в конце девяностых я зарабатывал деньги, в частно- сти, концертами. Не скрою, обычно это было еще и удо- вольствием. И только один раз — пыткой. Но перед тем, как рассказать эту историю, я должен представить второе действующее лицо.
Моим администратором в те годы был Юлий Захаро- вич Малакянц. Стал он им при следующих обстоятель- ствах. На какой-то вечеринке я встретил Константина Рай- кина, обожаемого учителя моей юности. Рядом стоял Юлий (он тогда работал в «Сатириконе»). Райкин пред- ставил нас друг другу.
— А кто ваш администратор? — спросил Малакянц.
— У меня нет администратора, — сказал я.
— У вас есть администратор, — сказал Малакянц.
За время совместной работы самоуважение мое под- нялось несказанно.
— Нет, — говорил в трубку Юлий, — Виктор Анато- льевич не может ездить на «Шкоде»! Минимум «Фолькс- ваген»... Нет, Виктор Анатольевич не будет жить в такой гостинице. Минимум полулюкс.
| Как я был телезвездой | 251 |
Два года напролет, слушая эти речи, я озирался, ища глазами этого надменного Виктора Анатольевича, кото- рый не может ездить на «Шкоде» и жить в обычном номе- ре. Гордый, должно быть, человек этот Виктор Анатолье- вич! Сам-то я, путешествующий по отчизне с начала вось- мидесятых, был рад, когда обнаруживал туалет в номе- ре, а не на этаже.
В придачу к другим административным достоинствам Юлий Захарович как две капли воды похож на Берию. Это оказывало и продолжает оказывать на его партнеров по шоу-бизнесу волшебное действие: никому не хочется получать во враги человека с такими чертами лица. Гене- тическая память, знаете ли...
Так вот: однажды Юлий Захарович зашел после кон- церта ко мне в гримерную и предложил увеличить цены на билеты: раз собираем полные залы — грех упускать момент. Находясь в эйфории (говоря по-русски, в рас- слабленном мозговом состоянии), я легко согласился. Больше — не меньше. Еще и заработаем!
Через месяц, идя на следующий концерт, я по при- вычке заглянул на автостоянку перед театром — и зара- нее похолодел: вместо привычных «Жигулей» и подержан- ных иномарок там громоздились джипы и прочая крутиз- на. Как выяснилось очень скоро, похолодел я не зря.
Едва выйдя к микрофону, я понял, что мне сегодня предстоит: лучшие места в партере (тот островок, с кото- рым, собственно, и общается стоящий на сцене) были почти полностью заняты «новорусской» публикой. Они си- дели там самолично, с девками и охраной. Похолодев окон- чательно, я узнал в лицо одного «авторитета», вошедше- го в историю пореформенной России тем, что, ненадол- го покидая Америку, он бросил в Тихий океан «Роллекс» за двадцать пять тысяч баксов. Как монетку — типа чтобы вернуться.
Он потом в Штаты вернулся, и его там арестовали.
На родину «авторитет» возвращался уже через VIP-зал Шереметьево; его встречали многочисленные отцы церк- ви, депутаты и деятели культуры — как пострадавшего от врагов России.
Теперь он меценатствовал и посещал культурные ме- роприятия.
| 252 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Сказать, что публика в тот день не смеялась, было бы неправдой, но лучше бы она молчала. Так смеются шес- тиклассники во время коллективного посещения ТЮЗа — невпопад и о чем-то своем. Время от времени братки в партере начинали что-то громко промеж собой обсуж- дать. Пару раз кто-то бурно зааплодировал посередине рассказа. Уж и не знаю, что ему почудилось.
Это был диалог иностранца с пьяным глухонемым. Постоянно сбиваемый с ритма, выброшеный из колеи, я еле достоял на сцене и уполз за кулисы совершенно разбитый.
Денег я в тот вечер заработал, конечно, вдвое. Как раз бы хватило на небольшое надгробие.
Ничего личного
За пару дней до моего концерта в Ростове-на-Дону туда приехал генерал Макашов и представил ростовчанам пол- ную версию своего нехитрого шоу «Бей жидов, спасай Россию!».
Юлий Захарович Малакянц, жидом не будучи, но имея в виду меня, немедленно внес в качестве дополнительно- го условия охрану для артиста. Приглашающая сторона сказала: не волнуйтесь.
И вот прямо на летном поле нас встречает джип, и стоят возле джипа три тяжеловеса с характерными уша- ми-пельменями — признак, по которому борца-вольника легко отличить от обычного головореза. А по летному полю от джипов идет навстречу небольшого роста и южного вида человек, и как-то так он идет, что сразу становится понятно: если солнце в Ростове восходит без его отмаш- ки, то это временное упущение.
Подойдя и представившись, Виталий (назовем его так) первым делом укрепил впечатление от собственной по- ходки:
— Виктор, — сказал он, — здесь, в Ростове, главный человек я. Ничего не бойтесь.
Я, собственно, и не боялся. После того как в начале восьмидесятых годов мне удалось уйти живым от старше- го сержанта Чуева, ни одно мурло так и не смогло произ-
| Как я был телезвездой | 253 |
вести во мне более или менее адекватного трепета. А уж генерал Макашов с его ряжеными казаками давно шел по разряду чистой буффонады.
Но спорить с Малакянцем было бесполезно — он сде- лал свою работу, и теперь свою работу начали делать бор- цы-вольники под командой Виталия. Мы расселись по джи- пам, причем Виталий лично сел за руль, что было мною правильно понято как большая честь.
В гостиницу мы входили так: один борец-вольник от- крыл первую дверь, другой — вторую, Виталий прошел насквозь и сделал короткий приглашающий жест; в отель вошел я, за мной — Малакянц; сзади всех нас прикры- вал третий тяжеловес. Я к этому времени уже чувствовал себя президентом Кеннеди в Далласе и был весь мокрый от такой опеки. У лифта я попытался оторваться от эскор- та, но не тут-то было: один из тяжеловесов поднялся вме- сте со мной.
Человек с ушами-пельменями вынул ключ из моей руки, вошел в номер, коротко осмотрел его, заглянул в туалет и под кровать, сам себе буркнул слово «чисто» и вышел.
— Спасибо, — сказал я в широкую спину. Человек не ответил.
Я запер дверь и облегченно вздохнул.
Через полтора часа я вышел из номера и похолодел: человек с ушами-пельменями так и стоял у моей двери. Тут я не выдержал. Я пал ему в ноги, умоляя оставить меня без конвоя. Я заверил, что даром никому не нужен. Пообещал, что до самого концерта никуда не выйду из номера, что сейчас же, на его глазах, запрусь на два обо- рота и больше никому не открою. Что на крайний случай в соседнем со мной номере живет администратор с хоро- шей мускулатурой, притом очень похожий на Берию...
Человек с ушами-пельменями выслушал все это, по- жал плечами шириной с дверной проем и сказал безо всякого выражения:
— Вы не беспокойтесь. Мне Виталий сказал вас охра- нять — я охраняю...
В его словах послышалось некоторое многоточие, и вдруг я разом увидел ситуацию в новом свете. Человек-
| 254 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
шкаф был на работе. Виталий сказал ему меня охранять, и он меня охранял. Если бы Виталий сказал ему меня убить, он бы меня убил.
Ничего личного.
У меня отлегло от сердца.
Но все равно: когда, как кусок колбасы в сандвиче, я путешествовал по Ростову в окружении двух человеко- шкафов, мне было очень худо. Слава богу, гостиница ока- залась в двух шагах от филармонии.
Хлеб-соль
Апрель 2001-го, концерт в Казани.
У выхода на трап оказываюсь первым. Дверь открыва- ется — и я остолбеневаю: прямо на летном поле стоит джип, вокруг люди с цветами, а у самого трапа располо- жились три девушки в национальных татарских платьях с чем-то типа хлеба-соли на руках.
Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня во- зил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..
Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту — и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап. Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно — ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться гла- зами со встречающими; иду, судорожно соображая, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками... Что во что макать?
Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа, в полном отчаянии, надеваю на лицо радостную улыбку — вот он я, ваш любимый! — и шагаю навстречу всенародной любви.
Девушки в национальных костюмах без единого сло- ва устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины сред- них лет, сошедшей по трапу следом за мною. Хлеб-соль, цветы и джип — весь этот публичный позор предназна- чается ей.
| Как я был телезвездой | 255 |
По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валенти- ну Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о жизни.
Своими ногами бреду с летного поля — и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня, на обратном пути, в кресло рядом со мной садится — она! И я понимаю, что Господь дает мне шанс восполнить кар- тину текущего устройства российской жизни.
— Простите мое любопытство, — говорю, — но... кто вы?
Женщина виновато улыбнулась и ответила, — и кар- тина жизни встала на место, сияя новыми красками. Ка- кая там Пугачева, какая Матвиенко?
Федеральная налоговая инспекция!
Координатор
Дело было в Нижнем Новгороде.
Ясным весенним днем — какой-то митинг у памятни- ка Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки со- бирают подписи... Оказалось: в защиту Климентьева (этот чисто конкретный предприниматель в ту весну победил на выборах мэра — и тут его, наконец, посадили).
Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал да и пошел от митинга прочь. И как раз мобильный зазвонил. И вот иду я по главной нижегородской улице к Дому ак- тера и разговариваю по телефону — глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и меня снимает. Узнали, думаю. Слава. Неловко, но приятно. Только откуда этот папарацци? Неужели караулил?
Вдруг — вторая телекамера, третья... И все забегают передо мной — и снимают, как я иду. Тут я заподозрил неладное. Что-то, думаю, густовато. Я все-таки не прин- цесса Диана. Оборачиваюсь — мама миа! Все климентьевс- кие бабушки со своими лозунгами идут за мной по По- кровке. Я — в Дом актера, а они — к местной прокуратуре.
Телевизионная картинка в тот день была классная: ми- тинг в Нижнем Новгороде в защиту вора Климентьева, впереди с мобильником в руках — Шендерович. Коорди- нирует народный протест...
| 256 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Разговор не удался
А вообще к популярности лучше сильно не привыкать. Можно нарваться и посерьезнее.
Рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, непосредственно в аэропорту Хитроу, у него и прихвати- ло живот.
И вот он сидит в туалете — и слышит голос из-за пе- регородки. По-русски.
— Ну, как долетел?
— Нормально, — ответил продюсер, немного удивив- шись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним разговаривают незнакомые люди, он давно привык. Всё было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практичес- кую плоскость.
— Сколько взял денег? — спросил человек из-за пере- городки.
— Нормально взял, — ответил продюсер. И напрягся — потому что, судя по содержанию вопроса, за перегород- кой находился знакомый.
— А когда назад? — поинтересовался туалетный собе- седник.
— Через три дня, — ответил продюсер, судорожно пы- таясь понять, кто с ним говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком корректным, про- дюсер, хотя и уклончиво, продолжал беседовать с незна- комцем, пока из-за перегородки не раздалось:
— Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.
Гастроли
В аэропорту Бостона меня отвели в сторонку, попроси- ли снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Лео- нардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч...
Ничего нового. Шмон — еще до одиннадцатого сен- тября — стал непременной частью моих путешествий. В Стамбуле во мне ищут курда, в Тель-Авиве — палестин-
| Как я был телезвездой | 257 |
ца; в Москве, с тех пор как сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича, а стал просто брюнетом, иног- да просят предъявить документики. В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего под- ряд подробного обыска начинаю заранее дергаться, отво- дить глаза и покрываться холодным потом, как будто вче- рась от Бен Ладена.
Но гастроли длинные, я освоился и через неделю пу- тешествия по городам и весям США при виде секьюрити в аэропорту начал сам расстегивать ремень. А потом на- брался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу черному дяде, искавшему в моем багаже предметы, кото- рых там отродясь не было.
И понял, что такое настоящий черный юмор.
Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:
— Change your face...
Меняй лицо.
Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:
— Change your face...
Меняй лицо.
Условия аренды
Многие американские синагоги — разновидность клу- ба, и концерты в них — обычное дело. Случаются, впро- чем, и накладки...
В Питсбурге на сцену, во время моего выступления, вышел немолодой ортодоксальный еврей и предложил присутствующим помолиться вместе с ним. На резонное замечание, что здесь идет юмористический концерт, во- шедший не менее резонно возразил, что здесь — дом Божий.
Мои скромные возражения относительно того, что Гос- подь сдал свой дом в аренду и взял кэшем, ортодокса не убедили, и он стартовал.
Еврейский Господь оказался существом необычайно толерантным, и никого из нас не убил.
Льгота
Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:
— Останкино!
— Сколько?
9 «Изюм из булки»
| 258 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— А сколько надо? — интересуюсь.
— Ну, вообще тут полтинник, — говорит водитель, — но вам... Улыбка. Я понимаю, что поеду на халяву.
— Давайте восемьдесят? Вы же «звезда».
Привет от Монтеня
С февраля 1997-го я начал работать на НТВ — ведущим программы «Итого». Ездить в «Останкино» теперь прихо- дилось часто, и я осторожно уточнил у руководства: как насчет транспорта? Разумеется, ответило руководство, если будут свободные машины, привезем-отвезем.
И вот выхожу я из дома, а у подъезда стоят «Жигули»- четверка. О! Я почувствовал себя маленьким советским министром. Меня привозили в «Останкино», а потом от- возили домой. Повторяю: о! Не всегда, конечно, прива- ливало такое счастье, а только если были машины, сво- бодные от съемок, но все равно — о!
Потом в один прекрасный день меня назначили «звез- дой».
Решение об изменении статуса было принято на ди- ректорате телекомпании и автоматически повлекло за со- бой «выдачу слонов»: меня пересадили на персональную машину. Это было старое БМВ, с водителем, разумеется.
О!О!О!
Потом в один еще более прекрасный день в наше БМВ въехал пьяный чувак с бабой, день рождения которой они, собственно, и успели отметить (напоследок). Въехал он в нас на полной скорости, на перекрестке, который по случаю светлого праздника чувак решил пересечь не тормозя.
Если бы в тот день я ехал в «Жигулях», эти мемуары писала бы моя вдова. А так мы с водителем Лешей, пе- рескочив высоченный бордюр, метров двадцать летели по пешеходной дорожке вдоль парка «Сокольники» — по счастью, пустой. Машина остановилась в двух шагах от столба. Леша посидел немного, уточнил: «Анатольич, ты цел?» — и пошел чувака убивать.
Я пошел следом, чтобы убийство предотвратить.
| Как я был телезвездой | 259 |
Чувак вышел из своего «Рено» всмятку, и сказал:
— Опа! Шендерович.
— Мужик, — поинтересовался я, — ты другого случая познакомиться не нашел?
Но не будем отвлекаться от сюжета. А сюжет заключа- ется в том, что БМВ увезли в ремонт, и я снова пересел на «Жигуль». Ту самую «четверку», из которой вылез за полтора года до этого. Ту самую, в которой чувствовал себя советским министром. Пересел и понял, что вынес- ти такого унижения не могу. Низко, медленно, душно, дискомфортно... На дороге не уважают... И вообще!
«Нас мучают не вещи, а наше представление о них», — предупреждал Монтень. И опять был прав.
За девочками
Шофера, которого однажды выдала мне родная теле- компания, звали Лешей (пару историй про него я уже рассказал выше). По правую руку от Леши, несколько лет подряд, я проводил значительную часть своей жизни. Шо- фер он был замечательный, но масштаб личной надеж- ности я понял не сразу...
Как-то вместе с женой и дочкой я пошел в театр, но в антракте разболелась голова, и, оставив семью досматри- вать сюжет, я поехал домой. Едучи, инструктирую:
— Алексей, — говорю, — отвезете меня, вернетесь сюда и привезете девушек...
— Хорошо, — отвечает Алексей.
Едем по Тверской примерно с минуту. Вдруг Алексей уточняет:
— А девушек куда привезти?
— Домой, — говорю, — в Сокольники.
Алексей посмотрел на меня с интересом и уважением.
— Хорошо, — говорит. — Сделаем.
Мы проехали еще метров триста, прежде чем я тоже
решил уточнить:— Домой, — говорю, — в Сокольники.
Алексей посмотрел на меня с интересом и уважением.
— Хорошо, — говорит. — Сделаем.
— Леша, — говорю, — а вы каких девушек имели в виду?
Эх! Зачем я это сделал? Представляете: звонок в дверь. Я открываю. На пороге стоит Леша — и девушки. Кого бы
9*
| 260 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
он мне привез с Тверской улицы, сколько, почем? Впро- чем, до телекомпании Леша двадцать лет работал в так- си, и в его квалификацию я верю.
Однофамилец префекта
Неловко мне пересказывать эту историю, рассказан- ную Василием Аксеновым, но уж больно выразительная история... И печальная.
Несколько лет назад, в пору частого мелькания в теле- визоре, я имел честь поужинать с Василием Павловичем, прилетевшим в Москву из своих вашингтонов. Поужинав, мы поймали машину и поехали по домам. Шофер был молод — и из нас двоих узнал, раумеется, не Аксенова, а меня. А уж потом, отвозя Василия Павловича домой, уточнил у него:
— Это был Шендерович?
Аксенов гипотезу подтвердил. Через какое-то время шофер смекнул, что ежели пассажир ужинал с Шендеро- вичем, то, может, он и сам тоже не хрен с горы. И так прямо Аксенова и спросил:
— А вы кто?
Василий Павлович представился.
Шофер ненадолго задумался, а потом, утешая своего безвестного пассажира, произнес:
— У нас префект такой был.
Интеллигенты
1999 год. Звонок из «Вечернего клуба».
— Скоро первое февраля — день рождения Бориса Ель- цина. Что бы вы хотели ему пожелать через нашу газету?
(А в голосе ехидство провокаторское.)
— Здоровья, — отвечаю.
— А еще?
— Просто здоровья.
— И больше ничего не хотите сказать?
— Нет.
— Здоровья, — отвечаю.
— А еще?
— Просто здоровья.
— И больше ничего не хотите сказать?
— Нет.
| Как я был телезвездой | 261 |
— Ну-у... — разочарованно тянет голос в трубке, — это редактор не напечатает...
Им надо было, чтобы я публично схамил.
У них подзаголовок: «газета московской интеллигенции».
Зря я так
В 2003 году мне позвонили из «Комсомольской прав- ды» и сообщили, что хотят сделать меня ихним «Лицом года». Я от такой чести, разумеется, отказался: в период «мочения» НТВ «Комсомолка» выступила по полной про- грамме: от эфесбэшных «сливов» до прямого вторжения в личную жизнь журналистов. Да и вообще, желтоватый ли- сточек, чего уж там...
Через какое-то время со мною пожелал поговорить по телефону главный редактор вышеозначенного органа. По- интересовался причиной отказа — они ж со всей душой... Я изложил свои доводы.
— Зря вы так, — сказал на прощанье главный редактор.
Смысл этой фразы я понял довольно скоро: в «Ком- сомолке» появилось большое письмо читательницы, по- священное персонально мне. Шендерович выдохся, юмо- ра не осталось, осталась одна злость...
У Цветаевой, по другому поводу, сказано было: «Еще вчера в глаза глядел...»
Доходное дело
Поскольку желтой прессы я не читаю, то иногда ока- зываюсь не в курсе собственной личной жизни. А напрас- но! Что-то такое они там знают...
Журналистка N., по праву давнего знакомства с моей женой, сделала ей недавно такое коммерческое предло- жение: когда, сказала, вы с Шендеровичем будете раз- водиться, дай знать мне первой, я опубликую интервью, гонорар — тысяча баксов — пополам!
Теперь жена меня шантажирует. Говорит, если что — она в плюсе...
| 262 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Горизонты журналистики
Звонит девица из «Аргументов и фактов» и говорит:
— Мы бы хотели интервью с вами, с фотосъемкой у вас дома. Вы согласны?
— Нет, — отвечаю. Журналистка говорит:
— Ну и ладно.
И вешает трубку.
Журналисты, вообще, бывают талантливые — и очень талантливые.
В конце девяностых в Москву приехал с концертом Рей Чарлз, слепой черный гений. В числе прочего на пер- вой пресс-конференции, его спросили:
— Как вам понравился Кремль?
Переводчик, слава богу, выкрутился...
Старые друзья
Светская жизнь бьет ключом. Неизвестный мне госпо- дин, невесть откуда добывши мой домашний телефон, приглашает на тусовку в честь открытия нового пивного ресторана:
— Встреча старых друзей! Приходите! Все будут!
— Кто «все»? — уточняю.
— Ну, вообще — все! Жириновский, Пенкин, Митро- фанов, Аллегрова... Все!
Я и совесть
Подходит ко мне как-то на улице человек, берет за руку, трясет ее, трясет, а потом говорит:
— Леонтьев! Молодец!
Чур меня... Ну этот хоть обознался. А другой (который не обознался) просто схватил за рукав и сообщил:
— Виктор! Вы — совесть России. Совесть России!
Подумал и уточнил:
— Вы — и Хинштейн.
| Как я был телезвездой | 263 |
Мадам Сургут
1999 год, концерт в Бостоне. После выступления стою, надписываю книжки эмигрантам: «Борису, дружески», «Льву Семеновичу, на память», «Инне, с симпатией»... Подходит дама больших достоинств, с брошью-роялем на выдающейся груди.
— Как вас зовут? — спрашиваю, готовя стило.
— Как? — говорит она. — Вы меня не помните?
В голосе дрожит нескрываемая обида. Впечатление та- кое, что довольно длительное время мы с ней просыпа- лись в одной постели. Публика с нескрываемым интере- сом кучкуется поближе к диалогу.
Я холодею и внимательно всматриваюсь в лицо дамы. Вот убей меня бог, если я ее помню! Хотя где-то, кажет- ся, видел. Но не в постели. Я склеротик, но не до такой степени.
— Простите, — говорю, — но...
И развожу руками, изображая забывчивость гения.
— Как вам надписать книжку?
Жалкая попытка слинять из сюжета позорно провали- вается.
— Конечно, — громко говорит дама, — где же вам меня помнить. Вы же теперь — звезда!
Немедленно покрываюсь холодным, мелким потом стыда. Моруа, блядь. Встречи с незнакомкой. О господи! Эмиграция рассматривает меня с открытым презрением. Припертый к стенке, с отчаянием бросаюсь в атаку: не надо, говорю, меня мучить! Если мы знакомы, напомни- те, где и каким образом это счастье мне привалило...
Лицо дамы складывается в печальную гримаску — и, выдержав паузу, она многозначительно произносит:
— Сургут...
И я вспоминаю!
Лет за пять до Бостона я действительно выступал в Сургуте, в Доме культуры — и эта дама приходила ко мне за кулисы. Она вела детский хоровой кружок и хотела по- делиться со мной результатами своей педагогики, но я отбоярился. И через пять лет:
| 264 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Как? — говорит она. — Вы меня не помните?
Недавно, уже в Москве, в Доме актера, я увидел ее снова! Дама минут пятнадцать интимно беседовала с Мар- ком Розовским, приперев его к стене. У дамы на груди была брошь-рояль, Марк был красен, как рак. Когда ему удалось просочиться между этим роялем и стеной и вы- рваться на свободу, я интимно поинтересовался:
— Что у тебя было с этой мадам?
— В первый раз ее вижу! — вскричал Розовский. — Кля- нусь!
Ну зачем же оправдываться? Люди не слепые...
Я и Укупник
Популярность все-таки — хорошая вещь.
Ужинаю, например, однажды и вижу, что девушка, сидящая за соседним столиком, меня узнала — и смотрит. А хороша, надо сказать, до мурашек по спине.
Ой, думаю. Сижу, преодолеваю соблазн, пытаюсь есть медленнее, любуюсь тайком. А она, болтая с подружкой, нет-нет да и стрельнет глазами. А глаза!..
К концу ужина успеваю влюбиться в девушку по уши — и в таком состоянии покидаю кафе. И когда уже стою с номерком у гардероба, она настигает меня сама. Обрыв сердца. Лет ей восемнадцать и хороша...
— Простите, — говорит, — могу я попросить у вас автограф?
Господи, думаю, солнышко, да только ли автограф? Пишу ей что-то непозволительно нежное. Она читает, при- жимает листок к своей груди, о которой ничего не пишу, потому что слов всё равно нет, — и говорит:
— Господи, какая я счастливая!
Ну все, думаю: женюсь! Вот прямо здесь женюсь, и меня оправдают.
— ...какая я счастливая, — говорит она. — Я ведь сегод- ня утром и у Укупника автограф взяла, представляете?
| Как я был телезвездой | 265 |
Легкий заработок
Известность вообще вещь приятная... до известной сте- пени. Недавно при выходе из московской пирожковой меня настиг и крепко схватил за рукав неизвестный мне молодой человек. Он радостно ткнул меня в плечо узло- ватым пальцем и прокричал:
— Вы — Шендерович!
Я кивнул, обреченно улыбнулся и приготовился слу- шать комплименты. Все это, как выяснилось, я сделал совершенно напрасно: немедленно по опознании моло- дой человек потерял ко мне всякий интерес и, повернув- шись, крикнул приятелю, сидевшему тут же, за столом:
— Это он, я выиграл! Гони червонец!
А вообще, как жизнь?
— Ну, Виктор, что новенького? — с интригой в голо- се спросила у меня женщина из-за соседнего столика.
А дело было вскоре после одиннадцатого сентября...
— Да вот, — ответил я, — третья мировая война начи- нается.
Это сообщение не сильно выбило даму из колеи.
— Ну, — сказала она. — А еще?
Желание женщины — закон
Лестный, но немного тревожный диалог покупатель- ницы и продавщицы в книжном магазине:
— Я хочу Шендеровича.
— Шендерович кончился...
Я это слышал своими ушами, клянусь остатком жизни.
Два письма
...из сотен, пришедших на мое имя за время работы на НТВ.
В простом конверте:
«Пишет вам инвалид второй группы, пациент больни- цы имени Кащенко. Я попал сюда в конце восьмидесятых
| 264 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
годов, в результате усиленного обдумывания: что вообще происходит? Скажите, сколько надо еще лечиться, чтобы понять, что происходит сейчас?»
По электронной почте: «Дорогой Виктор! Спасибо вам за то, что даете нам возможность улыбнуться среди на- шей печальной действительности». Под этим стояли фа- милия, имя — и обратный адрес: город Финикс, штат Аризона, США...
Порядок выхода
Сообщение по радио: «Сегодня в Кунцевском районе состоится праздник. В программе: сатира, лошади и так далее...»
Главное — знать свое место.
[267]
![[Текст и фото]](IzBu_267_384x682.jpg "Автор стоит на левой ноге, правая согнута в колене и поверх/позади левой, «руки в брюки».")
ИСКУССТВО
ПРИНАДЛЕЖИТ
НАРОДУ
ПРИНАДЛЕЖИТ
НАРОДУ
...причем иногда — буквально.
Вместе с деятелями искусства
и реквизитом.
Вместе с деятелями искусства
и реквизитом.
[268]
[269]
Человек при ящике
...Говорят, это произошло во время шефского концер- та артистов Большого театра — что называется, «в рабо- чий полдень». К Мстиславу Ростроповичу, исполнявше- му концерт Дворжака, непосредственно на сцену зашел здоровенный детина из числа невольных слушателей и доб- ром попросил:
— Уйди.
По другой версии, никто на сцену не выходил, просто крикнули из зала:
— Эй, лысый, кончай пилить ящик!
У этой истории есть и третья версия, более подробная.
Случилось все это якобы в тот момент, когда Мстис- лава Леопольдовича выдвинули на Государственную пре- мию: вот и пришлось ему временно оставить в покое Ев- ропу и отработать некоторое количество трудодней на Гос- концерт.
И слепая судьба привела его пилить этот свой ящик в каком-то чуть ли не клубе, причем пианино (подозре- ваю, что это было именно пианино, а не рояль, и не «Стенвей», а какая-нибудь «Лирика»), — так вот, пиани- но оказалось попросту заперто на ключ, и ключа этого в тех краях давно никто не видел.
И тогда в аккомпаниаторы Ростроповичу нашли мест- ного баяниста.
Пришла публика. Началось. И на каком-то повороте виолончельного концерта московского гостя попросили из зала:
— Э, ты, потише, дай послушать баян!
Если хоть что-то из этого правда, удивительно, как Мстислав Леопольдович не эмигрировал сразу.
| 270 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
XXX
А в другой «рабочий полдень» к неким трудящимся приехал струнный квартет. На свою голову, музыканты решили побаловать рабочий класс одним малоизвестным произведением Вивальди, в котором итальянский ком- позитор, ничего не знавший о рабочем полдне, предус- мотрел несколько ложных финалов.
То есть тема как бы заканчивается, а потом начинает- ся снова.
Первый финал, случившийся очень вскоре после на- чала, трудящиеся восприняли с энтузиазмом — и бурно зааплодировали, полагая, что теперь их отпустят восвоя- си и дадут спокойно покурить или забить «козла». Но пос- ле небольшой паузы музыканты начали играть снова.
Трудящиеся решили, что музыканты их неправильно поняли и играют «на бис», поэтому, когда вивальди за- кончилось вторично, похлопали гораздо тише, явно из вежливости, боясь спровоцировать дальнейший приступ музыкальности.
Но струнные завели свою пластинку опять.
На шестой раз трудящиеся поняли, что над ними из- деваются. В зале начался стихийный бунт. На сцену поле- тели мелкие предметы — бумажки, монетки, спичечные коробки, гайки. Музыканты, съежившись, продолжали ис- кушать судьбу. Корректировать партитуру Вивальди им не позволяло призвание.
Но пришлось.
Не доиграв несколько проведений темы, струнный квартет упаковал свои гварнери-страдивари — и бежал с завода, избежав линчевания в последнюю минуту.
Антонио Вивальди был хороший композитор, но чув- ства меры в рабочий полдень не знал совершенно.
| Искусство принадлежит народу | 271 |
XXX
Семейное предание из начала семидесятых. Мои роди- тели поймали такси:
— На улицу Герцена!
Таксист смилостивился, и они поехали. Через пару ми- нут, сопоставив адрес с внешним видом пассажиров и временем посадки, таксист не спросил, а уточнил как бы:
— В консерваторию.
— Да.
— Угу...
Проехали еще немного.
— И что там, в консерватории? — поинтересовался
служитель баранки.— Да.
— Угу...
Проехали еще немного.
— Леонид Коган, — честно ответил отец.
— Скрипка, — пояснила мама.
Повисла пауза, завершившаяся грандиозным афориз- мом советского гегемона.
— Работать никто не хочет, все хотят на скрипочках играть!
XXX
Дедушка моей жены, Владимир Вениаминович Вид- ревич, тоже не хотел работать, а всю жизнь играл на скри- почке. Однажды осенним вечером, прижав к груди завет- ный футляр, он шел от дома к троллейбусной остановке. В луже у остановки лежал мужчина. Он пытался встать, но наработался до такой степени, что сделать это самостоя- тельно уже не мог.
Увидев Владимира Вениаминовича, лежащий простер к нему руку и обратился не по-советски:
— Человек! — сказал он. — Помоги мне.
Владимир Вениаминович, к которому на Бутырском хуторе как только ни обращались, но только не «чело- век», на такое не откликнуться не мог — и, подойдя, начал одной рукой тянуть страдальца из лужи, другой про- должая прижимать к груди футляр.
| 272 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Но силы (Владимира Вениаминовича и гравитации) были неравны, и когда подошел троллейбус, старенький скрипач, высвободив руку, сказал:
— Простите меня, но я должен ехать. У меня концерт!
На что из лужи раздалось сардоническое:
— У тебя, значит, концерт, а я лежи тут!
XXX
Поэт Игорь Иртеньев рассказывал об одном из первых своих выходов в народ.
Прошу представить: лето, воскресенье, начало вось- мидесятых. Парк культуры и отдыха, посреди которого происходит то, что на профессиональном сленге называ- ется «сборняк» — концертная окрошка из народных пе- сен, юмора, балета и дрессированных собак.
На огромном скамеечном пространстве перед эстрадой, хилыми островками — человек двадцать культурно отды- хающих. Кто пьет, кто целуется, кто просто загорает. Меж- ду рядами прогуливаюся мамы с колясками, бегают дети...
В этот незамысловатый пейзаж и вошел со своей пост- обериутской поэзий уже немолодой Иртеньев. Фурора его появление не произвело: народ как отдыхал, так и про- должал отдыхать. Говоря определеннее, не все отдыхаю- щие его выход заметили.
И только, представьте, одна бабуля, прямо возле эст- рады, смотрит на Игоря, улыбается и доброжелательно- ободряюще кивает головой...
Всякий, кто хоть раз выходил на сцену, знает, как важно, чтобы в зале нашелся хоть один такой зритель: чуткий, понимающий, бросающий тебе спасательный круг своего внимания... Эх, да что говорить! Благодарный Ир- теньев, персонально для бабули, исполнил свои лучшие стихи — и все эти десять минут она улыбалась и доброже- лательно кивала головой, поддерживая поэта в его нерав- ной борьбе с социумом.
Она не перестала это делать и когда поэт ушел за ку- лисы.
У бабули была болезнь Паркинсона.
| Искусство принадлежит народу | 273 |
XXX
Давным-давно, чуть ли не в первую «оттепель», группа столичных (и очень известных уже тогда) писателей-сати- риков поехала по необъятной Родине. И доконцертирова- лись они до буровой где-то посреди Тюмени.
Там, на буровой, и произошла встреча юмора с реаль- ностью.
Элегантные московские гости шутили, стоя под спе- циально сооруженным навесом, а зрители, пришедшие непосредственно от скважины, сидели в робах под про- ливным дождем.
Никаких чувств, кроме классовых, гости в трудящих- ся не пробудили. Столичных шуток нефтяники не пони- мали и понимать не желали. Ситуация усугублялась наци- ональным составом приехавших — представителей титуль- ной нации среди них не имелось даже для маскировки.
Последним на сцену вышел Григорий Горин. Когда он заговорил, нефтяники поняли, что тюменский рабочий класс в Москве не уважают совсем: мало того, что при- слали еврея, так еще и картавого!
Концерт, начинавшийся в холодной тишине, завер- шился в атмосфере почти осязаемой ненависти. Горин ушел со сцены под стук собственных каблуков. Рабочие еще немного посидели, поняли, что евреи закончились, и пошли на работу.
А гости поплелись к своему автобусу.
И пути их пересеклись.
Юмористы прошли сквозь строй молчаливых нефтя- ников, как сквозь шпицрутены, и уже у самых автобус- ных дверей Григорий Горин, не выдержав напряжения, пробормотал напоследок:
— Ну, мы к вам еще приедем...
— Я тебе, блядь, приеду! — посулил ему ближайший трудящийся.
| 274 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
XXX
В семьдесят каком-то году на окраине Москвы откры- вался новый очаг культуры. В день открытия в опостылев- ший, их же руками построенный Дворец пришли работя- ги-строители: как по другому поводу сказал Бабель, это был их день.
Конферансье, отряженный Москонцертом на встречу с рабочим классом, подготовил несколько экспромтов.
— Прекрасный Дворец! — воскликнул он. — Замеча- тельный Дворец построили вы, дорогие товарищи...
Виновники торжества, частично уже теплые с утра, угрюмо слушали эти соловьиные трели.
— Но меня как сатирика этот факт огорчает! — вдруг заявил конферансье.
Строители насторожились.
— ...Все меньше в нашей стране остается поводов для сатиры! — закончил конферансье — и сам улыбнулся этому парадоксу мудро и печально.
— Пошел на хуй! — крикнул ему на это из зала самый чуткий на фальшь строитель. — Пошел на хуй, жидовская морда!
— Что вы сказали? — переспросил ошалевший конфе- рансье. На что (в полном соответствии с просьбой) ска- занное громко и без купюр повторили. Тут боец сатири- ческого фронта пришел в себя.
— Пока этого негодяя не выведут из зала, — заявил он, — я отказываюсь продолжать вступительный фельетон!
Жуткая эта угроза подействовала. Возмутителя спокой- ствия взяли под микитки и поволокли прочь. Перед тем как покинуть собрание, он, зацепившись за косяк двери, успел еще несколько раз огласить свое нетленное поже- лание. Дружинники отлепили мозолистые пальцы от ко- сяка, и мат, постепенно отдаляясь, затих в недрах Двор- ца культуры.
Удовлетворенный расправой, конферансье поправил бабочку и продолжил вступительный фельетон.
— На чем мы остановились? — спросил он. — Ах да! Все меньше в нашей стране остается поводов для сатиры!
| Искусство принадлежит народу | 275 |
XXX
Конферанс вообще — профессия, собирающая самых интеллектуальных...
Торжественный вечер в Казани, посвященный пяти- десятилетию Татарской АССР, должен был вести Борис Брунов, но то ли заболел, то ли случились у маэстро дела поважнее, — короче, в Казань полетел кто-то другой.
Тоже бывалый работник эстрады, сильно напрягать интеллект он не стал — и вышел на сцену во всем блеске профессиональной раскованности, с импровизаторским да- ром наперевес. И понесся вперед.
— Добрый вечер, добрый вечер, друзья! — заговорил он. — У вас в программках написано, что этот вечер будет вести Борис Брунов, но так уж получилось, что вести вечер буду я! Ну, как говорится, незваный гость хуже татарина...
Не услышав ожидаемой реакции на шутку, конферан- сье ненадолго задумался. Потом увидел в зале лица. Это были по преимуществу лица работников партийно-хозяй- ственного актива Татарской АССР.
Придя в сознание окончательно, труженик эстрадного цеха попросту сбежал со сцены.
XXX
Впрочем, иногда и в этой сомнительной профессии случаются большие человеческие удачи. Конферансье Ми- лявский вел концерт, когда какой-то подвыпивший ге- гемон крикнул ему из зала:
— Про аборты расскажи!
И сам захохотал. Засмеялась и публика, что было вос- принято солистом из партера как одобрение. Через мину- ту, набравшись куража, он снова выкрикнул свой чудес- ный текст:
— Про аборты расскажи!
Тут конферансье Милявский, дотоле смиренно несший свой крест, прервал монолог и печально сказал, обратив- шись к залу:
| 276 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Ну что я буду рассказывать про аборты? Я знаю про аборты, вы знаете про аборты...
И, направив палец точно в цель:
— Жаль, что его мама про них не знала!
Взрыв хохота. Разъяренный гегемон полез на сцену драться, появились дружинники... Когда общими усилия- ми хама взашей выталкивали из зала, Милявский сооб- щил оставшимся:
— А это называется — выкидыш...
XXX
А это называлось — «чёс».
Молодой Арканов «чесал» по стране с куплетистами Шуровым и Рыкуниным. Они ночевали в каком-то Доме колхозника, когда — в половине третьего ночи — Арка- нова разбудил стук в дверь.
На пороге стоял заплаканный Шуров.
— Аркадий, — всхлипывал Шуров. — Аркаша-а!
— Что случилось? — холодея, спросил Арканов. Об- стоятельства, которые могут заставить немолодого муж- чину, рыдая, стучаться в чужую дверь среди ночи, чер- ной тучей пронеслись в писательской голове...
— Аркаша, — воскликнул Шуров, — какую книгу я прочел!
Евангелие в случае с Шуровым практически исключа- лось; впрочем, долго гадать Арканову не пришлось: за- ветную книгу артист прижимал к груди.
Это была «Хижина дяди Тома».
XXX
В конце шестидесятых денег в стране в обрез хватало на космос и Фиделя Кастро, а тут еще хоровое пение...
Изыскивая резервы экономии, министр культуры Фур- цева с изумлением обнаружила, что под ее чутким руко- водством трудятся целых два казачьих хора. На ближай- шей встрече с творческим активом это очевидное изли- шество и было приведено как пример расточительства.
| Искусство принадлежит народу | 277 |
— Зачем в одной стране два казачьих хора? — задала риторический вопрос товарищ министр. — Донские каза- ки, кубанские... Надо их объединить!
— Матушка, Екатерина Алексеевна! — взмолился зна- менитый конферансье Смирнов-Сокольский. — Это не уда- лось сделать даже Деникину!
Говорят, довод подействовал.
XXX
Зиновий Гердт ездил за границу с начала пятидеся- тых, и у него накопилось там много знакомых. Среди них был японец, славист по специальности. Этот удивитель- ный японец говорил по-русски, то есть он думал, что говорит по-русски, а сказать ему правду в Японии было некому. Впрочем, речь не о том.
Однажды при встрече Гердт спросил этого чудесного слависта, чем тот сейчас занимается.
— Пишу диссертацию, — ответил японец.
Гердт поинтересовался темой, и японец с поклоном ответил:
— Ранний Блок.
Гердт сначала немного испугался, а потом спросил: кому в Японии нужен Блок, тем более ранний?
Милый японец немного подумал и ответил:
— Мне.
XXX
Некий молодой человек написал фортепианный концерт и пришел с ним к Шостаковичу. Захотелось поделиться.
Вежливый гений пригласил гостя к роялю — и моло- дой человек начал самовыражаться. Через полчаса гость нанес роялю последний аккорд и, весь в мыле, повер- нулся от клавиатуры. Шостакович сидел на диване, об- хватив себя руками.
Исполнителю удалось произвести на гения сильное впе- чатление.
| 278 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Ну как? — спросил молодой человек.
— Очень хорошо, — забормотал Шостакович, — очень хорошо...
И неожиданно уточнил:
— Гораздо лучше, чем водку пить!
XXX
Кстати, о водке и музыке. Одно другому мешает не всегда, что, как говорят, вполне подтверждал пример самого Дмитрия Дмитриевича.
Рассказывают, что, живя в Доме творчества компози- торов в Рузе, он пошел как-то в пристанционный буфет. Взял бутылку, но не пить же одному... Правильно оценив нерешительность в одинокой фигуре стоящего, рядом с Шостаковичем быстро возник человек. Человек тут же по- звал третьего — и кворум был сооружен. Они встали к буфетной стойке, нарезали, разложили, налили...
— Ну, — сказал первый собутыльник Шостаковича и протянул руку. — Федор!
Они познакомились. Истинные имена и профессии дво- их участников процесса история, разумеется, не сохра- нила, но важно, что оба они были местные работяги.
— А ты кто? — спросили Шостаковича.
Шостакович замялся.
— Я композитор, — признался он наконец.
Случилась пауза.
— Ну, ладно, — подытожил диалог собутыльник Шо-
стаковича. — Не хочешь — не говори!
Шостакович замялся.
— Я композитор, — признался он наконец.
Случилась пауза.
XXX
Тем не менее. На предложение быть третьим Дмитрий Дмитриевич мягко, но неизменно отвечал:
— Знаете, хотелось бы — первым...
| Искусство принадлежит народу | 279 |
XXX
Композитора Вениамина Баснера остановили на улице трое сограждан с насущной просьбой дать им рубль на продолжение банкета.
Баснер рубля не дал.
Сограждане были настроены миролюбиво и не стали композитора бить, но по национальному вопросу выска- зались обильно, после чего обнялись и пошли прочь, рас- певая:
— У незнакомого поселка, на безымянной высоте...
Композитор Баснер рассказывал о происшествии с гор- достью — как историю о народном признании...
XXX
Однажды в Ленинграде, в конце пятидесятых, в вы- ходной день, на стоянке такси встретились, подойдя од- новременно, артист Юрий Толубеев и некий гегемон с семьей.
— Ой! — сказал гегемон. — Я вас знаю.
Толубеев улыбнулся привычно и обаятельно. После вы- хода на экраны фильма «Дон Кихот» он, сыгравший Сан- чо Панса, стал всенародно знаменит.
— Маш! — сказал гегемон. — Ты узнаешь? Это же ар- тист! Из кино!
Толубеев доброжелательно кивал, подтверждая догад- ку зрителя.
— Ой! — говорил гегемон, не в силах поверить своему счастью. — Вы же наш любимый артист! Вы просто не представляете! Да, Маш?
Маша пискнула что-то радостное.
— Мы вас так любим! Три раза смотрели! Просто нет слов...
Так продолжалось несколько минут. Наконец подъеха- ло такси, и Толубеев, согретый лучами народной любви, благодаря и прощально улыбаясь публике, шагнул к ма- шине. Тут его собеседник резко помрачнел.
| 280 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Куда-а! — загородив артисту дорогу стальной ру- кой, протянул он. — Клоун...
И гегемонское семейство стало загружаться в такси.
XXX
Дело было в Питере, в середине семидесятых.
К Александру Володину прицепился какой-то не силь- но трезвый бард и начал, что называется, мериться статью.
— Вот вы, — сказал бард, — драматург. Ладно. А я, — бард загнул палец, — поэт! — Бард загнул другой палец. — Композитор, кандидат наук, гитарист, альпинист...
Когда бард загнул все, что у него с собой было, Воло- дин встал и молча поклонился ему в пояс.
XXX
Много позже, уже в конце девяностых, знаменитый телеведущий Кирилл Набутов зашел в пивнушку на Пет- роградской стороне — и увидел там Володина, заподли- цо с другими стариками прилипшего к стойке со своими обязательными утренними ста граммами.
Но поприветствовать Александра Моисеевича Кирилл не успел, потому что узнали его самого.
— Набутов! — воскликнула продавщица. — Ой! Дайте автограф!
Тут же с аналогичной просьбой набежали из подсобки и другие.
— Девочки! — сказал благородный Кирилл. — Вот у кого вы должны брать автограф! — И указал на Алексан- дра Моисеевича.
— Этот? — Продавщица кинула взгляд в сторону ста- ренького драматурга. — Да он каждый день тут ошивается!
А продавщица эта была, может быть, внучкой Тамары из володинских «Пяти вечеров» — просто не знала этого...
| Искусство принадлежит народу | 281 |
XXX
Журналистка из светского журнала пришла брать ин- тервью у Константина Райкина — и уже через несколько секунд выяснилось, что она, как говорится, «не в мате- риале». В худруке «Сатирикона» взыграла педагогическая жилка, и он предложил девушке подготовиться к интер- вью: почитать прессу, посмотреть спектакли театра...
Журналистка позвонила через месяц — и доложила о завершении ликбеза. Педагогический талант Райкина тор- жествовал. Была назначена новая встреча. Кабинет, чай, диктофон на столе.
— Ну, — сказала журналистка, — первый вопрос, Кон- стантин... Простите, как вас по отчеству?
XXX
Девяносто третий год, прощальный ужин первоапрель- ской Юморины в Одессе. «Спонсорьё», по слову Ширвинд- та, выставилось не на шутку: моря спиртного, горы снеди, девушки танцуют на столах... В общем, праздник юмора.
И вот, ближе к концу вечера, к тихо отдыхающим Жва- нецкому с Аркановым вразвалочку подваливает спонсор в «адидасе» и, положив по полуцентнеру бицепсов на пле- чи классиков, интересуется:
— Чегой-то вы нами брезгуете? Вы не брезгуйте; вот мы тут, рядом, прошу к нашему столу...
Рядом действительно гуляют спонсоры — потомки даже не Бени Крика, а Савки Буциса. Пить с ними классикам хочется, как зайцам отжиматься, но делать нечего: бес- платных ананасов в шампанском не бывает.
Разумеется, отвечает невозмутимый Арканов, они вы- пьют и закусят вместе с хозяевами, но чуть позже... От- срочка позволяет Жванецкому отлучиться из зала, и Ар- канов как верный товарищ ложится на эту амбразуру один.
Он выпивает-закусывает со «спонсорьём», и через не- которое время растроганный детина в «адидасе» сообщает:
| 282 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Аркадий, вот люб ты мне!
И, желая сделать гостю приятное, предлагает с широ- ким жестом на зал:
— Хочешь, я для тебя кого-нибудь замочу?
Это предложение временно отбивает дар речи даже у Арканова, и спонсор почитает возможным свою мысль пояснить:
— Ну, может, тебе кто не нравится? — говорит он. — Так ты не стесняйся, скажи...
(Еще никогда хорошие отношения с Аркановым не были мне так кстати: я сидел за соседним столиком.)
— Ты просто скажи, — оберегая писателя от лишних хлопот, уговаривал спонсор. — Просто покажи его — и сиди, отдыхай, пей...
— Ну что вы, — торопливо, насколько можно пред- ставить себе торопливого Арканова, отвечал тот. — Тут все замечательные люди, мои друзья...
— Но если что, ты скажи! — настаивал спонсор.
Арканов пообещал если что — сказать, в свою очередь взяв со спонсора слово: до тех пор никого (по крайней мере в этом зале) не мочить. Они посидели еще, и спон- сор, ощутив, по всей видимости, смутную неловкость за свой искренний порыв, объяснил:
— Это потому, что люб ты мне!
И, подумав, закончил:
— Был бы не люб — совсем бы другой разговор...
XXX
Встречает меня литератор N. и интересуется:
— Я слышал, в «Табакерке» ставят твою пьесу?
— Ставят.
— Поздравляю, — говорит. — Я тут тоже, неожиданно
для себя, написал шесть пьес...— Я слышал, в «Табакерке» ставят твою пьесу?
— Ставят.
Бывают же у людей неожиданности!
| Искусство принадлежит народу | 283 |
XXX
Этому случаю я был свидетелем совсем недавно.
В театре «Современник» шел «Вишневый сад»:
— Продан сад?
— Продан.
— Кто купил?
— Я купил, — сказал Лопахин.
И по залу пронеслось изумленное «а-ах!».
Так, спустя сто лет, эти люди узнали, кто купил виш-
невый сад...
В театре «Современник» шел «Вишневый сад»:
— Продан сад?
— Продан.
— Кто купил?
— Я купил, — сказал Лопахин.
И по залу пронеслось изумленное «а-ах!».
XXX
— Чем там заканчивается «Война и мир»? — поинте- ресовалась у меня ученица десятого класса одной из под- московных школ. Она сидела в холле пансионата, поло- жив красивые длинные ноги на журнальный столик. В ру- ках у нее красовался затрепанный «кирпич» толстовского романа из местной библиотеки.
В мае у девушки были выпускные экзамены, вот она и мучилась.
Я с удовольствием отметил про себя, что произвожу впечатление человека, который дочитал роман до кон- ца, — и вкратце рассказал, что там дальше.
Сообщение о предстоящем браке Н.Ростовой и П.Бе- зухова искренне удивило выпускницу.
— Да ну, пиздишь! — сказала она.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что девушка будет поступать в юридический.
| 284 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
XXX
Дело было в Иерусалиме. Палестинцы опять взорвали автобус, десятки жертв... Мой приятель вернулся домой в соответствующем настроении. Двенадцатилетняя дочка его сидела на диване и тихонько плакала.
— Какие новости? — осторожно спросил отец.
Дочка подняла от книги свои прекрасные печальные глаза и ответила:
— Плохие новости, папа. Янки взяли Атланту...
Она читала «Унесенных ветром».
[285]
![[Заголовок и фото]](IzBu_285_378x610.jpg "Автор подпирает голову правой рукой, левая лежит на согнутой и поднятой левой ноге (колено выше пояса, стопа на уровне колена правой).")
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
ФАКТОР
ФАКТОР
[286]
[287]
Олимпиада-80. Юрий Седых
«Лужники», предварительные соревнования молото- бойцев. Я бездельничаю на трибуне и наблюдаю, а на арене мучаются здоровущие дядьки — человек десять— пятнадцать.
Каждому из них надо швырнуть молот за отметку, что- бы выйти в завтрашний финал. И вот они по очереди входят в круг, и долго раскачиваются, и, раскрутившись, с дикими криками мечут это железо, и пока оно летит, страшно орут ему вслед, чтобы оно испугалось и летело как можно дальше.
А оно никак.
То есть хоть чуток, а до отметки не долетит.
Это мучение продолжается почти час, когда наконец огромный мохнатый турок забрасывает молот на пару сан- тиметров за черту. О, счастье! Он в финале! Турок прыга- ет, продолжая кричать, но уже от торжества.
В это время из-под трибуны, где я сижу, выходит уса- тый нечесаный мужик со спортивной сумкой в руке и бредет в сторону сектора для метания, где уже полчаса исходят калориями эти олимпийские надежды.
С третьей попытки подвиг турка повторяет поляк — в экстазе он даже совершает кружок почета вокруг секто- ра, аплодируя себе поднятыми над головой руками.
Усатый тем временем садится на скамеечку и начина- ет перевязывать шнурки. Среди окружающих его энтузиа- стов молотометания он смотрится человеком, который крепко спал, никому не мешал, а его растолкали, подня- ли и велели идти на работу, которую он видел в гробу.
Какой-то заморский бедолага срывает последнюю по- пытку, в отчаянии хватается за голову и долго колотит огромной рукой по загородке, а потом валится на колени и в сильнейшей скорби утыкается головой в покрытие.
Мужик, шнуровавший кроссовки, поднимается, сни- мает олимпийку и берет молот. Той же ленивой походоч-
| 288 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
кой он входит в круг, останавливается в центре, секунду стоит так — и начинает задумчиво раскачивать чугунное ядро, наливаясь каким-то новым содержанием. Раскачка переходит в медленное вращение, и вдруг что-то случает- ся. Человек в круге оказывается как бы в центре смерча, и этот смерч — он сам!
Через секунду из этого смертоубийственного вихря вы- летает снаряд, и летит, и, перелетев за линию квалифи- кации, летит еще, и падает за флажком олимпийского рекорда. Выслушав рев стадиона и патриотический захлеб диктора, усатый мужик выходит из круга и, окончатель- но потеряв интерес к происходящему, берет свою сумку и бредет обратно в раздевалку.
Это был рекордсмен мира в метании молота Юрий Седых.
Он ушел, а в секторе продолжились соревнования на уровне сдачи норм ГТО, сопровождаемые экстазами, за- ламыванием рук и кругами почета.
Задолго до Московской Олимпиады Аристотель пре- дупреждал: комическое кроется в несоответствии...
«Почтальоны»
Несоответствие человека собственному (божьему) дару давно стало притчей во языцех, — но, в сущности, какая нам разница, хороший ли человек почтальон, доставив- ший нам ценное заказное письмо? Главное: от кого оно и в каком виде доставлено, правда?
К этому тезису есть довольно яркие иллюстрации. Тон- кий, весь в полутонах и рефлексиях писатель при близком знакомстве оказывается чудовищным быдлом. Как же так, позвольте, но ведь это же он написал?..
Он. Но — как бы это сказать? — не вполне сам.
Просто он хороший почтальон.
Или великий почтальон — как Гоголь, к которому за пределами этого почтового ведомства, судя по многочис- ленным свидетельствам, лучше было близко не подходить.
Антон Павлович Чехов, поднимавший белый флаг над мелиховским домом, чтобы окрестные крестьяне знали:
| Человеческий фактор | 289 |
приехал доктор, и можно получить бесплатную помощь, — не норма, а какое-то прекрасное этическое отклонение.
Но не будем о грустном. Лучше я расскажу о пианисте Николае Петрове.
Однажды я имел честь выступать с ним в одном благо- творительном концерте — и даже оказаться в одной гри- мерной. Мы коротали время до выхода на сцену (каждый своего, разумеется) и травили анекдоты. По счастью, дам в гримерной не оказалось, и анекдоты пошли самые де- мократические, без купюр. Грузный Николай Арнольдо- вич трясся от смеха. Вместе с ним и его смехом тряслись стены гримерной. Когда анекдоты рассказывал он сам, слово «жопа» было одним из самых приличных. Земной Петров двумя ногами стоял на земле и весь состоял из мяса, как Фальстаф.
В какой-то момент, прислушавшись к динамику, он начал одевать свой безразмерный фрак — скоро было на сцену. И вдруг выбыл из числа присутствовавших в гри- мерной! Я не сразу заметил это и еще по инерции адресо- вался к нему, но как будто звуконепроницаемый стек- лянный колпак накрыл Николая Арнольдовича. За номер до своего он покинул помещение, и я поспешил за ним, заинтригованный.
Петров стоял за кулисами, серьезный и немного тор- жественный: он ждал выхода. Подойти к нему с разгово- рами было немыслимо. Попытка рассказать анекдот могла стоить жизни. Мысль о том, что этот строгий, отрешен- ный от мирского господин во фраке умеет смачно упот- реблять слово «жопа», не приживалась в сознании.
Потом его объявили. Петров вышел на сцену, коротко поклонился, сел за рояль и поднял глаза. При первых же звуках двадцать четвертой сонаты Моцарта глаза эти на- чали наполняться слезами, а лицо приобрело безмятеж- ное детское выражение. Нежная полуулыбка бродила по губам. Он смотрел в сторону тех кулис, где стоял я, но не видел ни меня, ни кого бы то ни было еще. Что видели эти глаза, не знаю, но что-то такое видели...
Взгляд на клавиатуру он не опустил, кажется, ни разу. Ноты появлялись и исчезали — сами.
10 «Изюм из булки»
| 290 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Последняя нота не сразу вернула Николая Арнольдо- вича на землю. Он еще немного посидел, приходя в себя, потом встал и поклонился. Улыбка, которая сияла на его лице в этот момент, уже не была лунатической — это была улыбка человека, хорошо сделавшего свое дело и принимающего благодарность от понимающих сограждан.
Провожаемый овацией, Петров пошел за кулисы, за- навес закрылся, и на сцене началась перестановка, а я опрометью бросился через закулисье, чтобы поскорее ска- зать Николаю Арнольдовичу, как это было хорошо (а то он не знал).
Но я опоздал. Петров уже разговаривал со скрипачкой из «Вивальди-оркестра», легко приобняв ее за талию. На- следственный его бас заполнял закулисье, скрипачка сме- ялась... В то, что этот грузный рогочущий человек только что, почти не приходя в сознание от счастья, исполнил двадцать четвертую сонату Моцарта, не верилось ни се- кунды.
Почтальон сделал свою работу и оттягивался пивком.
Нечто подобное, наверное, происходило и с самим Моцартом. Неудивительно, что Сальери, ничего о «по- чтальоне» не знавший, постепенно наливался ядом...
Встреча с классиком
Однажды я встретился с самим Евгением Евтушенко. Было это в городе Сургут. Я только что вернулся в гости- ницу с концерта, а его в ту же гостиницу привезли из аэропорта: он выступал на следующий день.
Классик предложил поужинать вместе, и вскоре мы сидели за одним столом. Евгений Александрович был ко мне, кажется, расположен и вскоре решил по-отечески похвалить за «Куклы».
— Знаете, Виктор, про вашу программу мне рассказал мой старый друг, капитан дальнего плавания. Мы позна- комились с ним в Мондевидео, когда в шестьдесят вто- ром году я...
И Евгений Александрович рассказал увлекательнейшую историю из своей жизни. Год я могу путать, но за Монде-
| Человеческий фактор | 291 |
видео ручаюсь. Мы еще выпили. Потом классик вспом- нил, что хотел меня похвалить.
— Да! — сказал он. — Так вот, про вашу программу! Я впервые увидел ее недавно, но вообще похожую видал еще в Америке, в шестьдесят пятом году, когда мы с Робертом Кеннеди...
И Евтушенко рассказал еще одну потрясающую исто- рию — про себя и Роберта Кеннеди. Потом мы снова вы- пили. Потом классик увидел перед собой меня и сказал:
— Да! Так насчет ваших «Кукол»!
...В этот вечер он еще несколько раз предпринимал че- стную попытку меня похвалить. Он поднимал в воздух тя- желый бомбардировщик своего комплимента, но по до- роге отвлекался, ложился на крыло и улетал в сторону автобиографии. Там и бомбил.
Впрочем, все это, конечно, было намного интерес- нее, чем комплимент, который он хотел мне сказать.
Если только это был комплимент.
«Гений поведения»
Так назвал кто-то Александра Ширвиндта. Автор фор- мулировки сам близок к гениальности: определение, на мой вкус, точнейшее.
Дело было в конце шестидесятых. В Доме актера шел новогодний вечер, за столами сидела эпоха — Утесов, Раневская, Плятт, мхатовские «старики»...
Эпоха, впрочем, была представлена довольно всесто- ронне: за одним из центральных столов, с родными и челядью, сидел директор большого гастронома, «спон- сировавший» дефицитом элитарный вечер. Молодой Алек- сандр Ширвиндт, ведший программу, разумеется, не мог не поприветствовать отдельно «крупного работника со- ветской торговли».
Но крупный работник советской торговли ощущал се- бя царем горы — и духа иронии, царившего в зале Дома актера, по отношению к себе допустить не пожелал.
— Паяц! — громко бросил он Ширвиндту прямо из-за стола.
10*
| 292 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Царь горы даже не понял, что сказанное им относи- лось, в сущности, почти ко всем, кто сидел в этом зале. Наступила напряженная тишина, звуки вилок и ножей, гур-гур разговоров — все стихло. Все взгляды устремились на молодого артиста.
Но Ширвиндт словно не заметил оскорбительности произошедшего. И даже как будто засобирался извинять- ся... Мол, я ведь только потому позволяю себе отвлекать вас от закуски-выпивки, только для того и пытаюсь шу- тить, чтобы сделать вечер приятным, потому что очень уважаю собравшихся... ведь здесь такие люди: вот Фаина Георгиевна, вот Ростислав Янович, вот...
Ширвиндт говорил томно и вяло, и директор гастро- нома, не получивший отпора, успел укрепиться в само- ощущении царя горы.
— ...и все мы здесь, — продолжал Ширвиндт, — в этот праздничный вечер в гостеприимном Доме актера...
Директор гастронома, уже забыв про побежденного ар- тиста, снова взялся за вилку и даже, говорят, успел что- то на нее наколоть.
— И вдруг какое-то ГОВНО, — неожиданно возвысив голос, сказал Ширвиндт, — позволяет себе разевать рот! Да пошел ты на хуй отсюда! — адресовался Ширвиндт непосредственно человеку за столом.
И перестал говорить, а стал ждать. И присутствовав- шая в зале эпоха с интересом повернулась к директору гастронома — и тоже стала ждать. Царь горы вышел из столбняка не сразу, а когда вышел, то встал и вместе с родными и челядью навсегда покинул Дом актера.
И тогда, рассказывают, поднялся Плятт и, повернув- шись к молодому артисту Ширвиндту, зааплодировал пер- вым. И эпоха в лице Фаины Георгиевны, Леонида Осипо- вича и других легенд присоединилась к аплодисментам в честь человека, вступившегося за профессию.
Не надо рефлексий
В свое время артист Державин был зятем Семена Ми- хайловича Буденного. И вот однажды в семейно-дружес- ком застолье, в присутствии легендарного маршала, си-
| Человеческий фактор | 293 |
девшего во главе стола, Державин и Ширвиндт начали обсуждать одну нравственную коллизию.
Коллизия эта была такова: они работали на Малой Брон- ной у Эфроса, а звали их в театр Сатиры — на первые роли. Эфрос был учитель и серьезный режиссер... В театре Сатиры обещали роли... Ролей хочется, перед Эфросом неловко... Маршал Буденный послушал-послушал — и попросил уточнить, в чем, собственно, проблема. Не же- лая обижать старика, ему на пальцах объяснили ситуацию и даже вроде как попросили совета. Как у пожившего че- ловека...
Семен Михайлович ответил зятю:
— Миша! Я не знаю этих ваших театральных дел, но я скажу так...
Он немного помолчал и продолжил довольно неожи- данно:
— Степь! И едешь ты по степи верхом... А навстречу тебе верхами едет какой-то человек. И ты не знаешь: бе- лый он, красный...
Маршал побагровел от воспоминаний и крикнул:
— Миша, руби его на хуй!
И они ушли от Эфроса в театр Сатиры.
Близость к первоисточнику
Как-то, в самый разгар застоя, Смоктуновскому пред- ложили написать статью о Малом театре, где он в ту пору играл царя Федора Иоанновича, — статью, ни больше ни меньше, для «Правды». Ну, он и написал о Малом теат- ре — некоторую часть того, что он к этому времени о Малом театре думал.
А думал он о нем такое, что вместо публикации, через несколько дней, Смоктуновского попросили зайти на Ста- рую площадь, к Зимянину.
Справка для молодежи: на Старой площади распола- гался ЦК КПСС (сейчас там, по наследству, наводит ужас на страну Администрация президента), а Зимянин был некто, наводивший симметричный ужас при советской власти.
| 294 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
По собственным рассказам Иннокентия Михайловича, когда он вошел в кабинет и навстречу ему поднялся ка- кой-то хмурый квадратный человек, артист сильно струх- нул. Но это был еще не Зимянин, а его секретарь. И каби- нет был еще не кабинет, а только предбанник.
Зимянин же оказался маловатого роста человеком — совсем малого, отчего Смоктуновскому стало еще страш- нее.
— Что же это вы такое написали? — брезгливо поинте- ресовался маленький партиец. — Мы вас приютили в Мос- кве, дали квартиру, а вы такое пишете...
Член ЦК КПСС был настроен основательно покура- житься над сыном Мельпомены, но тут на Смоктуновс- кого накатило вдохновение.
— Пишу! — заявил вдруг он. — Ведь как учил Ленин?
— Как? — насторожился Зимянин.
Тут бывший Гамлет рапрямился во весь рост и выдал огромную цитату из лысого. К теме разговора цитата име- ла отношение самое малое, но факт досконального зна- ния совершенно выбил Зимянина из колеи.
— Это из какой статьи? — подозрительно поинтересо- вался он, когда первый шок прошел.
Смоктуновский сказал.
Зимянин подошел к книжному шкафу с первоисточ- никами, нашел, проверил — и, уже совершенно сражен- ный, снова повернулся к артисту:
— Ты что же это, наизусть знаешь?
— А вы разве не знаете? — удивился Иннокентий Ми- хайлович, и в голосе его дрогнули драматические нотки. Мол, неужели это возможно: заведовать идеологией и не знать наизусть Владимира Ильича?
Агентура донесла, что вскоре после этого случая Зи- мянин собрал в своем кабинете всю подчиненную ему партийную шушеру и устроил разнос: всех по очереди поднимал и спрашивал про ту цитату. Никто не знал.
— А этот шут из Малого театра — знает! — кричал член Политбюро.
...Смоктуновский с трудом отличал Маркса от Энгель- са — но как раз в ту пору озвучивал на студии докумен-
| Человеческий фактор | 295 |
тального кино фильм про Ильича, и в тексте был фраг- мент злосчастной статьи.
Профессиональная память — полезная вещь.
Во избежание недоразумений
Старый актер Малого театра Михаил Францевич Ле- нин в 1920 году написал заявление наркому просвеще- ния Луначарскому. Содержанием бумаги была просьба по- содействовать тому, чтобы люди не путали его с тем Ле- ниным, который Ульянов.
Луначарский наложил на письмо резолюцию: «Не тро- гать. Явный дурак».
Маузер Папанина
Рассказывают, что среди легендарных «папанинцев» единственным беспартийным был полярник Кренкель. И якобы глава экспедиции, несгибаемый, если уже не от- мороженный, время от времени устраивал на льдине за- крытые партийные собрания. Во время которых Папанин с товарищами-партийцами сидели в палатке, а беспартий- ный Кренкель гулял снаружи.
И, как сказано у Зощенко, затаил в душе некоторую грубость...
Самого Папанина на ту злосчастную льдину послала партия. А до того она его посылала, по преимуществу, бороться с контрой. Видимо, с тех боевых времен у чеки- ста и осталось нечто вроде профессионального тика: он по несколько раз в день разбирал и собирал свой маузер. И вот, когда эпопея закончилась благополучно, и героев везли на корабле навстречу триумфу, мстительный бес- партийный Кренкель подкараулил Папанина, только что разобравшего свой маузер, и...
Вот вы небось думаете, что радист украл у чекиста какой-нибудь винтик... Вы недооцениваете интеллект по- лярника. Он Папанину винтик — подкинул!
Чекист собрал маузер и увидел на столе лишнюю де- тальку. Он аккуратно разобрал маузер и медленно собрал
| 296 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
его снова. Потом проделал это еще раз. Лишняя деталька по-прежнему лежала на столе, бередя сознание.
Исчезновение маузера или любой его части вполне вписалось бы в картину времени: вредительство, дивер- сия, далее везде... — и только обострило бы профессио- нальные рефлексы начальника экспедиции. Но появле- ние лишней — было выше чекистского разумения. Гово- рят, будущий Герой Советского Союза, теряя сон и аппетит, разбирал и собирал свой рабочий инструмент до самого Ленинграда.
Приметы коммунизма
В конце тридцатых партийная организация Малого те- атра поручила великой Яблочкиной встретиться с моло- дежью и рассказать молодежи про коммунизм.
Александра Александровна была дама дисциплиниро- ванная — и начала молодым про коммунизм рассказы- вать все, что сама к тому времени о нем знала. Какие бу- дут отношения между людьми и как всё вокруг будет пре- красно... Как и полагается актрисе, от собственного мо- нолога Яблочкина постепенно возбудилась и закончила с неподдельной страстью и томлением:
— ...и будет много разной вкусной еды, — дрожащим голосом пропела она, — как при царизме!
Малый театр и большая нужда
Малый театр, Челябинск, зима 1942 года. Жили в эва- куации по квартирам, но самых народных артистов, в знак уважения, поселили в гостинице — вместе с московским начальством.
Гостиница не гостиница, а воды временами не было. Ее носили со двора, и легендарный Остужев дефилиро- вал по коридорам с полным ведром, декламируя своим бесподобным голосом:
— Раз студеною порой шла девица за водой...
Для прочих надобностей, на времена коммунального обезвоживания, имелся деревянный домик во дворе. Но
| Человеческий фактор | 297 |
не все до этого домика снисходили: некий московский депутат нашел вполне начальственную альтернативу и, побрезговав ходить на мороз, просто наложил кучу на полу гостиничного туалета.
Его-то, выходившего из неработающего туалета, и об- наружил, вместе со следами депутатской жизнедеятель- ности, народный артист СССР Александр Остужев.
Через несколько секунд гостиницу наполнил его глу- бокий голос:
— Да-а... — громко произнес Остужев. — Войну мы про- играли!
Обитатели гостиницы повысовывались из дверей.
— Войну мы проигра-али! — драматически повторил народный артист СССР.
Это тянуло на трибунал, и невольные слушатели осту- жевского монолога не знали, что им делать — то ли пер- выми бежать в ближайший орган власти, то ли временно оглохнуть. Дав соседям время на смятение, артист развил свою мысль вполне:
— Если народный депутат насрал на пол — войну мы проигра-али...
Сходство
На открытие памятника Долгорукому, в год восьми- сотлетия Москвы, согнали, разумеется, всякой твари по паре: рабочие, служащие, военные, народная интелли- генция... Оркестр, начальство. Все стоят, ждут; произведе- ние искусства, слава богу, еще под покрывалом.
Покрывало сняли, и типовое чудило на лошади пред- стало, наконец, глазам общественности. После недоумен- ной паузы в тишине раздался негромкий голос компози- тора Сигизмунда Каца:
— Похож.
| 298 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Поговорили
В пятьдесят каком-то году в Калькутту приехала анг- лийская королева.
Разумеется, прием на самом что ни на есть уровне, послы, атташе... А от СССР в Калькутте в ту пору случил- ся какой-то партийный чувачок из торгового представи- тельства, звезд не хватавший даже с невысокого совет- ского неба.
И вот — во всех смыслах слова — представление: анг- лийская королева идет вдоль ряда послов и с каждым хоть несколько слов да скажет:
Дошли до чувачка.
А он к тому времени от ужаса забыл даже то, что учил, и, увидев перед собой Ее Величество, просто спросил:
— Do you speak English?
Королева ответила:
— A little...
Сколько в тебе росту?
Дело было в конце пятидесятых в Стокгольме.
Зиновий Гердт и его аккомпаниатор Мартын Хазизов (уже немолодой человек, и тоже фронтовик) гуляли по городу — в сопровождении, разумеется, сопровождающе- го, молодого лейтенанта госбезопасности.
— Зямчик, — сказал вдруг Мартын, — я ничего не понимаю! Смотри: над дворцом флаг, значит, король дома. А мы же им враги! И гуляем по дворцу, и никто нас не останавливает, не проверяет документов... Зямчик, ты что- нибудь понимаешь?
«Зямчик» все уже понимал вполне (как, разумеется, и сам Мартын) — именно поэтому счел за благо помолчать. Но сопровождающий промолчать не смог.
— Видимость демократии! — заявил он, хотя его ник- то ни о чем не спрашивал.
Тут маленький Мартын повернулся к лейтенанту и спросил:
— Дима, сколько в тебе росту?
| Человеческий фактор | 299 |
— Метр восемьдесят семь, — ответил Дима.
И Мартын сказал:
— Вот весь — иди на хуй!
...Когда в доме Гердтов имели в виду кого-нибудь по- слать, то вместо мата задавали этот невинный вопрос:
— Сколько в тебе росту?
И человек понимал, что он уже идет — весь...
Последний мальчик
Дело было во Львове, в конце семидесятых. Маргарита Алигер, прибывшая на Западную Украину по линии Сою- за писателей, покупала в комиссионном магазине сервиз.
Попросила завернуть.
Немолодая продавщица сообщила, что сервиз, безус- ловно, завернет — если Алигер сама сходит в хозяйствен- ный магазин и купит оберточную бумагу с веревкой. Али- гер намека не поняла и пошла за веревкой. Купила пару метров бумаги. Вернулась в комиссионный. Продавщица кое-как упаковала фарфор и молча двинула его по при- лавку в сторону покупательницы.
Уровень сервиса был очевидно занижен — даже по срав- нению с советским, но Алигер и тут намека не поняла и, будучи целиком погружена в хозяйственные нужды, спро- сила, нет ли в магазине какого-нибудь мальчика, чтобы донести покупку до гостиницы.
Тут, наконец, продавщицу прорвало.
— Последний мальчик, — громко уведомила она круп- ную советскую поэтессу, — уволился в тридцать девятом году, когда вы нас освободили!
Неожиданный ход
Шла решающая партия матча Ботвинник — Брон- штейн за звание чемпиона мира.
Ботвинник записал отложенный ход, и целую ночь по- том его друг и секундант, гроссмейстер Сало Флор, ана- лизировал позицию, ища пути к выигрышу...
| 300 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Наступил день доигрывания. Вскрыли конверт. Там ру- кой Ботвинника был записан ход, не имевший никакого отношения к тому ходу, над которым всю ночь ломал голову его друг и секундант.
Михаил Моисеевич признался ему в этом только пе- ред самым выходом на доигрывание, и Флор заплакал.
— Извини, Соломончик, — сказал Ботвинник, выйдя со сцены. — Никому нельзя доверять...
Два чемпиона
Розошедшись со своим учеником во взглядах на стали- низм, Ботвинник впоследствии начал подвергать Каспа- рова критике и по другим направлениям. Дошло и до прин- ципиальности в национальном вопросе.
— Я ведь тоже мог взять фамилию матери! — возму- щался Михаил Моисеевич. — Но ведь не взял!
— А как фамилия вашей матери? — неосторожно по- интересовался кто-то.
Оказалось: Рабинович...
Репутация и конвертация
Звонок. Застенчивый мужской голос.
— Простите, вы меня не знаете, ваш телефон дал мне Александр Володин...
Имя Володина — пароль, на который нельзя не ото- зваться.
— Слушаю вас, — говорю.
— Тут такая глупая ситуация, — виновато бубнит труб- ка, и становится слышно, как там, на другом конце про- вода, человек переживает неловкость своего звонка. — Я в Москве, у меня украли деньги... Не хватает на билет. Я сразу, как приеду домой, верну.
Рекомендация Александра Моисеевича делает отказ не- возможным.
— Разумеется!
— Буквально сто рублей...
— Ну, о чем речь!
| Человеческий фактор | 301 |
Договариваемся о встрече. При встрече я силком впи- хиваю в незнакомую руку вместо ста рублей двести. Не- молодой разночинец (типа сельского учителя) от двухсот сначала отказывается в некотором даже ужасе, но потом ужас превозмогает и деньги берет. Затем несколько раз повторяет слова благодарности и довольно сильно волну- ется насчет скорости возвращения долга. Он готов послать деньги в день приезда, но нужен мой почтовый адрес.
— Отдайте Александру Моисеевичу, — говорю я, млея от собственного ума и благородства. — А я потом у него возьму.
— Да? — радуется человек. — Хорошо. Я — завтра же!
На прощанье он совершает в мою сторону несколько поясных поклонов. Я взаимным образом кланяюсь в адрес нашего общего друга, великого драматурга Володина. Дей- ствие происходит на троллейбусной остановке, и публи- ка с интересом наблюдает за сеансом этого невыносимо- го человеколюбия.
Через пару недель звонит Татьяна Александровна Гердт.
— Витя! Я хочу вас предостеречь. Вам будет звонить человек от Володина, просить денег...
— Уже.
— И вы дали?
— Разумеется.
— Витя! Это жулик!
...Немолодой разночинец с лицом сельского учителя
взял деньги у Табакова, взял у Юрского, взял у Камбуро-
вой, взял в «Современнике», взял в театре «Сатирикон»,
взял у вдовы Зиновия Гердта и вдовы Михаила Львовско-
го. Ни один человек ему не отказал, и каждый норовил
дать денег побольше. Отсвет володинского благородства
сиял на челе тихого жулика, ослепляя окружающих.— И вы дали?
— Разумеется.
— Витя! Это жулик!
Вот что такое — репутация.
И вот что такое — психологический расчет.
Володин. Утро восьмидесятилетия
Отмечать его, в самой доверенной компании, драма- тург начал уже накануне. Впрочем, вполне трезвым в по- здние годы Александр Моисеевич уже не бывал, а неза- долго до смерти перестал даже закусывать...
| 302 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
В последний раз я видел его за месяц с небольшим до смерти. Володин лежал на кушетке, а рядом на столике стоял графинчик с водочкой и стопка. Время от времени Александр Моисеевич отпивал из стопки, как отпивают лекарство.
В каком-то смысле это и было ему лекарством.
Никакого блюдечка, хоть с кусочком сыра, на столи- ке замечено не было.
Но это — уже совсем перед концом, а за два года до этого, в день своего восьмидесятилетия, Володин, с ве- чера теплый, был разбужен в восемь утра звонком в дверь.
— Кто? — спросил он.
— Телеграмма, — ответили из-за двери.
— Положите в почтовый ящик, — попросил Володин.
— Не могу, — ответили из-за двери. — Это телеграмма от президента России!
Полуголый классик приоткрыл дверь; прячась за ней, через порог, черкнул корючку в почтальонской книжке — и втянул внутрь простыню кремлевской телеграммы, с двуглавым орлом и вензелями.
— И вот, — рассказывает Володин, — я стою в трусах в коридоре и читаю: «Дорогой Александр Моисеевич! Вы зпт выдающийся российский драматург зпт автор пьес и сценариев к кинофильмам двтч фабричная девчонка зпт пять вечеров зпт...»
— Представляете? — сказал Володин. — Президент Рос- сии с утра напомнил мне, кто я!
Виктор Петрович Астафьев
Мой приятель, журналист Георгий Елин, работая над материалом об Астафьеве, с классиком подружился. И как- то раз Виктор Петрович позвал его в гости к своему при- ятелю, там же, в красноярской Овсянке...
— Но только, — предупредил Жору Виктор Петро- вич, — ты при нем плохо о евреях не говори. Он их любит отчего-то.
(Астафьев был, как видно, толерантный человек — и был способен на дружбу с человеком, который любит евреев.)
| Человеческий фактор | 303 |
На астафьевское предупреждение Жора Елин среаги- ровал вполне честно.
— А чего мне плохо о них говорить — я к ним нор- мально отношусь.
— Да ну! — не поверил классик такой концентрации юдофилов в Овсянке — и, по словам Жоры, даже заду- мался.
— Виктор Петрович, — сказал Жора, осторожно сту- пая на заминированное поле. — Ну, смотрите: вот, на- пример, Бакланов... Хороший человек?
— Гришка? — переспросил Астафьев. — Гришка чело- век золотой!
— Ну, вот видите, — сказал Жора. — А ведь он — еврей!
И тут классик, что называется, закрыл тему.
— Гришка, — возразил он, — такой хороший чело- век, что даже не еврей!
Соборное отечество
На семидесятилетнем юбилее Райкина замминистра культуры, вышедший с поздравлениями от правитель- ства, упорно называл юбиляра Аркадием Александрови- чем, вынудив выступавшего следом Утесова заметить, что в Ленинграде стоит Исаакиевский собор — и его еще никто не переименовывал...
Реплика
Аркадий Райкин, что не редкость в актерском цеху, был необычайно ревнив к чужому успеху — вплоть до того, что отбирал роли у партнеров по сцене. Иногда — целиком, как в случае со знаменитым «Авасом», играв- шимся аж в трех вариантах: сначала Карцевым и Ильчен- ко, потом Карцевым, Ильченко и Райкиным, а потом — Карцевым и Райкиным, уже без Ильченко.
А иногда художественный руководитель театра мини- атюр просто откусывал у сослуживцев самые сладкие реп- лики. Рассказывают, что однажды он попросил легендар- ную костюмершу Зину...
| 304 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Впрочем, тут самое время отвлечься и рассказать, по- чему эта Зина — легендарная; точнее — как она легендар- ной стала. А стала она ею в одночасье, не пустив в рай- кинскую гримерную министра культуры Демичева.
Тот в антракте решил посетить артиста, а артист в это время лежал на кушетке с привычной таблеткой валидо- ла во рту. И Зина Демичева в райкинскую гримерную не пустила. Сказала: он отдыхает. Ей напомнили: это министр культуры! И тогда Зина произнесла фразу, немедленно сделавшую ее легендарной.
Она сказала:
— Министров много, а Райкин один.
И встала в дверях, как триста спартанцев. И Демичев вернулся в свою ложу.
Но вернемся к истории об отнятых репликах. Однажды перед самым спектаклем Райкин попросил Зину позвать к нему в гримерную артиста N. (допустим, звали его Се- режа).
— Сережа, — сказал ему Аркадий Исаакович, — ка- кой у тебя там текст?
— Где? — уже чуя недоброе, уточнил артист.
В такой-то миниатюре, ответил Райкин.
Сережа сказал текст.
— Как-как? Еще раз...
Сережа текст повторил.
— Ага, — сказал художественный руководитель. — Се-
режа, давай сегодня я это скажу.В такой-то миниатюре, ответил Райкин.
Сережа сказал текст.
— Как-как? Еще раз...
Сережа текст повторил.
— Аркадий Исаакович, — взмолился артист. — Но у меня только одна эта реплика и есть! И потом, зрители так смеются...
— Сережа, — тихо уточнил Райкин. — А ты думаешь, у меня смеяться не будут?
Педагогическая поэма
Юный Константин Райкин, будучи человеком и тем- пераментным, и литературно одаренным, вел донжуанс- кий дневник. Записывал, так сказать, свои впечатления от начинающейся мужской жизни.
| Человеческий фактор | 305 |
По всем законам драматургии, однажды Костя свой дневничок забыл, в раскрытом виде, на папином рабо- чем столе — и, вернувшись из института, обнаружил ро- дителей, с интересом изучающих эту беллетристику.
— Да-а, — протянул папа. — Интересно... Я в твои годы был скромнее, — сказал он, чуть погодя.
— Ну, ты потом наверстал, — заметила мама, несколь- ко испортив педагогический процесс. Но педагогический процесс только начинался: Райкин-старший вдруг сме- нил тему.
— Знаешь, Котя, — сообщил он, — у нас в подъезде парикмахер повесился...
Котя не сразу уследил за поворотом сюжета:
— Парикмахер?
— Да, — печально подтвердил Аркадий Исаакович. — Повесился парикмахер. Оставил предсмертную записку. Знаешь, что написал?
Райкин-старший взял великую педагогическую паузу и, дав ребенку время сконцентрировать внимание, закончил:
— «Всех не перебреешь!»
— Но стремиться к этому все-таки надо! — смеясь, добавляет сегодня Райкин-младший, рассказывая эту по- учительную историю...
Такая работа
Однажды на кинофестиваль «Кинотавр» привезли жи- вого Майкла Йорка. Неподражаемый Тибальт, уже совер- шенно седой, в белом полотняном костюме, стоял на ле- стнице у веранды летнего кафе, принимая признания в любви.
Я ждал своей минуты, любуясь тем, как пожилой ар- тист делает свою работу. Это была работа булгаковской Маргариты на балу у сатаны: каждому уделить толику вни- мания... Ему на чудовищном английском говорили ком- плименты, которые он знает наизусть тридцать лет, — но ни усмешки, ни гримасы нетерпения не промелькнуло на вышколенном профессией лице.
В это же время в двух шагах от Йорка несколько дево- чек-подростков пытались взять автограф у одной эстрад-
| 306 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
ной звезды отечественного розлива. «Звезда» торопливо черкнула два раза в блокнотики и раздраженно бросила:
— Ну все, хватит! Дайте отдохнуть.
И пошла по лестнице мимо Майкла Йорка, о котором в силу возраста и общей культуры понятия не имела. А Йорк все улыбался, терпеливо выслушивал слова любви и признания и улыбался в объективы «мыльниц», терпе- ливо дожидаясь, пока хозяйки справятся с волнением.
Когда я, дождавшись своей очереди, спросил его (на чудовищном же английском), можно ли мне с ним сфо- тографироваться, он улыбнулся — именно и персонально мне! — и сказал:
— Sure...
Он сказал это так, как будто всю жизнь мечтал о том, чтобы сфотографироваться именно со мной.
Профессия!
После репетиции
Георгий Менглет в молодости учился у Алексея Дико- го — артиста, хорошо памятного старшему поколению.
Однажды учитель призвал его и попросил о помощи.
— Менглет, — сказал он. — Пойдешь сейчас со мной. Скажешь жене, что мы с тобой двое суток репетировали.
По свидетельству Георгия Павловича, внешний вид учителя в этот момент мало соответствовал работе над образом — и даже довольно ясно указывал на способ про- ведения досуга.
— Ну, как я это скажу? — попробовал слинять из сю- жета Менглет. — Вы же...
— Ты артист или не артист? — возвысил голос Дикий, стараясь не очень дышать в сторону ученика. — Должен убедить!
Щека его — видимо, в процессе последней репети- ции — была свежеизодрана женской рукой, но и попытка сослаться на это обстоятельство Менглету не удалась.
— Скажешь, что меня твоя собака поцарапала. У тебя же есть собака?
И Менглет, заранее покрываясь потом стыда, поплел- ся за любимым учителем.
| Человеческий фактор | 307 |
Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице. Менг- лет встал у стеночки в двух шагах — лжесвидетелем, ожи- дающим вызова для дачи показаний. Дикий позвонил в дверь. Дверь открыла жена Дикого и, слова не говоря, залепила мужу оплеуху.
Мастер сценической паузы, народный артист СССР Алексей Денисович Дикий выждал несколько секунд, с достоинством повернулся к ученику и коротко распоря- дился:
— Менглет, свободен!
Злободневный репертуар
Борьба с волюнтаризмом спасла молодого Олега Таба- кова от неотвратимой творческой удачи: ему светило сыг- рать главную роль в фильме про юность Никиты Сергее- вича Хрущева. Бродить среди кукурузных полей, щупать початки, смотреть вдаль оптимистичным обаятельным взглядом... Никита Сергеевич даже успел утвердить кан- дидатуру Табакова на роль самого себя — но партия убе- регла молодой талант.
Вскоре после снятия Хрущева артист встретил его в Малом театре. Вокруг бывшего главы государства зияла ощутимая пустота, но Табаков мог многое себе позволить уже в середине шестидесятых — и к Никите Сергеевичу подошел. Поздоровался, спросил, как жизнь...
— Да вот, Олег, — сказал Никита Сергеевич, — при- шел посмотреть, как царей с работы снимают!
В этот вечер в Малом давали «Макбета».
Фотография на счастье
А эту историю рассказывал в стародавние времена Ни- кита Михалков — в ту пору еще не учивший народ дер- жавности, а просто снимавший хорошее кино. И, между прочим, любивший подтрунить в компаниях над офици- озным папой.
А история такая. В октябре 1964-го в коридоры ВГИКа какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том,
| 308 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
что Хруща снимают — вот прямо-таки в эти минуты. Сту- дент Никита, еще ребенком представленный своему пол- ному тезке, помнил, что у папы, обладавшего уникаль- ной способностью запечатлеваться с начальством, на ра- бочем столе стоит фотография — он с Хрущевым. И сту- дент полетел сообщить отцу горячую новость.
Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал?
— Что такое? — участливо поинтересовался Сергей Вла- димирович. — Что с-случилось, с-сынок?
Сынок уже было открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, но в этот момент увидел фотографию на па- пином рабочем столе.
На фотографии рядом с папой стоял Леонид Ильич Брежнев.
— Что ты так разв-волновался, сынок?
Получка
Про михалковский цинизм ходят легенды, и легенды почти восхищенные. Ибо Сергей Владимирович был и есть циник — принципиальный; в его исполнении это не по- шловатая уступка порокам и обстоятельствам, а жизнен- ная позиция.
Как в старом анекдоте про скорпиона и черепашку: вот такое я говно!
Многие в писательском цехе поворовывают сюжетные ходы и даже тексты; но для того, чтобы миллионными тиражами опубликовать под своим именем диснеевских «Трех поросят», надо быть Сергеем Михалковым.
Рассказывают, как однажды он пришел в «Детгиз» за очередным безразмерным гонораром. Был день получки, и к окошечку кассы тянулась очередь — гонорарники, работники издательства... К очереди этой Михалков как Герой Соцтруда подошел, разумеется, с головы и, ото- двинув безымянного «детгизовца», попросил выдать при- читающееся.
Кассир посмотрел в ведомость и понял, что осталь- ным можно в очереди уже не стоять: денег в кассе остава- лось как раз на михалковский гонорар.
| Человеческий фактор | 309 |
Кассир робко предложил компромиссный вариант: вы- дать Михалкову половину суммы сейчас, а остальное — завтра. Михалков не согласился. Позвали главного бухгал- тера, потом директора издательства: Сергей Владимиро- вич, войдите в положение... люди, очередь... мы завтра при- везем на дом...
Герой Соцтруда был непреклонен:
— Д-давайте всё!
Наконец директор издательства не выдержал и возо- пил:
— Но почему?
Михалков ответил просто и непобедимо:
— А-алчность.
Теория комического
Юмор — почти всегда дитя контекста. Вот вам чудес- ный пример. Девяностолетний старик в ответ на вопрос, как ему удалось дожить до таких пределов и сохранить ясные мозги и здоровье, отвечает:
— Я всю жизнь работал и жил честно.
Ничего смешного, только пошловато немного, прав- да? Теперь — внимание — ввожу контекст! Эти слова в дни своего девяностолетия произнес герой предыдущих сюжетов Сергей Михалков.
Вот вам уже и смешно, правда?
Все впереди
Рассказывают, что Михаил Ильич Ромм, работая во ВГИКе, обожал мучить абитуриентов просьбой переска- зать «Анну Каренину», справедливо полагая, что в про- цессе такого пересказа образование, интеллект и вкус поступающего выявятся в полном объеме.
Обратился он с аналогичной просьбой и к абитуриен- ту Шукшину.
Шукшин, говорят, даже возмутился:
— Какая «Анна Каренина»? У нас в посевную горюче- го нет! Школу ремонтировать надо, котельная старая...
| 310 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Вполне сочувствуя хозяйственным трудностям совет- ского Алтая, присутствующие при диалоге поняли, тем не менее, что юноше во ВГИКе не учиться. Но Ромм, ко всеобщему удивлению, нарисовал против его фамилии плюсик.
— Но ведь он же не читал «Анны Карениной»... — ос- торожно напомнил кто-то мастеру.
— Да, — ответил Ромм, — но вы представляете, что будет, когда он это прочитает?
Напрасные опасения
Другая легенда из тех же коридоров.
Темой курсовой работы была комедия. Требовалось снять одночастевку. Некий вгиковец, представляя разра- ботку будущей ленты, посетовал Ромму:
— Я только боюсь, чтобы не вышло, как у Чаплина.
Михаил Ильич тут же его успокоил:
— Не бойтесь. Как у Чаплина — не получится...
Расширение кругозора
Поезд в Нижний Новгород с гостями фестиваля «Ки- нотавр» должен был отойти с минуты на минуту. У окна стоял Олег Янковский; его уже полчаса донимала обще- нием явно не самая близкая его знакомая, дама из оргко- митета.
— Как жизнь? — спросил у нее, наконец, Янковский, чтобы, по крайней мере, больше не говорить самому, а только дотерпеть. Дама, отчаянно кокетничая, ответила так:
— Помните, у Блока, Олег Иванович? «Сотри случай- ные черты и ты увидишь — мир прекрасен!»
Олег Иванович вздохнул и со словами: «Секундочку, сейчас запишу...» — полез в карман пиджака за блокнотом.
| Человеческий фактор | 311 |
«Китайца»
Дело было в самом конце восьмидесятых. Молодая рус- ская актриса уже два месяца жила и работала в Париже и, как полагается русскому человеку, надолго попавшему в комфортабельные условия, сильно затосковала.
Актриса пила в своем полулюксе, врубив на полную громкость Высоцкого. Дверь в номер была приоткрыта, и через какое-то время, на сочетание хриплого голоса с женским одиночеством, в номер заглянул пожилой азиат. С корректным поклоном что-то спросил. Актриса ни на каком языке, кроме своего, не понимала, да ей и не боль- но было надо. Но излить душу уже хотелось.
— Китайца! — сказала она, махнув рукой. — Заходи!
«Китаец» зашел, присел. Она ему налила:
— Пей!
«Китаец» с поклоном пригубил.
— Нет, ты пей! — сказала актриса. — Ты по-человечес- ки выпей, до дна!
Заставив азиатского старика выпить до дна, она нача- ла рассказывать ему про жизнь, о которой тот не имел никакого представления.
— Я актриса! — говорила актриса. — Понимаешь ты? Актриса! Станиславский, слышал?
— Станиславский... — понимающе закивал «китаец».
— Ни хера ты не слышал, — определила актриса. И еще выпив, длинно исповедалась ему — про русскую душу, про жизнь, до капли отданную искусству, про Высоцко- го, про Нину Заречную... Азиат сочувственно кивал, гла- дил по плечу, потом по коленке...
— Отстань ты, китайца дурная! — кричала актриса. И снова рассказывала ему, как это мучительно — все время жить жизнью роли, которая не отпускает, живет в тебе и днем, и ночью... И открыла еще бутылку, и налила себе и гостю, — и в ожидании нехитрых, но особенно желанных в пожилом азиатском возрасте радостей тот еще битый час слушал про русскую душу, про Высоцкого, про Нину Заречную...
| 312 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Радостей он не дождался. По крайней мере, так утвер- ждает актриса, с нервным смехом рассказывавшая потом эту историю.
Причина нервного смеха — вот какова. Наутро, не слишком рано вернув себя к жизни, актриса подправила лицо и пошла завтракать. В холле отеля стоял вчерашний «китаец» и негромким голосом отдавал распоряжения. Вокруг него в большом количестве стояла свита и под- робно, с огромным почтением записывала слова, кото- рые тот негромко ронял. «Китаец» мельком глянул на ос- толбеневшую невдалеке актрису — на лице его не дер- нулся ни мускул — и продолжил монолог.
Она отошла в сторонку и осторожно уточнила: кто это?
Оказалось: Акира Куросава.
Англичанин Стивен
— Онанисты из Тоттенхема пришли к Папе Римскому. Папа сказал им: идите на хуй. Но прежде скажите мне: что это за расчудесная команда, которая называется «Ар- сенал»?..
Содержание этой речевки мне любезно пересказал мой друг Стивен — в лондонском пабе неподалеку от стадио- на «Хайбери». Тридцать шесть лет назад, маленьким маль- чиком, отец впервые привел его на «Хайбери», и жизнь Стивена обрела смысл и перспективу.
В свободное от переживаний за «Арсенал» время Сти- вен занимается Россией — он работает в русском отделе Би-би-си и женат на русской женщине, так что деваться ему от нас некуда. Знаток российской истории, ценитель Чехова и Достоевского, Стивен — тонкий интеллигент- ный человек...
Но только не на «Хайбери».
— Come on, «Arsenal»! — кричит он, и судорога иска- жает его тонкое лицо. Хором с фанатами в красно-белых майках Стивен поет непристойные речевки; весь сжима- ется, когда воротам «Арсенала» угрожает опасность, и, расплескивая пиво, вскакивает с первобытным охотни- чьим криком, когда набирает скорость Тьерри Анри...
| Человеческий фактор | 313 |
Когда матч закончился (слава богу, красно-белые вы- играли), Стивен перевел дыхание, допил пиво, пришел в себя, посидел еще немного и смущенно сказал:
— Ты видел меня голым.
Его сыну пятнадцать месяцев.
— Он тоже болельщик «Арсенала»? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает Стивен, — просто он еще об этом не знает.
Почувствуйте разницу
После возвращения из мест «не столь отдаленных» ве- ликий Эдуард Стрельцов, в мужской компании делился впечатлениями, накопленными вдали от стадиона «Уэм- бли».
Некоторые подробности с непривычки изумляли слу- шателей.
— Эдик, — спросил наконец один из них, — но это — быль?
Стрельцов возмутился:
— Какая на хуй «быль»? Чистая правда!
Легенда
Был прощальный матч Михаила Месхи. Тбилисское «Динамо» играло с какой-то уругвайской командой, но тренер уругвайцев не знал, что это прощальный матч Месхи — думал, просто товарищеский. (Я тоже сомнева- юсь, что такое возможно, но так мне рассказывали в Тби- лиси, а мы же с вами договаривались, что мы не в суде!)
Так вот (рассказывают в Тбилиси), этот уругвайский тренер после матча и говорит:
— У нас, — говорит, — в Уругвае тоже темперамент- ные болельщики, но я впервые вижу, чтобы после перво- го тайма игрока уносили с поля на плечах...
Ему поясняют:
— Вы не поняли. Он уходит из футбола!
Тогда уругвайский тренер якобы и сказал фразу, ради которой в Тбилиси рассказывают эту историю:
— Как? Он — уходит, а эти остаются?
| 314 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Вариант
Компания, в которую я попал, была поголовно с кон- серваторским образованием: композитор Алексей Рыбни- ков праздновал получение премии «Ника». Я был пригла- шен из-за соседнего столика и почел за честь.
В клубе, где происходило дело, обнаружился рояль, и через какое-то время вечеринка перетекла в джем-сейшн. Играли в две, три и четыре руки; кажется, однажды на клавиатуре уместилось и пять...
Под воздействием алкогольных паров, милой компа- нии и хорошей музыки я «раскололся» и рассказал о сво- ем «музыкальном» детстве, после чего был немедленно усажен за рояль — типа, давай, не бойся, все свои. И черт дернул меня (в порыве чувств) заиграть любимую мою рыбниковскую тему из «Мюнхгаузена».
Я хотел как лучше.
В свое оправдание могу сказать только, что, будучи не вовсе пьян, заранее предупредил автора: в одном месте правильной гармонии я так и не подобрал.
— Ничего, ничего... — разрешил композитор. Когда он раскаялся в сказанном, было уже поздно: я играл.
Рыбников стоял у рояля и слушал, что можно сделать с хорошей музыкой, если очень захотеть. Он старался сле- дить за собой. Дошло до проклятого места. Я, заранее по- холодев, подламывающимися пальцами исполнил то, что нашел вместо рыбниковской гармонии.
Композитор взял себя в руки, вздохнул и сказал:
— Ну что же, был и такой вариант...
Страшная месть
Замечательного фантаста Михаила Успенского пригла- сили на некий семинар в Польше. Приглашение поступи- ло в последний момент, и, наскоро сделав ваучер в ка- кой-то турфирме, Миша рванул из своего Красноярска в неблизкий путь к государственным границам.
У белорусских пограничников вопросов к писателю не было, но их польские коллеги проявили похвальную бди-
| Человеческий фактор | 315 |
тельность, обнаружив, что какая-то строчка в ваучере за- полнена не на компьютере, а вписана от руки.
Сутки Успенский просидел в приграничном «обезьян- нике» с группой задержанных цыган-контрабандистов. Цыгане оказались милейшими людьми — и даже помогли русскому фантасту снять сердечный приступ от польской бдительности легкой дозой кокаина...
На родину Мицкевича Успенского не пустили — и он отправился поперек меридиана обратно через всю Евра- зию...
— И что, ты так все это и оставил? — спросил я Мишу, рассказавшего мне эту историю.
— Ну уж нет! — ответил Успенский и улыбнулся ши- рокой доброй улыбкой. — Я же сейчас пишу новый роман. Теперь у меня там появился польский нунций, педераст и страшный мерзавец...
Спрашивайте — отвечаем
Если не бог, то Фрейд шельму метит. Бывший журна- лист НТВ Ревенко, уже в ранге большого телевизионного государственника допущенный однажды к Солженицы- ну, собрался с мыслью и спросил у классика буквально следующее:
— Существует ли в России угроза свободы слова.
И Александр Исаевич честно ответил:
— Нет.
Стечкин умер
После захвата НТВ мы еще некоторое время работали по соседству с теми, кто остался у Коха-Йордана, — и иногда, ко взаимной тоске, попадали в одни лифты. Де- ваться от общения было некуда.
И вот в набитый лифт, где уже стоял я, вошла Митко- ва. А мы были друзьями — по крайней мере симпатизиро- вали друг другу. Обломки этого чувства лежат на глубине моего сердца и сегодня.
И вот она вошла в лифт, а там я. Мы не виделись не- сколько месяцев после тех немыслимых апрельских дней
| 316 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
и ночей — и столько за это время случилось всего, столько тем для разговора... Ну и поговорили.
— Вот, Витя, — сказала Миткова, — какая беда. Хар- рисон умер.
Я кивнул, вздохнул. Лифт едет.
— И Стечкин, — сказала Таня.
Тут лифт наконец доехал до моего этажа, и я вышел, прекратив наши совместные мучения.
Эксклюзив
Сотрудник одной желтоватой газеты хотел слетать на халяву в Лондон, на Уимблдон. Газетное начальство дало отмашку на эти немаленькие расходы, но с одним усло- вием: журналист привезет с туманного берега эксклю- зивное интервью с Андрэ Агасси, личная жизнь которого в то время жутко интересовала планету.
Журналист прилетел в Лондон и сразу прилип к тен- нисисту, как банный лист — собственно, была ему нужна самая малость, буквально пара слов в диктофон, для оп- равдания слова «эксклюзив», а уж про личную жизнь Агас- си он давно был готов все рассказать сам.
Но чемпион проходил мимо молча.
Турнир близился к концу; Агасси, круша соперников, летел к финалу. Перед финалом неутомимый российский журналист и подстерег теннисиста у отеля со своим дик- тофончиком. Тут чемпионские нервы сдали, количество стремительно перешло в качество, и молчаливый Агасси взорвался.
— Пошел на хуй! — на хорошем английском закричал он. — Ты меня заебал!
Тут подоспела охрана и пинками погнала российскую журналистику от элиты мирового тенниса.
Но дело было сделано. Через пару недель желтая газета вышла с цветной фотографией великого теннисиста и «шапкой:»
«Я смертельно устал, — заявил в эксклюзивном ин- тервью нашему корреспонденту Андрэ Агасси...»
И попробуйте сказать, что перевод неточен.
| Человеческий фактор | 317 |
Педагогика на марше
Девочка пяти лет, приговаривая, увлеченно играла во что-то сама с собою под деревом, — к удовольствию и гордости собственной бабушки, сидевшей на скамеечке поодаль.
— Хорошо тебе там играться? — поинтересовалась на- конец бабушка.
— Да! — крикнула счастливая девочка.
— А ты иди сюда, ко мне, на солнышко, — посовето- вала бабушка.
Послушная девочка нехотя оставила игру и побежала куда было велено.
— Не беги! — прикрикнула мудрая бабушка. — Иди шажочками, а то упадешь. Яблочко хочешь?
— Да! — обрадовалась девочка.
— На вот тебе сливу, — сказала бабушка.
Девочка удивилась, взяла сливу и побежала обратно, под дерево, но споткнулась и упала.
— Вот! — с удовольствием сказала бабушка. — Говори- ла я: упадешь! Говорила! Ты же бегать не умеешь, ноги у тебя неправильные...
Пятилетняя обладательница неправильных ног изо всех старалась не расплакаться.
— Она бегать-то не умеет, — участливо и громко разъ- ясняла тем временем бабушка ситуацию соседке по ска- мейке. — Неправильно ноги ставит!
Соседка, кивая, рассматривала девочку вместе с ее не- правильными ногами, и девочка все-таки заплакала.
— Она и ходит-то неправильно... — сообщила бабуш- ка. — Ты на скамейку сядь и сиди! — переключилась она снова на предмет воспитания. — Раз ноги не умеешь ста- вить.
Девочка уже выла.
— Еще раз побежишь — домой пойдешь, дома будешь сидеть! — Бабушка прибавила звук и перешла на следую- щую октаву. — Нечего бегать, а потом мне тут плакать!
— Я не плакала, не плакала! — закричала девочка, еще две минуты назад счастливо игравшая под деревом.
Но правда восторжествовала.
| 318 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— А я видела, видела! — радостно настояла бабушка. — Плакала, плакала!
Вообще-то я против смертной казни, но иногда очень хочется.
Сила природы
Один знакомый рассказывал: выхожу, говорит, из подъезда, а во дворе стоит над машиной Алан Чумак. Ка- пот открыт.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Аккумулятор разрядился.
— Так вы зарядите! — говорю.
Не может.
— Аккумулятор разрядился.
— Так вы зарядите! — говорю.
Не может.
Платная медицина
По русской Америке меня возил антрепренер Юрий Табанский. Он в этом бизнесе уже бог знает сколько лет и видел разных гастролеров. Одним из них, в самом нача- ле девяностых, был доктор Кашпировский.
— Сначала, — рассказывал мне Табанский, — я хотел сделать билеты по пятнадцать долларов, а потом подумал и сделал по тридцать пять. Лечиться так лечиться!
Кто будет богатым
Стояли мы как-то возле клуба «Петрович» — я, Вадим Жук и продюсер Юлий Малакянц. И подошел к нам маль- чик с ладошкой и скорбным голосом.
Мы, конечно, понимали, что с вероятностью десять к одному у мальчика — не обстоятельства, а работа, но ра- ботал он довольно убедительно, и скорее из уважения к профессии лицедея, чем из жалости, мы выгребли из кар- манов мелочь и отдали ее юному дарованию. Разговор тут же соскочил на тему профессионального нищенства, и каждый вспомнил историю на этот счет.
Вадик рассказал о своем друге, питерском скульпторе Василии Аземше, к которому как-то подошел несчаст- ный бомж и сказал:
| Человеческий фактор | 319 |
— Брат! Дай на хлеб.
А Аземша как раз шел из булочной, и из авоськи у него торчал батон (или, говоря по-питерски, булка). По- няв просьбу буквально, скульптор отломил свежую гор- бушку и протянул ее страдающему брату.
Страдающий брат плюнул, грязно выругался — и еще некоторое время потом грязно ругался в удаляющуюся спину добросердечного скульптора.
В ответ я поделился воспоминанием о Григории Гори- не: мы стояли в тамбуре поезда Нижний Новгород — Мос- ква, ожидая отправления, когда с аналогичной просьбой (насчет финансовой поддержки в счет человеколюбия) у ступенек возник вполне половозрелый юноша. На юноше были кроссовки «адидас», джинсы «левайс» и куртка — тоже вполне кондиционного происхождения.
И Григорий Израилевич нравоучительно сказал:
— Юноша! Вы недостаточно плохо одеты.
Возможно, продюсер Малакянц тоже вспомнил бы ка- кую-нибудь историю на эту трехгрошовую тему, но тут Жук заметил, что на парапете чугунной ограды, возле которой мы стоим, лежит горстка десятикопеечных мо- неток. Происхождение этой мелочи мы поняли через пару секунд: монетки оставил мальчик, просивший подаяния. Серебро он взял, а медью — побрезговал.
Чтоб зря карманы не оттягивать.
— Ни фига себе, — сказал я.
— Да, неглупо, — сказал Жук.
А продюсер Малакянц аккуратно собрал монетки и, положив себе в карман, наставительно произнес:
— Мальчик никогда не будет богатым.
Мы с Жуком, видимо, тоже.
Стрелки
Приход в голову настоящей шутки — всякий раз чудо и счастье.
Дело было в Риге (Рига — в этой истории обстоятель- ство важное, оставьте его, пожалуйста, в голове на пару минут).
| 320 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Итак, мы ужинали большой артистической толпой в каком-то клубе; на стене висела картина — обычная, при- знаться, мазня: дворик, домик, дерево, собачка... И вот встал Вадим Жук и вкрадчивым голосом экскурсовода начал раскрывать нам художественные тайны этого по- лотна. Молол что-то несусветное (Вадим Семенович, кста- ти, один из немногих моих друзей, знающий и понимаю- щий живопись по-настоящему).
Цветовая гамма, говорил Жук... работа со светотенью... композиционное решение... обратите внимание на собач- ку...
Я обмирал от наслаждения — так это было изящно. Пять минут монолога — и ни единого шва, ни малейшего усилия, никаких следов внутренней работы! Когда с со- бачкой было покончено, все уже не смеялись, а всхли- пывали от смеха. Тогда Вадик нравоучительным голосом сказал:
— Перейдем к следующей картине...
И обернулся наугад.
За его спиной никаких картин не было. На стене висели обычные часы. Но паузы в монологе Жука не случилось.
— Эта картина называется «Латышские стрелки», — сказал он.
Визитка впрок
На его визитке еще в давние годы значилось: «Вадим Жук, отец Ивана». Ване в ту пору было совсем немного лет, и такая самоидентификация воспринималась милой шуткой.
Как писалось в старых романах: прошли годы...
Недавно у меня брала интервью молодая журналистка. Среди прочего, поинтересовалась, кто пишет куплеты в программу «Плавленый сырок». Я назвал Вадима Жука, предупредив: вы вряд ли знаете это имя...
— Не знаю, — призналась она. — Я знаю — Ивана Жука!
— А кто это? — поинтересовался я.
— Ну как же! Известный рок-музыкант.
Правильно было написано на той визитке!
| Человеческий фактор | 321 |
Взятка в рабочее время
Дело было в «Литгазете», в редакции «Клуба 12 стуль- ев», в лучшие его годы. Появиться на шестнадцатой поло- се было тогда большой честью, и некий автор, немоло- дой уже человек, получив гонорар за пару опубликован- ных накануне фраз, нашел ему наилучшее применение: купил бутылку хорошего армянского коньяка и пришел в редакцию — крепить контакты...
А коллектив редакции был, мягко говоря, пьющий. От- топыренную полу пиджака, разумеется, заметили сразу — и с нарастающим нетерпением ждали, когда автор вынет и поставит. А тот все мялся, мучаясь порочностью замыс- ла. Наконец, решился и водрузил-таки свой коньяк на стол, за которым сидел редактор Виталий Резников.
Резников поднял голову и увидел бутылку. Перевел глаза на автора. Снова посмотрел на бутылку. И строго спросил:
— Что это?
Автор похолодел и забормотал что-то невнятное про свою благодарность...
— Вы хотели предложить мне взятку? — холодно уточ- нил Резников.
Автор подавился благодарностью и понял, что это ко- нец. На дворе стояли строгие семидесятые годы.
— Взятку. Мне. В рабочее время... — вслух продолжал осознавать размеры человеческого цинизма редактор Рез- ников.
Автор воровато схватил бутылку и попятился к дверям.
По мнению Владимира Владина, рассказывавшего мне сию историю, в этот момент в двух шагах от смерти нахо- дились уже двое. Гость был на грани инфаркта, а редакто- ра (если бы из редакции ушла бутылка армянского конь- яка) убил бы коллектив.
Несчастный уже исчезал с поклонами в дверном про- еме, когда Резников сказал:
— Стойте!
И царственно объявил:
— Ваше счастье, что я беру взятки!
11 «Изюм из булки»
| 322 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Анекдот
Ко времени встречи с Никулиным я уже вполне пред- ставлял главное проклятие его жизни: разумеется, каж- дый второй из числа узнававших (а узнавали все) норо- вил схватить классика за локоть и рассказать ему анекдот.
Я это знал — и все равно не удержался: Юрий Влади- мирович, а вы слышали такой-то анекдот?
— От вас — еще нет, — смиренно ответил Никулин.
Те же яйца, только в профиль...
Место действия: джип с наворотами.
Действующие лица, они же исполнители: поэт Игорь Иртеньев, бард Михаил Кочетков, ваш покорный слуга и некто Леша — хозяин джипа, здоровенный детинушка, работавший в ту пору администратором у известного эст- радного артиста.
Обстоятельства: едем вместе из посольства, где полу- чали визы.
Теперь — собственно история.
У светофора хозяин джипа, увидев уазик военной ав- тоинспекции, вдруг сказал:
— Во! А у меня в армии смешной случай был...
И начал рассказывать смешной случай. Звучало это при- мерно так:
— Это уже перед дембелем было. Иду я старшим патру- ля, вижу — чурка какой-то в шинели. А у меня глаз наме- танный, я сразу вижу: самовольщик. «Стой, ко мне!» — а он бежать. Ну, я за ним. А он, сука, маленький, но шуст- рый. Но я ж спортом занимался, у меня ж дыхалка... — я на принцип! Пять минут за ним бегал: он на станцию, я туда, он по путям — я за ним! И на запасных догнал! Он, сучо- нок, сдох через рельсы бегать. Догнал я его — и как дам по балде! Он с копыт — башкой об уголь (там склад был) — и лежит. Ну, я сел на рельсы, отдыхиваюсь, жду, пока ребя- та подойдут. И представляете — застудил яйца! Мне на дем- бель, а у меня вот такие вот стали, как у слона! А куда мне такие — мне ж на дембель! В медсанбате потом кололи
| Человеческий фактор | 323 |
какой-то гадостью — стали маленькие... Только чего-то со- всем маленькие. А куда мне маленькие, мне ж на дембель...
И замолчал. А обещал смешной случай.
Он посидел еще, охваченный неожиданным воспоми- нанием, а потом бросил через плечо Иртеньеву:
— Теперь ты смешное расскажи.
Игорь думал не больше трех секунд.
— А я, — сказал он, — как-то в армии иду в самовол- ку, а навстречу — патруль. А старшим патруля — здоро- венный такой детина. «Стой, ко мне!» Ну, я бежать, а он за мной. Здоровый, гад — спортсмен, наверное... Где-то на путях догнал — и как даст по башке! Я упал, ничего не помню... На гауптвахте сидел... А дембель этот (ребята по- том рассказывали) яйца себе застудил. На рельсах сидел, идиот.
Игорь несколько секунд помолчал, очень довольный своим рассказом, а потом бросил:
— Шендерок, теперь давай ты смешное рассказывай!
Ну, мне в этом сюжете — что оставалось?
— А я, — говорю, — служил в медсанбате. Привозят к нам как-то старшину — вот с такими яйцами! Мы начали ему колоть — они у него совсем маленькие стали. Фельд- шер меня тогда спрашивает: мы чего ему колем? Я гово- рю: откуда мне знать, ты ж раствор даешь, мое дело шприц...
Хозяин джипа уже давно сидел, вцепившись в руль, и боялся повернуть голову.
А сзади сидел несчастный Миша Кочетков: снаряд сю- жета неотвратимо летел к нему, и Кочетков, правилам композиции не чуждый, это понимал.
— Давай, Миш, — сказал я, — теперь ты смешное рассказывай.
— А я, — сказал Кочетков, — в прошлой жизни был яйцом. Обыкновенным мужским яйцом...
11*
| 324 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Фейс-контроль
«В любви и смерти находя
Неисчерпаемую тему,
Я не плевал в портрет вождя,
Поскольку клал на всю систему»,
— написал поэт Губерман.
Сажать за стихи было неловко — поэтому система су- дила Игоря Мироновича за скупку краденого. Друг Гу- бермана, в будущем известный социолог Всеволод Виль- чек, был свидетелем этого удивительного процесса.
...Губерман, страстный коллекционер, дал пятьсот руб- лей неким молодым людям, обещавшим достать для него старинные иконы. Этот эпизод, вскрытый следствием, дол- жен был показать лживость и аморальность подсудимого. Пятьсот рублей! Незнакомым людям!
— Скажите, — ядовито поинтересовался судья Сугро- бов. — А мне вы бы тоже доверили пятьсот рублей?
Удивленный вопросом, Губерман поднял на судью свои цепкие глаза, и Вильчек обхватил голову руками, поняв абсолютную неизбежность ответной реплики.
— Вам, пожалуй, нет, — рассмотрев судью Сугробова со скамьи подсудимых, сказал Губерман.
Время удовольствий
Лестный случай: я в Иерусалиме и иду в гости к Гу- берманам, да еще в славной компании с Диной Рубиной.
Вместе с нею и Игорем Мироновичем войдя в подъезд, обнаруживаем у лифта классического иерусалимского ста- ричка: маленького, подчеркнуто аккуратно одетого.
Он с поклоном здоровается с нами, раскланивается с Диной. Приходит лифт, и следующие полминуты мы вы- ясняем, в каком порядке мы будем в этот лифт заходить. Старичок категорически отказывается сделать это пер- вым: Дина — женщина, а я — гость; нет, он не войдет первым; мы можем даже не тратить время на попытку его уговорить.
Диалог, разумеется, на иврите, но я почему-то все это понимаю.
| Человеческий фактор | 325 |
Наконец компромисс найден; старичок входит после Дины, но передо мной; на третьем этаже он покидает лифт, успев высказать несколько сентенций насчет жиз- ни и еще раз раскланяться; я убежден, что это были сен- тенции насчет жизни, хотя ни слова не знаю на иврите.
Он закрывает дверь лифта и исполняет последний при- ветственный взмах рукой — уже через сетку шахты. Мы едем дальше, и Дина, полная новых впечатлений (наш попутчик, несомненно, еще прогуляется по страницам ее романов), говорит:
— Вот от кого и получаю здесь удовольствие, так это от иерусалимских стариков!
Губерман, только что отпраздновавший свое шестиде- сятилетие, реагирует без паузы:
— Дина, не забудь мне сказать, когда начнешь полу- чать от меня удовольствие!
В кругу муз
В следующий раз я попал в дом Губермана в Иерусали- ме через три года — с женой и дочкой одиннадцати лет.
Во главе стола сидела сама Лидия Борисовна Либе- динская.
Дочка была заранее предупреждена, в каком доме ей предстоит ужинать — за одним столом с замечательным поэтом и его тещей, родственницей Льва Толстого! — и проникнувшись ответственностью момента, она предста- ла перед иерусалимскими хозяевами Прекрасной Воспи- танной Девочкой. Уместно отвечала на вопросы, вежливо благодарила за предложенные угощения... В общем, как могла соответствовала обществу замечательного русского поэта, стихи которого (ей было это обещано) она обяза- тельно прочитает.
Когда-нибудь потом.
Губерман сидел рядом и лично ухаживал за юной гос- тьей. Предложил, разумеется, и налить.
— Я не знаю, можно ли мне, — безукоризненно за- сомневалась Прекрасная Воспитанная Девочка. — Если только мама разрешит...
— Херня, старуха, всего шестьдесят градусов! — успо- коил Губерман.
| 326 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
На безрыбье...
Бог троицу любит — пусть же историй про мои прихо- ды в дом Губермана будет три! Только в этот раз дом был — Лидии Борисовны Либединской, а зять-гастролер там гостевал, приехав в Москву с концертами.
Как раз после губермановского концерта, ближе к ночи, сидим, соображаем на троих. И в разговоре выяс- няется, что я забыл подарить Игорю Мироновичу свою книжку. Причем не одну.
— Старик, да у меня вообще нет ни одной твоей книжки!
— И у меня нет, — вставляет Либединская.
— Как же вы живете? — в притворном ужасе воскли- цаю я.
Лидия Борисовна — без паузы, с кротким вздохом:
— Перебиваемся Пушкиным...
Гердт. Расшифровка старой ленты
Эти истории рассказал мне Зиновий Ефимович Гердт. Разумеется, он рассказывал их не только мне — его твор- ческие вечера наполовину состояли из таких устных новелл, рождавшихся в застольях; от рассказа к рассказу они от- тачивались, становясь произведениями искусства... Однажды я догадался принести и включить магнитофон.
Пленка, черт меня возьми, не сохранилась — сохранились листки с расшифровкой.
Теперь, спустя много лет, можно получить двойное удо- вольствие: от самих сюжетов — и неповторимой гердтов- ской интонации, которой они пропитаны.
Итак...
— Второстепенные детали отбрасывать нельзя ни в коем случае! Во-первых, создается ощущение правдивости. По- мните, у Бабеля в рассказе «Мой первый гонорар», когда проститутка теряет интерес к рассказу героя? — «Тогда я вложил астму в желтую грудь старика...»
Но вообще-то мои истории совершенно достоверны.
| Человеческий фактор | 327 |
...про Рину Зеленую
Это было в день шестидесятилетия Твардовского. Его только что выгнали из «Нового мира» — ну, и вы пред- ставляете, сколько народу пришло, чтобы поддержать. Фе- дор Абрамов из Верколы приехал, Гавриил Троепольс- кий на своем «москвичонке» — из Воронежа! Я уж не говорю о местных.
И вот у него на даче, на Красной Пахре, я стою, раз- говариваю, кажется, с Лакшиным — и вдруг вижу: вка- тывается Рина со своим мужем Котэ. А я знаю, что они незнакомы с Твардовским! Я подбегаю к ней, говорю: Рина, откуда вы здесь? А она говорит: мы приехали к вам (моя дача рядом с дачей Твардовского), а нам сказали: вы тут. Вот мы и приперлись...
Ну, ее, конечно, узнали, отвели на кухню, усадили кормить — и я совершенно о ней забыл. Я же не обязан ее пасти! Отошел куда-то, разговариваю... Вдруг! Подходит Рина и начинает дергать меня за рукав: «Зяма! Я хочу вы- ступить перед Александром Трифоновичем!» Я говорю: «Рина! Вы же не идиотка, это невозможно, это совер- шенно исключено! Вы посмотрите, что тут происходит, какие люди здесь! Здесь цвет русской литературы, а вы со своими эстрадными штучками... В какое положение вы себя поставите и меня...» А она: «Ну, объявите меня, я хочу выступить!»
И так как от желания выступить она уже потеряла пред- ставление, где кончается рукав и начинаюсь я, то попро- сту щиплет и царапает мне руку!
Тогда я решаю: ну ее, в самом деле, пусть делает что хочет! И говорю: «Александр Трифонович, сейчас перед вами хочет выступить Рина Зеленая!»
И только я это сказал, как она набросилась на меня:
«Вы что, с ума сошли! Кретин! Идиот!» (И бьет меня по груди). «В какое положение вы меня ставите! Здесь же цвет русской литературы!» И — Твардовскому: «Как вы его пус- каете, этого недоумка, он же вам дом спалит!»
Долго орала на меня.
| 328 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
А потом, со вздохом: «Ну ладно... Раз уж объявил — придется выступить». И начала выступать. Я очень смею- щимся Твардовского видел редко, но тут... Он катался по дивану, вытирал слезы...
Шантажистка кошмарная. Ради эстрадного эффекта за- ложить товарища...
...про женщину «на уровне»
Однажды — вот с этим лицом, которое обрыдло насе- лению, — я вошел в купе, в котором уже ехала какая-то женщина. Она меня узнала — и начала, так сказать, рас- сказывать историю своей жизни. Желая быть светской и «на уровне», она все время употребляла вводные предло- жения — и наконец договорилась до нетленной фразы: «Мой муж, конечно, умер в шестьдесят втором году...»
Ну конечно, у кого же муж не умер в шестьдесят вто- ром году!
...про Жванецкого и Володина
Однажды Жванецкий сказал Александру Володину: «Как же я тебя обожаю за то, что ты не знаешь, как от- крывается дверь у автомобиля!»
...про Марка Бернеса и Никиту Богословского
Это был пятьдесят седьмой год. Москва, фестиваль мо- лодежи и студентов. Толпы иностранцев! Впервые! И при- ехали пять французских композиторов, сочинители всех песен Ив Монтана: Франсис Лемарк, Марк Эрраль, еще какие-то... Знаменитейшие фамилии! И к ним был при- ставлен Никита Богословский — во-первых, как вице- или президент общества СССР—Франция, а во-вторых, у него прекрасный французский.
Ну вот. А я тогда играл в Эрмитаже «Необыкновенный концерт», а по соседству выступал Утесов. И так как только от меня, «конферансье», зависело, два часа будет идти наш «концерт» или час двадцать, то я быстренько его
| Человеческий фактор | 329 |
отыгрывал, чтобы успеть на второе действие к Леониду Осиповичу. Я его обожал.
И вот я выбегаю, смотрю: стоит эта группа — пятеро французов, Никита и Марк Бернес. Он к ним очень тя- нулся... И идет такая жизнь: Никита что-то острит, фран- цузы хохочут. Я ни слова не понимаю, Бернес тоже. И он все время дергает Богословского за рукав: Никита, что ты сказал? Тот морщится: погоди, Маркуша, ну что ты, ей-богу! Через минуту опять хохочут. Бернес снова: Ники- та, что он сказал?
На третий раз Богословский не выдержал: «Марк, где тебя воспитывали? Мы же разговариваем! Невежливо это, неинтеллигентно...»
Потом он ушел добывать контрамарку — французам и себе, а мы остались семеро совсем без языка. Что говорит нормальный человек в такой ситуации? Марк сказал: «Азохн вэй...» Печально так, на выдохе. Тут Фрэнсис Ле- марк говорит ему — на идиш: «Ты еврей?» Бернес на идиш же отвечает: «Конечно». «Я тоже еврей», — говорит Ле- марк. И повернувшись к коллегам, добавляет: «И он ев- рей, и он еврей, и он...»
Все пятеро оказались чистыми французами! И все зна- ли идиш!
Марк замечательно знал идиш, я тоже что-то... И мы начали жить своей жизнью, и плевать нам на этот кон- церт Утесова! Тут по закону жанра приходит — кто? — правильно, Богословский! Мы хохочем, совершенно не замечаем прихода Никиты... Он послушал-послушал, как мы смеемся, и говорит: «Маркуша, что ты сказал?» А Бернес отвечает: «Подожди, Никита! Где тебя воспиты- вали, ей-богу? Мы же разговариваем!»
Это был единственный раз в моей жизни, когда мое происхождение послужило мне на пользу...
К девяностолетию Зиновия Ефимовича на его родине, в маленьком городе Себеж, благодарные земляки решили по- ставить памятник. На цоколе придумали написать: «Вели- кому артисту Зиновию Гердту».
| 330 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Вдова, Татьяна Александровна, слово «великому» забра- ковала. Сказала:
— Оставьте что-нибудь Чаплину...
Ах, как бы Зиновий Ефимович, гений самоиронии, пора- довался этой фразе!
Гердт
Когда летом 1995-го против «Кукол» было возбужде- но уголовное дело, Зиновий Ефимович среагировал очень эмоционально. «Этого не может быть! Они не посмеют этого сделать!» — повторял он, имея в виду возможность моей «посадки».
— Почему? — спросил я, не видя никаких препят- ствий к тому, чтобы они посмели.
Гердт на секунду задумался и ответил потрясающе:
— Но ведь тогда никто не подаст им руки!
Одна молодая журналистка передала мне совершенно блистательный диалог, произошедший у нее с Гердтом: «Ну что, деточка? Будете брать у меня интервью?» — «Да, Зиновий Ефимович...» — «Ах, всем вам от меня только одно нужно!..»
На восьмидесятилетие Зиновия Ефимовича, 21 сен- тября 1996 года, к нему на дачу съехались, по-моему, вообще все. Включая некоторое количество людей, про которых я не поручусь, что Гердт их знал вообще.
Одним из первых, по долгу службы, явился поздра- вить Гердта вице-премьер Илюшин — он должен был вру- чить юбиляру орден, называвшийся «За заслуги перед Оте- чеством III степени». И, видимо, кто-то подсказал Илюши- ну, что он едет поздравлять интеллигентного человека.
Вице-премьеру положили закладочку в томик Пастер- нака — и, вручив орден, он этот томик на закладочке открыл. И обрадовал присутствующих сообщением, что хочет прочесть имениннику вслух стихотворение «Быть знаменитым некрасиво».
| Человеческий фактор | 331 |
Отличный выбор в случае с Гердтом, не правда ли?
Зиновий Ефимович отреагировал счастливо и немед- ленно: «Давайте лучше я вам его прочту!» Илюшин упер- ся: нет, говорит, я (он же готовился!). Тогда Гердт, мастер компромисса, предложил: «Давайте так: строчку — вы, строчку — я...»
И вот — прошу представить сцену.
Илюшин (по книжке): «Быть знаменитым некрасиво...»
Гердт (наизусть, дирижируя красивой, взлетающей в такт правой рукой): «Не это поднимает ввысь...»
Илюшин (по книжке): «Не надо заводить архива...»
Так они продвигаются по тексту, и всех кроме вице- премьера, охватывает озноб, потому что все вспоминают последнюю строчку стихотворения. Строчку, которой здесь лучше не звучать совсем.
«Живым и только до конца».
А Гердту оставалось жить совсем немного, и он знал это.
Положение спас сам Зиновий Ефимович (раньше дру- гих вычисливший грядущую неловкость). И когда вице- премьер пробубнил свое: «Позорно, ничего не знача...» — Гердт, указав на себя, закончил: «Быть притчей на устах у всех...»
И плавным жестом обвел присутствующих, и рассме- ялся, и замахал руками, прерывая это мероприятие. Пос- ледние строфы прочитаны не были. Артист не дал первому вице-премьеру попасть в идиотское положение.
С орденом, который привез Гердту этот Илюшин, от- дельная история. Ее рассказал мне Евгений Миронов.
Вечер того же юбилейного дня. В гостиной накрыты столы, а Гердт лежит у себя в комнатке, в халате, и приходящие по очереди присаживаются рядом. Наиболее близким людям Зиновий Ефимович предлагает рядом с собою прилечь. И прикладываются на диван рядышком то Рязанов, то Ширвиндт...
Пришел поздравить Гердта и Евгений Миронов. При- сел на кровать, разговаривают. Вдруг Гердт встрепенулся:
— Да! Женя, знаешь — меня сегодня орденом награ- дили!
| 332 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Гордость за получение цацки была такой неожиданной в устах Зиновия Ефимовича, что Миронов немного рас- терялся.
— Да, — весомо сказал Гердт, — я орденоносец! — И, с места в карьер:
— Таня, Катя! Где мой орден? Давайте его сюда!
Пришла Татьяна Александровна: Зямочка, зачем тебе орден? А Гердт — в крик:
— Дайте мне мой орден! Что я лежу, как мудак, без ордена!
Нашли орден. Гердт положил его на халат, полежал так немного и сказал:
— Вот, Женя. «За заслуги перед Отечеством третьей степени».
Помолчал и добавил:
— То ли заслуги мои третьей степени, то ли Отече- ство...
[333]
![[Заголовок и фото]](IzBu_333_384x590.jpg "Автор стоит на левой ноге, правая согнута в колене поверх/позади левой, правая рука в кармане, левая «распальцована», указывая на «ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ» внизу.")
ИЗЮМ
ИЗ БУЛКИ
ИЗ БУЛКИ
[334]
[335]
Опасные гастроли
Дело было в семидесятых.
Поезд ехал по Средней Азии — от Ташкента вглубь. Наступило очередное утро. За окнами тянулся безнадеж- ный пейзаж; у окон, глядя в этот пейзаж безнадежными взглядами, стояли: Роман Карцев, Виктор Ильченко и их друг, режиссер Исай Котляр, ехавший с ними на гастро- ли. А рядом с Исаем у окна стоял полковник государ- ственной безопасности, ехавший вглубь по своим госу- дарственно безопасным делам.
Верблюды, саксаулы, домики-мазанки, барханы, бар- ханы...
И Исай Котляр, глядя на все это, печально и отчетли- во молвил:
— Вот что здесь было до советской власти...
Чудовищность этой фразы дошла до полковничьего со- знания не сразу. Но в ней была неуязвимость синкопы, смещающей удар на неударную долю, и чекист, захлеб- нувшись от ярости, ушел в свое купе, хлопнув дверью.
Полный абзац
Профессиональные травмы — дело обычное. В том числе психиатрические.
...Серди прочих газетных должностей есть должность с волшебным названием «свежая голова». Человек, эту дол- жность исполняющий, приходит в редакцию ближе к ве- черу и вычитывает готовые полосы, вылавливая опечатки и двусмысленности.
И вот, глубокой ночью, я встречаю у редакционных дверей свою будущую жену, наработавшуюся «свежей го- ловой» до полного упаду. Мы садимся в редакционную машину, подъезжаем к ее дому, и она говорит шоферу:
— Налево, второй абзац.
Имея в виду, разумеется, второй подъезд.
| 336 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Но это что! Мой приятель, женатый на учительнице младших классов, рассказывал: придя домой за полночь, он лег в супружескую постель и, исполнив супружеский долг, услышал от не вполне проснувшейся жены:
— Садись, пять!
Самостоятельное мышление
Шло методическое совещание. В зале сидели учителя средних школ, на трибуне стояла главная методистка стра- ны, статная советская дама. Она сказала:
— Учитель должен уметь самостоятельно — что?
И учителя хором сказали:
— Ду-умать!
Жалоба
Тюзовский спектакль про погибшего пионера-героя на- чинался скорбно-печально: старый партизан присаживался у могильного холмика с красной звездой, наливал из фронтовой фляжки, выпивал и, обращаясь в зрительный зал, говорил:
— Двенадцать лет ему было...
Немолодой актер, «партизанивший» в этом произведе- нии искусства с незапамятных времен, с течением време- ни начал выпивать еще в гримерной: стрезва играть такое было совершенно невозможно. И дедушка Фрейд подсте- рег его. Однажды актер присел у могильного холмика на сцене, еще выпил и доверительно сообщил детям в зри- тельном зале:
— Двенадцать лет ебу мыло...
Шекспир отдыхает
Актерские оговорки вообще — материал для отдель- ной книги. Здесь, на посошок, только самое любимое.
Прошу представить: гастроли провинциального театра в Крыму, лето, последний спектакль, трезвых нет. Какая- то шекспировская хроника, финал, на сцене, как пола-
| Изюм из булки | 337 |
гается, гора трупов... И вот, стоя над телом поверженного соперника, очередной цезарь говорит словами перевод- чицы Щепкиной-Куперник:
— Я должен был увидеть твой закат
Иль дать тебе своим полюбоваться...
Но он этого не говорит, потому что забывает текст.
— Я должен был увидеть твой...
А что «твой»? А ничего. Пить надо меньше. Но актер, умница, успевает сориентироваться — и на ходу подби- рает слово, близкое к «закату» по смыслу и подходящее по размеру.
— Я должен был увидеть твой... конец! — говорит он.
И, уже чуя недоброе, вопрошает сам у себя:
— Иль дать тебе своим полюбоваться?
Легенда утверждает, что в этот момент мертвые нена- долго ожили и затряслись в последней агонии...
Неуважение
В Московской мэрии выдавали реестры на земельные наделы, выделенные под строительство. Объявили:
— Театральный Центр Мейерхольда!
Получать документы вышел человек с другой фамилией.
— Мог бы и сам прийти, — хмуро заметил вице-мэр Шанцев.
Позади прогресса
В середине девяностых я увидел ужаснувшую меня кар- тину. По аэропорту с чемоданчиком в руке шел хорошо одетый господин и громко говорил, обращаясь в про- странство:
— Я в Шереметьево! Через час лечу во Франкфурт, оттуда в Оттаву...
Никакого собеседника вблизи господина не наблюда- лось, и я понял, что слежу за сумасшедшим. Всяко же бывает. Вот, думаю, человек тронулся от счастья, что скоро увидит Оттаву...
| 338 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
Человек продолжал на ходу оповещать пространство о своих планах на будущее — и прошло полминуты, прежде чем я увидел, что от уха говорящего под пальто тянется проводок.
Человек разговаривал по телефону — только и всего. А я, не подозревавший о существовании телефонной гар- нитуры, крался за ним с выпученными глазами, готовый звать санитаров.
И кто, спрашивается, сумасшедший?
Не в курсе дела
Мой знакомец, экстремал, организовал тургруппу эк- стремалов из Швеции и Польши — и повез их по России. Не по Золотому кольцу, а непосредственно вдоль... И вот в районе Иркутска, на родных могилах, одного поляка сильно пробило на генетическую память. Вечером, креп- ко взяв на грудь, он надерзил своему российскому экс- курсоводу — и пошел пить со шведами.
И стал жаловаться им на Россию.
— Они увозили наших предков сюда, в Сибирь, — го- ворил поляк, — они нас убивали...
Шведы с сочувствием выслушали всю историю до кон- ца и спросили:
— Почему вы не позвонили в полицию?
Ленинградское шоссе
Старый советский адмирал, выйдя в отставку, с конца восьмидесятых жил почти безвыездно на своей подмос- ковной даче. И немного приотстал от городских реалий.
И вот однажды, выбравшись в кои-то веки на своей «Волге» в Москву (что-то надо было забрать из кварти- ры), едет он обратно в свою Фирсановку. И видит: на Ленинградском шоссе, у обочины, стоит девушка. Вроде не голосует; наверное, стесняется. А за окном «Волги» зима, и девушка, наверное, мерзнет...
Офицерская честь сдетонировала в старом адмирале, и он, притормозив, открыл дверь.
| Изюм из булки | 339 |
— Минет, — сказала девушка. — Двести рублей.
— А Минет — это до Зеленограда или после? — уточ- нил адмирал.
Богема
В закрытый клуб во втором часу ночи вошел широко известный в московской тусовке клипмейкер N. — и не один, а с девицей совершенно недвусмысленного вида. На девицу он не смотрел; она шла в метре за его плечом, как радиоуправляемый предмет.
Клипмейкер был не чересчур трезв и весьма печален; махнув спутнице рукой в сторону столика, он сразу на- правился к стойке бара, чтобы печаль усугубить. Девица осмотрелась и на хороших ногах прошла к указанному месту, где и села, умело продемонстрировав окружаю- щим все достоинства.
Достоинства ограничивались телом — лицо у девицы было совершенно птичье, под стать интеллекту. А в клубе, надо заметить, знали и жену N., и некоторое количество его девушек — и ко всем относились очень хорошо. Поэто- му хозяйка окликнула гостя не без укоризны в голосе.
N., очевидно, и без того сознавал свою вину, потому что, прижав руки к груди, оправдался так:
— Лариса! Не со вкусом плохо — времени нет!
Пробел в образовании
Дело было летом, в конце восьмидесятых. Выйдя из гостиницы в Дубултах, я побрел вдоль по Рижскому взмо- рью и через несколько метров наткнулся на стройное мус- кулистое тело Бори Н., моего приятеля-журналиста.
Боря, жмурясь, лежал на солнышке, как кот в рас- цвете возможностей. Усиливая сходство, вокруг него по- лулежали на песке три молодые женщины. Все они мур- лыкали вполне интимно.
— Привет, Боря! — сказал я.
— А, привет... — разлепив глаза, но не подняв головы, ответствовал коллега.
Стайка девушек, вспугнутая мною, полетела к морю.
| 340 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
— Давно приехал? — спросил Боря.
— Да только что.
— Здесь живешь? — мотнув дремотной головой в сто- рону Дома писателей.
— Ага, — говорю.
— Отлично. Я в тридцать третьем номере, заходи ве- черком, девчата будут...
— Да я с женой, — виновато ответил я.
Услышав такое, мой приятель-журналист разлепил гла- за и даже приподнялся на локтях.
— Вить! Кто ж в Юрмалу — с женой?..
Вместе по жизни
Моя знакомая, милая молодая женщина, вышла за- муж — и рассказывает о своем избраннике. Он и умный, и хороший, но самое замечательное — они все-все пони- мают одинаково!
— Что, например? — поинтересовался я, заранее за- видуя такому совпадению жизненных идеалов.
— Он тоже считает, что мне надо покупать красивые и дорогие вещи!..
О спорт!..
Обожаю спортивных комментаторов. Великие — иной раз договаривались до великих перлов. Котэ Махарадзе, с мягким обаятельным акцентом, так описал происходя- щее на поле:
— Гаврилов перекинул мяч через шотландского защит- ника и овладел им...
Русский язык
...не только велик, свободен и могуч, но и фантасти- чески легок на поворотах. А уж когда существительное становится причастием, жди удивительных вещей!
Жена недавно мечтательно повторила вслед за фут- больным комментатором: «Молодой, талантливый, на- падающий...»
| Изюм из булки | 341 |
В мире животных
Про Вадима Жука я уже рассказывал в этой книжке. А еще среди моих друзей есть замечательный фотограф Юрий Лев и великолепная поэтесса Рената Муха. Если вы еще не читали ее дивных маленьких стихов, то вот вам, для знакомства:
Потомки бывают умнее, чем предки,
Но случаи эти сравнительно редки...
Впрочем, история не о стихах, а о том, как мы при- ехали навестить нашу дочь — семиклассницу, отдыхав- шую под Москвой в компании с подружкой.
Подружка сидела на диване с книжкой, а мы делились со своей Валентиной новостями и приветами:
— Тебе передавал привет Жук... — говорила моя жена. — Скоро приедет Лев... У Мухи наконец вышла новая книжка...
Дочка радостно подпрыгивала, а подружка начала ти- хонько забиваться в угол, глядя на нас затравленными глазами: она вдруг поняла, что находится одна, без папы и мамы, в компании сумасшедших, которым передают привет жуки; среди людей, к которым собираются при- ехать львы; в мире, где мухи пишут книжки...
Занимательная лингвистика
Интересная штука — эмоциональная память!
Маленький пансион в Италии. Ливень застал меня врасплох — бегу забирать купальники и полотенца, со- хнущие на лежаках. Немецкая пара, мимо которой бегу обратно, дружелюбно подбадривает:
— Шнель, шнель!
И я вздрагиваю в ужасе, ибо мое знание немецкого пожизненно ограничено фильмами про войну: шнель, хальт, цурюк, хенде хох...
То ли дело итальянский! Как всякий человек, учив- шийся музыке, в Италии я не пропаду. Вот автобусная остановка, а на ней написано: фермата... Ну, разумеется!
Уже упомянутая в этой книге экскурсовод Лена рас- сказывала мне на этот счет трогательную историю. В древ-
| 342 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
нем городе, у входа в какой-то музей, столпилось несколь- ко экскурсионных групп. Экскурсоводы на английском, французском и испанском клянут нерасторопность мест- ной администрации, а в сторонке стоит их печальный кол- лега-итальянец, которому очень хочется общаться, а языка для этого нет.
Итальянец, лишенный возможности общаться, — это трагическое зрелище. Лена видит, как он страдает, но ни- чем помочь не может. И вдруг вспоминает свое музыкаль- ное детство и говорит ему:
— Molto lentomento...
«Очень медленно». Так обозначался темп исполнения...
— O, molto lentomento! — кричит благодарный италь- янец, — molto lentomento!
Уточнение
Лечу из Азербайджана в Россию. В хвосте у туалета ку- рит южный гражданин, меланхолически стряхивает пе- пел на пол...
Я ему говорю:
— Мужик, не надо тут курить.
— Почему? — искренне удивился он.
— Потому что, — отвечаю, — неделю назад вот так вот покурил один пассажир, и самолет сгорел.
Гражданин напрягся, спрятал сигарету в кулак и уточ- нил:
— Баку — Москва?
Объявление
...безо всяких кавычек. А просто: «Продаются крылья для старого москвича».
Свой человек
Дело было в Штатах. У одного нашего (слабо говоряще- го по-английски, а по-американски не понимающего во- обще ни слова) прихватило сердце, причем прихватило
| Изюм из булки | 343 |
крепко. Он набрал номер 911, о существовании которого знал по одноименному сериалу — и вскоре действитель- но приехала «скорая».
Больше жестами, чем словами, россиянин объяснил: сердце. Его отвезли в больницу, поставили капельницу... Весь в испарине, он лежал, не имея ни сил, ни возмож- ности что-либо попросить. И долежался. Над каталкой скло- нился здоровенный негр в зеленом врачебном халате и спросил:
— Ну что, браток, хуево тебе?
На чистом русском, хотя и с легким акцентом.
Оклемавшийся впоследствии пациент описывал свои ощущения так: «И я понял, что я умер». Но это был не ангел, а медбрат, специально вызванный администраци- ей больницы для общения с русскоязычным.
Он закончил медучилище в Тамбове.
Границы гостеприимства
В глубоко советские времена один ответственный пар- тийный работник был послан с миссией в Иерусалим — речь шла об имущественных вопросах, связанных с вла- дениями Русской православной церкви. Но рассказ будет не о недвижимости, а в некотором смысле — совсем на- против.
Сидит, стало быть, ответственный партийный работ- ник в православном монастыре и ужинает с батюшкой, одновременно беседуя с ним на интересующие партию хозяйственные темы. И прислуживает им за столом мона- хиня таких кондиций, что при ее появлении обсуждение имущественных вопросов застревает у ответственного ра- ботника в горле.
Следует заметить, что в свободное от партийных пору- чений время он был вполне практикующим мужчиной.
Батюшка же при появлениях прислужницы сохранял полнейшее спокойствие, будучи, видимо, целиком по- гружен в православие.
Следует заметить, впрочем, что за монастырским сто- лом они не токмо ели, но и обильно пили, и отнюдь не
| 344 | Виктор Шендерович. ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ |
святую воду, отчего быстро сблизились. Поэтому через какое-то время, уже ближе к ночи (а ночевать ответствен- ный работник оставался в монастыре), он, проводив при- служницу достаточно выразительным взглядом, поинте- ресовался:
— Батюшка, а как у вас насчет гостеприимства?
На что батюшка ответил с христианской прямотой:
— Гостеприимство мое безгранично, но баба эта — моя.
Не для себя
Знакомая театроведка попросила меня добыть ей кон- трамарку на спектакль, а спустя прмерно неделю...
Спустя примерно неделю — сижу в театральной биб- лиотеке, мараю бумагу. Зальчик небольшой, слышно, когда переворачивают страницу. Тут в дверях появляется моя контрамарочница, видит меня и в порыве благодарности громко сообщает:
— Витя, как это было замечательно!
В библиотеке становится совсем тихо. Девушки пере- стают писать свои рефераты и поднимают головы. С инте- ресом смотрят на меня, на мою знакомую (молодую ин- тересную брюнетку), потом снова на меня...
Они ждут развития сюжета, и моя знакомая не обма- нывает девичьих ожиданий.
— Витя, — говорит она. — Я хочу попросить тебя еще раз о том же, но не для себя!
О, как мне было хорошо в тот вечер в театральной библиотеке!
Лучше — сразу
Звонок моей жене на рассвете:
— Вы, наверное, жена Шендеровича.
— Да.
— Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу...
Жена от таких слов сразу проснулась.
| Изюм из булки | 345 |
— Я хочу вас предупредить, — сказала женщина на том конце провода. — Я занесла Виктору вирус... Я не на- рочно...
Впоследствии оказалось, что звонила редактор Ася — и речь шла о письме, которое она послала мне по имейлу.
Два мира...
Одной моей знакомой в день ее рождения позвонила приятельница. С Кипра.
— Я желаю тебе, — сказала она, — чтобы твоя жизнь всегда была такой же безоблачной и прекрасной, как этот день...
— Спасибо, милая, — сказала моя знакомая, прижи- мая трубку к уху плечом. Она стояла на кухне, варганя детям обед.
За окном стояла пасмурная, беспроглядная московс- кая осень.
Весна
Я лег спать ночью, среди отчаянной московской зимы, в пору образцово-показательных крещенских морозов, а проснулся от звука капели.
Я встал и раздернул шторы. По карнизу тарабанила вода. Она била в цинк и, отскакивая, сверкала на солнце. Это было прекрасно. Я открыл окно настежь, вдохнул всей грудью бодрящий утренний воздух, подставил руку под нежданную капель... О Господи, ведь действительно — весна! В совершенно элегическом настроении я высунул башку на улицу. Мимо меня с шипением пронеслась ды- мящаяся балка.
Я всунул башку обратно в квартиру, подумал и осто- рожно высунулся на улицу снова.
Внизу стояли две пожарные машины. Наверху, через несколько этажей и точно надо мной, горела квартира. Бойцы в касках поливали ее из брандспойтов.
Вот тебе и вся оттепель.
[346]
Соавторы
Эту книгу составили собственные жизненные наблюде- ния автора, а также истории, рассказанные ему десятка- ми людей, чьи имена (в тех случаях, когда автор это по- мнит, и имя не является тайной) следуют ниже в алфа- витном порядке:
| Василий Аксенов | Юлий Ким |
| Аркадий Арканов | Василий Кисунько |
| Саид Багов | Александр Левин |
| Гия Бердзенишвили | Янислав Левинзон |
| Александр Бовин | Сергей Лейферкус |
| Петр Вайль | Лидия Либединская |
| Алексей Венедиктов | Константин Литвак |
| Владимир Видревич | Борис Львович |
| Всеволод Вильчек | Мария Медецкая |
| Борис Вишневский | Евгений Миронов |
| Владимир Вишневский | Алексей Мурманцев |
| Александр Володин | Кирилл Набутов |
| Елена Галесник | Андрей Норкин |
| Марк Галесник | Сергей Пархоменко |
| Алла Гербер | Василий Пичул |
| Зиновий Гердт | Слава Полунин |
| Алексей Германов | Татьяна Правдина |
| Александр Гольдфарб | Алексей Пьянов |
| Александр Гордон | Константин Райкин |
| Григорий Горин | Марк Розовский |
| Юрий Григорович | Юрий Рост |
| Григорий Гурвич | Анатолий Смелянский |
| Борис Гуреев | Наталья Смирнова |
| Михаил Державин | Олег Табаков |
| Инесса Дозорцева | Юрий Табанский |
| Сергей Доренко | Александр Урес |
| Андрей Дрознин-мл. | Сергей Феоктистов |
| Марк Дубовский | Валерий Фокин |
| Георгий Елин | Геннадий Хазанов |
| Вадим Жук | Аркадий Хайт |
| Борис Жутовский | Юрий Харьков |
| Игорь Иртеньев | Людмила Чубарова |
| Александр Кабаков | Маргарита Чубарова |
| Михаил Казовский | Михаил Чумаченко |
| Владимир Кара-Мурза | Михаил Шевелев |
| Роман Карцев | Анатолий Шендерович |
| Гарри Каспаров | Александр Ширвиндт |
| Игорь Кваша | Ирина Ясина |
| Мамука Кикалейшвили |
[347]
![[Текст и фото]](IzBu_347_400x664.jpg "Автор ухмыляясь указывает на текст у своих ног.")
ВМЕСТО
ПОСЛЕСЛОВИЯ
ПОСЛЕСЛОВИЯ
«Хорошо придуманной истории
незачем походить
на действительную жизнь;
жизнь изо всех сил старается
походить на хорошо
придуманную историю».
незачем походить
на действительную жизнь;
жизнь изо всех сил старается
походить на хорошо
придуманную историю».
Исаак Бабель,
«Мой первый гонорар»
«Мой первый гонорар»
[348]
Содержание
Предуведомление ........................ 5 Предисловие ............................ 7 Автобио-граффити ....................... 9 Мемуары сержанта запаса ............... 63 Автобио-граффити (часть вторая) ....... 93 Времена вразвес ...................... 147 Здравствуй, Родина! .................. 207 Времена вразвес (часть вторая) ....... 225 Как я был телезвездой (эпизоды) ...... 245 Искусство принадлежит народу ......... 267 Человеческий фактор .................. 285 Изюм из булки ........................ 333 Список соавторов ..................... 346 Вместо послесловия ................... 347[349]
![[Выходные данные книги]](IzBu_349_304x664.jpg "Автор, редактор, штрих-код и т.д.")
Виктор Шендерович ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ Редактор Людмила Чубарова Художники Борис Жутовский Леонид Заволока Григорий Златогоров Фотограф Владимир Мишуков Верстка Кирилл Лачугин Корректор Лия Кройтман ISBN 5-8159-0516-X || || |||| ||||||| || 9 7 8 5 8 1 5 9 0 5 1 6 0 Директор издательства Ирина Евг. Богат Издатель Захаров Лицензия ЛР № 065779 от 1 апреля 1998 г. 121069, Москва, Столовый переулок, 4, офис 9 (Рядом с Никитскими Воротами, отдельный вход в арке) Тел.: 291-12-17, 258-69-10. Факс: 258-69-09 Наш сайт: www.zakharov.ru E-mail: zakharov@dataforce.net Подписано в печать 19.07.2005. Формат 84х1081/32. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 18,48. Тираж 7000 экз. Изд. № 516. Заказ № 525. Отпечатано с готовых диапозитивов в ОАО «ИПП «Уральский рабочий» 620219, Екатеринбург, ул. Тургенева, 13. http://www.uralprint.ru e-mail: book@uralprint.ru